Тяжел неустроенный быт нукенина...

Кухня всегда была вотчиной Учихи. По сути, ничего особенного в этом не было, так как лишь Итачи мог превратить груду накупленных Конан продуктов в нечто вкусное. Разумеется, с голодухи после долгих миссий шиноби даже камень сожрут и переварят, однако возможности поесть нормальную еду не упускали. Потому-то Итачи был неприкосновенен для грубоватых шуток нукенинов, являя собой единственного человека, держащего в руках нож не только для вспарывания чужих животов. Более того, члены организации любили сидеть и пристально наблюдать за готовкой, которая в руках Учихи превращалась почти в священнодейство: ловкие, хотя совсем не женские руки споро чистили овощи, тщательно промывали рис, шинковали мясо со скоростью, не уступающей складываемым им же печатям. — Учиха, я тебя почти люблю, — восхитился однажды Хидан, цепляя с разделочной доски капустный лист и с хрустом его зажевывая. Да, по мнению большинства, высокомерие и равнодушие «последнего из клана» можно было простить уже за шедевральный суновский тяхан, прекрасный вкус которого признал даже придирчивый Сасори. В дверном проеме появилась пирсингованная голова Пейна, чья задница соизволила спуститься, лишь учуяв ароматный запах. — Итачи. Ты сделал их? Нукенин молча вытащил пряники. Конан нахмурилась: итачиных пряников Пейн поглощал все больше, а штанов, подходящих ему по размеру, становилось все меньше. Скоро это будет не опаснейшая организация в мире, а цирк с сумоистами в шелковых маваси. Разумеется, Конан преувеличивала, но все же: Хидан помимо любви к Джашину-саме приобрел новую религию — поклонение еде Итачи; Кисаме смущенно поглядывал на ароматную рыбу, бочком продвигаясь к столу (попутно сжирая половину ассортимента); Какузу не жопил денег на свежие продукты, щедро отсыпая на покупки пару сотен ре; Дейдара заедал неудовлетворенность своим искусством с посильной помощью сладких онигири; Сасори по ночам таскал рисовые моти, жестоко палясь рисинками, застывшими на деревянных щеках. *** Андрогинного вида мужчина тихо крался на кухню, сжимая кунай до побелевших костяшек пальцев и напряженно прислушиваясь к звукам ночи. Шаг. Еще один. И, наконец, цель. Шиноби неслышно открыл холодильник, сразу же запуская в судочек бледные длинные пальцы, и схватил куриную ножку. Вгрызаясь зубами в пищу с яростью Рин, увидевшей сосущихся Обито и Какаши за углом раменной, злоумышленник порыкивал от гастрономического удовольствия. Но… — Орочимару, тварь! Взбешенный Учиха — это страшно. Взбешенный Учиха Итачи с горячим котлом в руках — еще страшнее. Нукенин был возмущен столь явным актом воровства со стороны бывшего напарника, а потому не замедлил пустить в ход утварь, нанося тяжкие телесные повреждения почетному пенсионеру организации Акацуки…