Нет проблем

… У этого придурка дурацкий ник «ИскоркаТьмы» и не менее дурацкая манера общения. Право слово, хуже девушки (первое время он и думал, что Искорка — «она»). Его кидает из смеха в слёзы, из солнечного веселья в пессимистичные рассказы с живописной расчлененкой (правильно и детально описанной, мать его!). Придурок-Искорка часто болтает о смерти: шутит, спрашивает, какая версия нравится самому Тобираме, мечтательно рассказывает, как хотел бы умереть… Грёбаный псих. А потом переходит к маньячной заботе и долго, матерно выспрашивает, «какого черта его Снежный опять нихрена не жрал весь день», после чего они долго и красочно ругаются. Они вообще много ссорятся, практически по любому поводу начиная спор. Частенько оскорбления становятся прозвищами, и «ёбнутый пингвин» с «суициднутым ублюдком» звучат даже мило и как-то по-домашнему. В последнее время Искорка (Может, он долбанутый любитель «My Little Pony»? Извращенец.) срывается всё больше, и это бесит. Честно, Тобирама даже плюнул на собственные принципы и предложил встретиться в реале, дабы набить этому засранцу морду. Искра отказался. Бросил резко, что это нахрен не нужно, что он урод, гад и вообще скоро сдохнет от скуки, так что пусть Снежный не тратит время и не порет фигню, а лучше в отпуск съездит, трудоголик чёртов, «у тебя уже буквы в сообщении кривые!» Но Тобирама ведь упёртый и терпеть не может пафосных протестов… А ещё он умный, засёк с помощью спецоборудования сигнал (хорошо работать на правительство — столько всего доступно; ещё проще, когда правительство — твой родной брат) и сейчас стоит перед квартирой идиота Искорки. Он ведь обещал выбить из него всю дурь? Обещал… Двадцатый этаж, холодный гигантский дом, равнодушные люди. Сенджу даже немножко тревожно: кем на самом деле окажется Искорка? Усталый нервный подросток? Взрослый с пустым взглядом? Усмехающийся старик? Собственные мысли бесят, бронированная дверь (Этот придурок что, превратил квартиру в бункер? Неожиданно) перед ним приглашающе приоткрыта, и Тобирама молча заходит внутрь. В глубине квартиры играет музыка, и он идёт на звук, здраво рассудив, что вряд ли даже такой псих, как Искорка, уйдёт из дома, оставив включенную на полную громкость стереосистему или что там у него. Светлая комната, яркие цвета, чистый звук из колонок, множество подушек под ногами (он споткнулся об одну такую и чуть не упал), рисунки на стенах, уютная атмосфера — это место можно назвать обиталищем жизнерадостности. И контрастом — распахнутое настежь окно и тёмный силуэт человека, сидящего на подоконнике и готовящегося прыгнуть вниз. «Идиот, дебил, придурок.!» — мелькает в голове, когда Тобирама за нескончаемо долгие секунды бросается вперед чуть ли не на скорости Хирайшина, хватая Искорку за шкирку, как котёнка, и втаскивая в комнату. Искорка лёгкий и хрупкий и от неожиданности совсем не брыкается, только глухо кашляет и отворачивается, прикрывается рукой, и так просто швырнуть его на пол, на биджевы мягкие подушки, нависнуть сверху и наопать на этого гребанного идиота, с какого-то перепугу решившего сигануть с двадцатого этажа! — Ты какого, блять, творишь, придурок конченный? Жить надоело, ублюдок суициднутый?! — кажется, его трясёт. От ярости, что ли… Сволочный Искорка… И какого он вообще волнуется за эту тварь? — Ты о семье подумал? А о друзьях подумал, ксо? А, Искра?! — С-снежный? — такое удивление в голосе… В подозрительно знакомом голосе, надо сказать… Будто это не он сейчас пытался выброситься из окна. Биджев Искорка! — Нет, бля, Ками во плоти! — рявкает Тобирама, — А ну повернись сюда, самоубийца ненормальный, и в глаза мне смотри, блять! Искорка под ним на мгновение замирает… И начинает смеяться. Даже не смеяться, а ржать — истерично, но почему-то счастливо. «И что, бля, здесь смешного?» — злобно щурится Тобирама, не совсем понимая, что опять происходит. Хотя, что тут понимать… Искорка — псих, и этим всё сказано. — Снежный… Я не прыгал, ахах, я кури-и-ил! — а этот придурок аж подвывает от обилия чувств, чтоб его катаной в бок тыкнуло… И вот что с ним делать? Стукнуть? Так он уже на голову больной, лучше не усугублять дело. Накричать? Уже. Ноль реакции. Врачей вызвать? Наверное, не поможет. Биджев Искорка… А тот резко затыкается, выдыхает плавно, успокаиваясь, осторожно укладывается поудобнее и внаглую обнимает. Холодный, как Шинигами, — невольно отмечает Сенджу, пытаясь отпихнуть охамевшего психопата. То, что он его спас (точнее, попытался), совершенно не означает, что он согласен вступать с ним в иной физический контакт наподобие объятий! — Я действительно не собирался прыгать вниз, Снежинка, — о, Рикудо, опять это дурацкое прозвище, ну вот за какие грехи, Ками, Тобирама ведь был идеальным шиноби, за что, — Это же не эстетично, фе. Кто вообще в здравом уме захочет стать кровавой лепёшкой на асфальте, когда есть куда более изящные способы? Тьхе. Разве что дилетанты… Всё. Это надолго. Когда Искорка говорит о смерти, прервать его или перевести тему не получится… Вдохновляется и тупо сметает собеседника волной энтузиазма (ей-ей, в такие моменты он напоминает Тобираме брата, разве что Хаширама гораздо, ГОРАЗДО безопаснее и старается быть оптимистом). Хуже бывает, только если затронута тема искусства или магии. Вот тогда… Искорку несёт, окружающие сбежать очень хотят, но не могут, а потому попадают в больницу с диагнозом «паралич разума». Тобирама знает, он сам по первости с дуру взялся с этим психопатом спорить… Откачивали его бригада врачей во главе с Хаширамой. Практически летальная доза алкоголя. С тех пор он ненавидит вкус саке, искусство, магию и Искорку с его помешательством на двух предыдущих темах. — Ладно, думаю, о смерти и несчастных случаях ты знаешь не меньше меня, Снежный. — ну вот, опять его несёт… Стоп, что? Искорка не закатил получасовой монолог? Это что такое в лесу померло, Кьюби, что ли? — Раз уж ты всё равно здесь, познакомимся, так сказать, официально, хах. Ещё раз, да… Нет, определённо, кто-то прикончил Кьюби. Искорка, который говорит серьёзно… Искорка, который готов назвать своё имя (и это притом, что за все те два года, что они общаются в сети, Тобирама не то что имя, даже возраст или банальные предпочтения (к примеру, в музыке) этого скрытника узнать не смог!)… Может, он просто не успел его поймать и упал вниз следом, а всё сейчас происходящее — агония? Звучит бредово, но явно нормальнее, чем адекватный Искорка. А он выворачивается, садится рядом, посмеиваясь, всё ещё прикрывает лицо ладонью. — Готов, Снежный? Или струсил? — Готов. Я ведь не такой трусливый котёнок, как ты, Искра, — фыркает Тобирама, решая хоть раз в жизни проигнорировать вопли паранойи. Ну, и ещё ему просто интересно, кем окажется собеседник, поскольку тот кажется очень знакомым. Но дальше смутного узнавания дело не идёт — хоть и крутится что-то такое в голове, но ближе не подходит… Знакомый незнакомец Искорка, биджу его возьми. — Да-да, ты у нас пингвинчик. Параноидальный пингвинчик, — смеётся Искорка, опуская руку. — Рад снова тебя видеть, Снежный… Тобирама. Рваная тёмная чёлка, давно знакомые — ещё с прошлой жизни — черты лица, полные губы, кривящиеся в горькой ухмылке, чёрные глаза, тонкие нити шрамов, идущие от них, — раньше этих отметин не было, вспоминает он… Учиха. — Изуна, — спокойно констатируя известный им обоим факт. На удивление, его не шокирует увиденное, отшатываться с воплем «Учиха! Фу! Зло!» не хочется. И ведь не сказать, что ненависть конкретно к этому Учихе он перерос: обжигающий рокот её чувства всё ещё бьётся где-то в душе, пронесённый сквозь уже второй жизненный путь… Но всё же он спокоен. И даже благожелателен. — Давно не виделись. Почему «ИскоркаТьмы»? — «Искорка» — это мне техники Катона плохо давались. «Тьмы», поскольку первое выученное гендзюцу взывало слепоту. Символизм. — охотно поясняет Учиха, — А почему «Снежный»? Из-за воротника? — Нет, из-за характера. — Тобирама вежливый, Тобирама не будет смеяться над Учихой, у которого плохо с Катоном (Как же, плохо! Помнит он это плохо: временами высшие техники Суйтона с трудом спасали). — Да ладно? — Искорка… Тьфу ты, Изуна достаёт зажигалку и пачку сигарет, вытягивает две, одну берёт сам, вторую вкладывает ему в руку. И вот зачем оно Тобираме? — Давай-давай, бери. Успокоительные, с лавандой. Учиха щёлкает зажигалкой, прикуривает. Лениво затягивается, выдыхает в сторону дым с отчётливо различимыми нотками лаванды. Морщится недовольно, поясняет: — Терпеть не могу лаванду, но это единственная заначка, которую брат не нашел. Ты как, сам или от моей сигареты? — Ну, давай от твоей. — хмыкает Сенджу. Его нахально провоцируют, какая прелесть… Вариант «сам» предполагает использование зажигалки, которую Изуна уже успел убрать в карман штанов, следовательно, зная его характер, Тобираме пришлось бы за ней лезть самому — фактически, забираясь в штаны Учихе. Нет уж, лучше выбрать более безопасный вариант. Изуна привлекает Тобираму к себе, позволяя прикурить, и легко улыбается одними глазами. Кажется, его забавляет всё происходящее. Ну и пускай веселится, решает Сенджу, с непривычки закашлявшись. Лучше уж пусть Учиха смеётся, чем опять бесит или ведёт себя как маньяк. Тот некоторое время довольно сияет, выпуская ароматные клубы, а потом тушит сигарету прямо о свою ладонь, с интересом глядя на проявляющийся ожог. Тобирама давится своей, чуть не проглотив её вместе с дымом, с шоком взирая на такое проявление мазохизма. Изуна совсем уже крышей тронулся? — Ты какого биджу творишь, Учиха? — хрипит он, выплевывая едкие облака и погасив сигарету. — Потанцуем? Кофе, чай? — весело щурится этот придурок, отчего паутинка шрамов вокруг глаз отчётливо проявляется, придавая лицу владельца вид диковинной маски. — Какой, к Шинигами, чай или кофе? Ты что с собой делаешь, идиот?! — Сенджу не знает, почему действия Учихи вызывают у него такую тревогу и нервный тик. Казалось бы, ну подумаешь, уродует бывший враг сам себя — какое ему дело? А отчего-то леденеет сердце и хочется накричать и ударить, дабы понял, что нельзя так. Что ты творишь, Изуна? Изуна смеётся, поднимаясь, подходит к колонкам, делая звук громче. Разрушает уют комнаты рваная мелодия на чужом языке, а Изуна уже тянет Тобираму за собой, подпевая солисту. «It's not worth it It's not working' you wanted it to be picture perfect It's not over, you don't have to throw it away. Hear my voice there it goes Hear it louder than most Here it goes Here it goes… " (Я не знаю, Я не знаю, Я больше не знаю. Я думал, что. Думал, что держу все под контролем. Услышь мой голос! Мы начинаем! Слышишь, он раздается громче всех. Что ж, начнем! Была не была!) Прикрыв глаза, Учиха вьётся вокруг тёмной тенью, то ли танцуя, то ли нападая. Тобираме его поймать бы, скрутить хвостатую сволочь и держать, пока не пройдёт приступ безумия, да где там — ускользает сумасшедший Учиха из рук призраком. «It's not worth it It's not working' you wanted it to be picture perfect It's not over, you don't have to throw it away.» (Оно того не стоит! Ничего не выходит! Ты хотел, чтобы все было идеально. Все еще не закончено, не выбрасывай все в мусор!) «Вот где Хирайшин пригодился бы. И как Изуна так быстр без чакры? Молния, ксо, монохромная!» «So scream if you wanna, shout if you need Just let it go (take it out on me) Run if you need to snap if you have to Get control (take it out on me) So scream if you wanna, shout if you need Just let it go (take it out on me) Run if you need to snap if you have to Get control» (Кричи, если хочешь. Можешь вопить, если нужно, Только отпусти все (сорвись на мне). Беги, если это необходимо. Рви и метай, если тебе нужно Восстановить контроль (сорвись на мне). Кричи, если хочешь. Можешь вопить, если нужно, Только отпусти все (сорвись на мне). Беги, если это необходимо. Рви и метай, если тебе нужно Восстановить контроль.) «Сорваться? Серьёзно, Учиха? Да с радостью! Иди сюда, психопат биджев… " Тобирама бьёт — резко, сильно, почти-как-прежний-шиноби. Изуна уходит от удара, смазанно атакует в ответ, повинуясь ритму песни, вновь отступает. «You try to move, try to move but you don't wanna lose So afraid, so afraid You don't want it to fade Hear my voice, there it goes Hear it louder than most Let it go, let it» (Ты пытаешься пошевелиться, пошевелиться, Но ты не хочешь проиграть. Так напуган, так напуган, Ты не хочешь, чтобы все исчезло. Услышь мой голос! Мы начинаем! Слышишь, он раздается громче всех. Что ж, начнем! Была не была!) Биджеву Учихе удаётся пару раз его достать. «Забавно, " — усмехается Сенджу, слизывая кровь с разбитой губы, — «Танец — бой, битва — танец… Фамильное это у них, что ли.» «It's not worth it It's not working' you wanted it to be picture perfect It's not over, you don't have to throw it away.» (Оно того не стоит! Ничего не выходит! Ты хотел, чтобы все было идеально. Все еще не закончено, не выбрасывай все в мусор!) Изуна зеркально ухмыляется напротив. Ему тоже досталось: вон, бережёт левую руку, осторожно двигается… Но всё равно красавец. Грёбаная учиховская порода. «So scream if you wanna, shout if you need Just let it go (take it out on me) Run if you need to snap if you have to Get control (take it out on me) So scream if you wanna, shout if you need Just let it go (take it out on me) Run if you need to snap if you have to Get control» (Кричи, если хочешь. Можешь вопить, если нужно, Только отпусти все (сорвись на мне). Беги, если это необходимо. Рви и метай, если тебе нужно Восстановить контроль (сорвись на мне). Кричи, если хочешь. Можешь вопить, если нужно, Только отпусти все (сорвись на мне). Беги, если это необходимо. Рви и метай, если тебе нужно Восстановить контроль.) Кажется, они смеются вместе, пока гремят последние аккорды. Изуна — идиот с хвостом, нежно думает Тобирама, — чуть пошатывается (похоже, он получил больше, а может, что-то и раньше не так было, просто Тобирама не замечал), а сам Сенджу немного задыхается, но пытается этого не показывать. — Хорошо танцуешь, Снежинка, — мурлычет Изуна, кривясь от острой боли в груди. Ведь знал же, что нельзя ему ускоряться… Но, Рикудо, это же Сенджу! Его снежный Сенджу! Как мог он упустить такой шанс? — Так вот, твой ник точно не соответствует характеру. Поверь человеку, дважды пожизненно связанному с занятиями психологией. Ты как бы не пламеннее меня, То-би-ра-ма. — мир в глазах двоится, но он упрямо растягивает губы в улыбке. Учиха скалится, шатаясь. Ему всё-таки досталось сильнее? Странно. Тобирама уверен, что мало какие удары достигли цели: Изуна очень быстр для обычного человека, которыми они являются в этой жизни. — Эй-эй, Учиха, ты чего? — когда Изуна начинает резко заваливаться на бок, Сенджу едва успевает его подхватить. — Учиха, твою мать! Учиха хрипит, смотрит мутным взглядом, почти не воспринимая окружающий мир, шепчет что-то побелевшими губами — почти шелестит. Тобирама наклоняется ближе, пытаясь понять, что говорит ему этот придурок, и с трудом разбирает тихое, отрывистое «Стол. Шприц. Вколи.» Добраться до стола, найти шприц со странной ярко-алой жидкостью внутри, задрать рукав Изуне, ввести содержимое шприца — три долгие минуты, пока Учиха задыхается. Но Тобирама быстрый, у него получается и удержать задергавшегося Учиху, и проделать все необходимые манипуляции. Тело того обмякает — значит, препарат действует? Как он должен был сработать-то? Биджев Изуна, вот всегда от него одни проблемы! Ноги откровенно не держат: кажется, для организма на сегодня потрясений достаточно, и Сенджу опускается на пол вместе с Учихой. «И какого он вообще волнуется за этого идиота?» — мелькает в голове, но Изуна тяжело дышит, стонет едва слышно, и мысли исчезают, смытые волной беспокойства. — Эй? Ты там живой ещё, — окликает осторожно Тобирама вместо задуманного гневного «что ж ты такой проблематичный, самоубийца». Изуна в руках белее снега, и бледность эта нехорошая, мертвенная. Но он вроде бы жив, и это уже неплохо. По крайней мере, Тобираму не затаскают по судам с нелепым обвинением в смерти сволочного Изуны, да и Мадара лезть с воплями «Ты убил моего брата!» не будет. — Изуна? — Ах-кха. Жить буду. — кашляет Учиха, оживая на глазах, — Импланты дурят. — Импланты? — Ага. Гражданские с военными не уживаются… Но выбора не было тогда. — Изуна слабо улыбается, отводит взгляд, явно не желая больше говорить на эту тему. Но Тобирама — учёный по профессии и призванию, а знание о том, каким образом Учиха вообще умудряется жить с полностью конфликтующими имплантами, может спасти многие жизни и хорошо продвинуть науку. — Как так вышло? — он нетерпеливо встряхивает Изуну за плечи. Он, кажется, на грани великого открытия, а этот… придурок лежит и ни о чём не догадывается! Как может быть таким идиотом?! — Тц, — тот, похоже, понимает, что Сенджу от него сейчас не отвяжется, и неохотно отвечает, — Раньше служил… Как и брат. Спецназ. Получил травму, напарник повёз в больницу. По дороге в машину влетела фура… Машина всмятку, напарник скончался в реанимации, как потом сказали… Я, к сожалению, выжил. Врач оказался гением: установил гражданские импланты, плюнув на конфликт с военными. Когда искал его потом, чтоб вытрясти из этой сволочи, почему он провёл операцию, а не дал спокойно умереть, нашёл только могилу на кладбище. Вот и все дела. Я ничего не знаю, правда. — Каковы сейчас свойства? Какие импланты стоят? Что в шприце было? — пулемётом выдаёт вопросы Тобирама, пугая лихорадочно-маньячным взглядом Учиху. Мысленно он уже разобрал интересующий объект по частям, отыскивая всё необходимое. Но физически, вероятно, ничего не получится… Вряд-ли Изуна дастся в руки старому врагу, позволив покопаться в своих внутренностях. (В том, что Учиха помнит его и прошлую жизнь, Тобирама не сомневался ни капли.) — Военные — моды на ловкость и силу класса «стандарт» — для подразделения стандарт, а не общий, моды на скрытность и прочие шпионажно-диверсантные штучки класса «уникальный». Куда вмонтированы, прости, не скажу. Но ты, думаю, сам знаешь, верно? Гражданские — зрение и сердце, класс «уникальный»… Нет, ничего не знаю, все вопросы к Мадаре. Ещё что-то связанное то ли с кровью, то ли с нервами — класс «экспериментальный». Всё после установки в одну систему получило вторичный класс «личный-уникальный». Что это значит, ты и сам знаешь, думаю… — о да, Тобирама знал. Без согласия владельца повторение имплантов, опыты по их созданию, попытки привлечь имплантированного к исследованиям запрещены и караются максимально строго. Несправедливо… — Гражданские и военные импланты априори конфликтуют. Тот врач был гением, но далеко не богом: он смог снизить уровень конфликта, но не убрать его совсем. Из-за чего возникает множество проблем… Не суть. В общем, жидкость в шприце снимает последствия. Правда, хреново: слабо, не до конца и вредно для организма. Но лучше средства нет. И, скорее всего, не будет. А если и появится, то меня уже не будет. Изуна говорит равнодушно, словно свыкся с этой мыслью, приняв собственную слабость и зависимость. Тобирама даже возвращается в спокойное состояние из режима учёного — до того непривычно слышать подобное от Учихи. Он не помнит, чтобы тот когда-либо (в той или этой жизни) был настолько холоден или упоминал о своей обречённости. Всегда казалось, что наоборот, Изуне плевать — он живёт единой вспышкой, не думая ни о чём, кроме сияния борьбы сейчас. А здесь — сдался. Так странно. И… Неправильно. — Сенджу… Скажи, как я умер там? — внезапно спрашивает Изуна, задумчиво глядя в пустоту. — Я не помню свою смерть. Ранение от тебя — да, последующую слепоту — да, жизнь с ней — да… Только вот те воспоминания не мои; все чужие, кроме памяти о ране и временном отсутствии зрения. Они естественные, яркие, живые… Но их помнил кто-то другой. Как мастер гендзюцу, пусть и бывший, я могу это определить. Но без чакры снять барьер иллюзий с памяти и выяснить правду не получается. Как я умер, Тобирама? — Без понятия, — честно отвечает Сенджу, — После того ранения я тебя больше не видел. Просто в одной из стычек Мадара заявил, что ты мёртв, а он отомстит за твою смерть. Было даже немного странно: до этого боя ты умудрялся выживать при многих опасных и неприятных травмах, будто регенерация у тебя наша была. Так что я абсолютно не знаю, что происходило после того, как тебя забрал твой брат, Изуна. — Значит, чуйка всё-таки не подвела, это гендзюцу… Ну, бр-р-ратец, только попадись мне, р-родной, месяц из кровати не вылезешь… — опасно щурится Учиха, и Тобирама подавляет порыв свалить куда подальше, вовремя напоминая себе, что Изуна не опасен. Пока что не опасен. Наверно. — Почему ты уверен, что иллюзию наложил Мадара? — осторожно спрашивает он. Тобирама не готов пахать ещё и на должности министра обороны, если Изуна найдет доказательства вины брата и «немного» объяснит тому, что тот был не прав! — А больше некому было. Он единственный, кто мог преодолеть мою защиту: я сам дал ему ключ от неё. А иначе обойти ментальную оборону никто из наших, собственно, и не смог бы: я был лучшим в гендзюцу, спасибо мангёке, поэтому вариантом был только ключ. С учётом, что доверял лишь брату… Это сделал Мадара. «Прости, Учиха, я сделал всё, что мог. Мягкой земли тебе.» — мысленно извиняется Тобирама, с ужасом представляя горы документов, которые ему придётся разгребать, пока Мадара будет на больничном. — Спасибо, Тора. — улыбается Изуна, пытаясь подняться. Получается у него… Да никак не получается: тело не слушается. — Чай, кофе, сок? Что желаешь, м? Тобирама зависает, не понимая, как Учиха вообще додумался так сократить его имя. Тора. Надо же. Ладно бы «Тоби» — это объяснимо; старое домашнее «Торью», которое не использовалось со смерти Итамы, тоже относительно понятно было бы. Но «Тора»? «Тигр»? Серьёзно? — Почему? — Что — почему? — кажется, Учиха всё же издевается: вон каким невинно-непонимающим взглядом смотрит. — Почему «Тора»? — но Тобирама терпеливый (периодически), Тобираме не трудно повторить. (А ещё он любопытный. Очень. Но в этом он никому не признается.) — А, это… Ну, «Тоби» звучит глупо и некрасиво. «Тобирама» — слишком долго каждый раз выговаривать. За «Раму» ты бы меня по всему дому тонким слоем размазал, да и это тоже звучит ужасно. А «Тора» вполне подходит: ты действительно похож на тигрёнка. Иногда. А ещё это звучит мило — а ты очень милый, кстати, когда не пытаешься превратить меня в суп. И изящно. — у Изуны тёплая усмешка и отвратительный характер. Первое весьма занимательно, а второе Сенджу знал всегда (но облегчения этот факт не приносит совсем. Почему с гадким нравом Изуны вечно сталкивается он, становясь жертвой этого похожего на кота Учихи? Почему не Хаширама? Несправедливо). Вот в каком месте он милый? Учиха совсем чокнулся. — Так что, ты что будешь? — Кофе, — хмуро бурчит он, недоверчиво смерив Учиху взглядом. — Чёрный, очень сладкий. — Отлично! Тогда не мог ты помочь мне добраться до кухни? Пожалуйста. Мур-мур-мур? — Изуна строит «кошачьи глазки» и просительно-мило улыбается. Котик, биджу его возьми… Но похож, зараза, похож. — Нахал, — Тобирама осторожно поднимается на ноги, утягивая за собой Учиху. Не то чтобы он поддался на манипуляции «котика»… Просто кофе хочется. Именно так, и никак иначе. И вовсе его любовь к кошачьим тут не причём, равно как и актёрский талант Изуны! — Сначала обещаешь угостить, а потом предлагаешь сам тащить тебя. Наглый, наглый Учиха. Изуна тихо хмыкает и осторожно шагает, аккуратно поддерживаемый за талию Тобирамой. Мысленно он уже перебирает наиболее впечатляющие рецепты: ради своего Сенджу стоит постараться и приготовить что-нибудь поистине вкусное. В конце-концов, даже требовательный Мадара признал, что из младшего вышел бы неплохой бариста — а это кое-что да значит. Может, Тора тоже оценит? — Так я и угощу. Ты, главное, доведи мою хрупкую тушку до места работы. Варить кофе в предобморочном состоянии я умею, поверь! Некоторое время они идут почти молча; только изредка Учиха бросает команды вроде «лево», «осторожно, зеркало», «прямо». Тобирама не особо обращал внимание на обстановку, но, кажется, прошли они уже достаточно, хотя по ощущениям едва сдвинулись с места. У Изуны квартира на весь этаж? Или причина в скорости передвижения? Когда он готов ехидно вопросить, не собираются ли в паломничество по всей стране за кофе, Учиха останавливается и открывает незаметную ранее дверь, щёлкает тумблером, включая свет, и пафосно провозглашает: — Добро пожаловать на кухню! Кухня очень яркая и вполне просторная — это первое, что замечает Тобирама. Дальше в глаза бросается панорамное окно (зачем оно здесь? разве не логичнее было бы поставить его в гостиной?) и зелёное множество растений в цветных горшках рядом с ним. У окна стоят два кресла: абсолютно разные, но удивительно гармонирующие — мягкое даже на вид и причудливо изгибающееся кремовое и классическо-строгое кожаное ярко-синего цвета. Недалеко — надёжный ослепительно-белый стол и изящные такого же оттенка стулья. Деревянный золотистый пол, лазурная плитка стен, медовый кухонный гарнитур, тёплый запах пряностей… Безумное место. Но уютное, стоит быть честным. И вполне в духе Учиха (хотя Тобирама всё же подспудно ожидал стиль «я-дитя-ночи-и-мрака», а не калейдоскоп красок). — Необычно, — слова подбираются трудно, но он честен, — Не ожидал такого. Но, может, всё же перейдём к делу? — Разумеется, — Учиха улыбается, преображаясь на глазах, и отцепляется от Тобирамы, приглашающе кивает ему на стулья. Дожидается, пока Сенджу усядется, и начинает священнодействовать (иначе и не скажешь). Изуна уверенно, хоть и немного кривовато плывёт по кухне, скользит от шкафа к шкафу, лёгкими, почти незаметными движениями выуживая необходимые ингредиенты. Глаза закрыты, каждый жест знаком и высчитан — Учиха почти творит, почти танцует, создавая Нечто из обычного чёрного кофе. Тихий шелест, мягкий гул плиты, блики света на лезвиях ножей (на кой-ёкай ему ножи?), неуловимый аромат кофе, тяжёлые искры пряностей — мелодия рождающегося чуда. Тобирама застывает, откровенно пялясь. Изуна что, и так может? Какой он… Многогранный. Однако… Только ради лицезрения готовящего кофе Учихи стоило пройти две жизни. А ведь тот ещё даже не завершил работу, но уже понятно, что напиток будет вкусным. Изуна неслышно отбивает сложный ритм ногой по полу, кивает сам себе, мурлыча какую-то песенку на странном языке, а вокруг сплетается тонкое кофейное полотно — такой неземной сейчас, непривычно мягкий, необычно-знакомо увлечённый, отчётливо красивый… Тобирама почти любуется им. Но вот симфония ароматов ломается, а многоцветье коричневых и чёрных оттенков нарушается густым ярко-алым. Учиха не замирает, продолжая работать, но характер его творения изменяется: нежность корицы перечёркивается красной полосой, плавность гвоздики рвётся под натиском железистого привкуса крови. Сенджу не знает, какая сила подкидывает его с места, но он оказывается рядом с Изуной раньше, чем успевает об этом подумать. — Изуна, мать твою Шинигами! — на левой ладони Учихи багровый росчерк: кажется, задел себя ножом. Вот как умудрился только? — Пластырь, бинты где? — Первый шкафчик слева от стола, второй ящик, — рассеяно откликается этот придурок, не отвлекаясь от работы. Пока Тобирама ищет бинты для повязки, тихо ругаясь, Изуна подхватывает новую нежданную ноту и умело вплетает её в общую мелодию. Он, похоже, даже не заметил, что поранился: для Учихи сейчас имеет значения только процесс создания, а всё остальное — ненужная чепуха. Когда Сенджу возвращается, ему приходится силой отбирать у баристы-идиота очередную специю и самому заматывать его травму. И сразу после лечения Изуна продолжает возиться с кофе. «Ну не дурак ли, сразу видно, что Учиха — они все чокнутые,» — рассерженно фырчит Тобирама. Изуна тихонько напевает странные слова; вокруг него хаос из множества склянок, баночек, пакетиков, ароматов и звуков, и он в их окружении похож на колдуна из сказок. Тобирама медленно оттирает от крови с боем отобранную у Учихи досточку, решив, что отвлекать того сейчас себе дороже: Изуна не заметит ничего. Но вот после… После он устроит этому безалаберному придурку головомойку, решает Тобирама. Следующие пять минут проходят спокойно. Тихо возится у плиты Учиха, гудит за окном город, ворчит про себя снежный Сенджу… Когда Изуна наконец выключает огонь, убирает турку, аккуратно переливает её содержимое в большую кружку с легкомысленным узором из светло-голубых сердечек, оплетенных васильками, альбинос уже спокоен и собран. Надолго ли — покажет время (Учиха на удивление ловко выводит его из себя). Изуна улыбается, вручая кружку с кофе Тобираме. Он оценит. Обязательно. Изуна знает это, и даже тупая боль в руке (когда он успел её травмировать?) не рушит такое хрупкое обычно хорошее настроение. Сенджу смотрит скептически, взбалтывает напиток, подозрительно щурится, словно надеясь узреть в кофе яд или неположенные предметы вроде лезвий. Изуна почти смеётся: Тобирама такой милый сейчас, такой живой — и ни одной льдинки или острой иглы. — Если хочешь, я могу попробовать первым, — предлагает он без капли насмешки. Если Сенджу так будет спокойнее — Изуна сделает это. В конце-концов, кофе кристально чист: никаких опасных веществ в нём нет. Нет, конечно, передозировкой специй тоже можно убить, теоретически… Но это ж сколько их бухнуть нужно? Изуна не готов принести в жертву свою коллекцию пряностей ради смерти Тобирамы. Сенджу ему нужен, причём живым и активным, иначе какой толк в его существовании? — Вот ещё. Мой кофе. Вари себе другой, — огрызается Тобирама, раздосадованный отсутствием ненужных добавок в напитке. Он притягивает кружку поближе, демонстрируя, что не хочет развивать эту тему дальше, резко делает большой глоток и замирает с широко распахнутыми глазами. Бах. Бах-бам-бах. Тобираме кажется, что он умер и вознёсся в Чистый мир. В мире людей не бывает такого божественного вкуса. Не бывает! Не существует такой резко-плавной мелодии, изящно-грубых красок, калейдоскопа миров, лёгких касаний знакомых рук и голоса, ведущего за собой. «И я дарую тебе свободу, Но ты ко мне возвращаешься вспять, Как в окна ветер, как путник к дому, Как-то, что мне не дано поменять. И в этом самое главное чудо — Иметь, что никто не в силах отнять: Пусть мир не вечен, но я не забуду, А значит, и не смогу потерять.» Странные слова на чудном чужом языке, но интуитивно понятный смысл. Яркие, сочные ноты — неуловимо истинные эмоции; голос не повторяет на публику заученные фразы, он всем своим существом ведёт песню, а песня ведёт его — он проводник, оголённый провод с током, бурная река из чистых чувств, облачённых в тонкую паутинку правильных слов. Он действительно верит в то, о чём поёт. Перед глазами — полыхающий мир оттенков, играющих световыми лучами на волнах эмоций, беспечно написанный акварелью. Неземная реальность, живые краски, бьющая в самое сердце искренность… Закручивается сильнее воронка водоворота, захватывая неосторожно подошедший ближе корабль, ликует море, танцует ветер на лезвиях вод… Коснулся — пропал. Зачарован, заколдован, пойман — не уйти. Не хочешь, не можешь, не будешь бежать… Тобирама не знает, сколько времени провёл так — запутавшийся в другой вселенной, подхваченный чудом. Такого не бывает, не существует, это мираж, иллюзия, бред, галлюцинация… Нет в этом мире настолько прекрасного вкуса. — Есть. И ты сам в этом убедился только что, — Изуна. Мягкий и ласковый сейчас. Он что, сказал это вслух? Ох, Шинигами… «Что же ты творишь, Учиха? Как тебя после этого ненавидеть? Как забыть, как оставить? Зачем ты показал, что можно так, что нечто бытовое, рядовое может быть иным — неистово великолепным?» — хочется кричать Тобираме. — — Это нереально, Ками… — шепчет он вместо этого, чувствуя, какими шероховато-неровными кажутся собственные слова после идеально гармоничной симфонии чувств, — Как? Как, Изуна? — Кофе, специи, семейный секрет, — а Учиха сидит с непонимающим видом, смотрит удивлённо. Словно это — обыденность. Будто так — правильно. Ками-сама, пожалуйста, стукните кто-нибудь этого придурка, дабы он понял, что именно сотворил! — Семейный? Тогда мне придётся на тебе жениться, — шикарно, в дело пошли нервные шуточки. И почему до этого уровня его довести способен только Изуна? — Ибо оставить эту тайну нераскрытой — выше моих сил. Что скажешь, м? — Во-первых, не жениться, а выйти замуж. Во-вторых… Белое мне не идёт. Но всё может быть. Может, и станем парой. — рассудительно замечает этот гад. Вот как у него получается быть таким спокойным, когда сам Тобирама уже готов сорваться в истеричный смех? Грёбаный Изуна, грёбаный кофе, грёбаное восприятие! Кажется, его обнимают. Нежно гладят по голове, как маленького, успокаивающе шепчут что-то ласково… А Тобирама нервно ржёт, всхлипывая, понимая, что для него сегодня слишком много ощущений. Кто бы мог подумать, что у него — ледяного Сенджу с железным характером! — такая нежная психика… Медленно — спокойнее. Держат — крепко, бережно прижимая к себе. Руки на поясе — тепло. Шёпот рядом — тихий, обрывистый, мягкий. Всё нормально. «Всё в порядке. Тобирама, снежный мой, всё хорошо, слышишь?» — зовут, гладят, обнимают… Изуна. Личный Учиха — горюшко, наказание, персональная его беда. — Изуна… — Да? — тот откликается сразу, смотрит вопросительно, готовый в любой момент сорваться с места к аптечке, — Как ты? — Жить буду, — период нервной почти истерики прошёл, Тобирама успокаивается. Жаль, Учиха видел его минуту слабости… Но здесь уже ничего не поделаешь: прошлое изменить нельзя. Он аккуратно отцепляет Изуну от себя, разбивая объятья, и отодвигается. — Ты что-то добавил в кофе, верно? Это наркотик? Галлюциноген? Убойная доза стимуляторов? — М-м-м, нет. В твоей кружке не было ничего, кроме кофе и специй с сахаром в нём. Почему ты так решил? Учиха выглядит удивлённым. Играет или нет? — Ну, сомневаюсь, что от обычного кофе будто переносятся в другой мир, — или вовсе даже не будто. Кто знает эти спецдобавки… Изуна фыркает, давясь своим напитком (когда только взять успел, только секунду назад же никакой второй кружки рядом не было!), кашляет и судорожно шарит рукой по столу, пытаясь нащупать салфетницу. Сенджу пододвигает нужный предмет Учихе, задумавшись на мгновение, как это неловкое создание вообще выживать без няньки умудряется-то — лишь за то время, что Тобирама его видит сегодня, Изуна умудрился почти убиться раза так четыре. Ками-сама, хуже ребёнка! Учиха отплевывается, вытирает рот белой салфеткой, что мгновенно окрашивается в красивый красный цвет… Стоп. Красный? — Опять?! — с невольным ужасом восклицает Тобирама. А вот и пятый раз… — Изуна, твою ж мать, ну какого Шинигами ты такое ходячее бедствие… Что сейчас? Откусил язык? Порвал горло? Изуна замирает, непонимающе взирая на обеспокоенного Сенджу (волнующийся за него Тобирама — это определённо стоит запомнить). «В смысле?» — хочет спросить он, но потом смотрит на салфетку, что всё ещё держит в руках, замечает багряное пятно… И с хохотом складывается пополам. Тобирама честно ждёт. Минута, другая… Учиха ещё смеётся, не в силах остановиться, но, кажется, пытается объяснить: иногда сквозь дикий весёлый смех прорываются невнятные слова. «Не овь. то. … .ок» — с трудом разбирает Тобирама. Правда, легче не становится. О чём Учиха бормочет там? — Это не кровь, это томатный со-о-ок! — успевает наконец сообщить Изуна, прежде чем взвыть от смеха снова. Весело, видите ли, этому засранцу. Весело ему, а Тобирама тут переживай! Ну, Уч-чиха… Сенджу мстительно щурится, сгребая и подтаскивая Изуну к раковине у плиты. Хорошо, что Учиха такой лёгкий… И почти не брыкается, висит в руках послушной тряпочкой, только ржёт, как конь. Или скорее как выпь? Хм. Не суть. Он открывает кран (на полную мощность и минимальную температуру, чтоб наверняка) и с садистским удовольствием макает смеющегося психопата головой под струю ледяной воды. Учиха тут же прекращает истерику, плюётся, ругается и пытается вырваться, но Тобирама сильнее и с лёгкостью (ну… вот здесь он, наверно, погорячился: Изуна верткий, как уж, и держать его очень и очень не просто) удерживает его на месте. Профилактические меры по возвращению на землю ещё никому не мешали… А он так давно мечтал привести Изуну в чувство: ещё с прошлой жизни, когда Учиха творил в боях редкостную небезопасную фигню. Изуна замолкает, только сосредоточенно отпихивает Тобираму подальше, попутно стараясь выключить воду. Тобирама не даёт. Так и проходят следующие минут пять: Учиха рвётся подальше от холода, Сенджу упрямо держит его, компенсируя учиховским недовольством потраченные нервы, вода шумит. Когда раздается клацанье зубов, а Учиха в руках начинает мелко дрожать и обвисает грустной тушкой, Тобирама понимает: переборщил. Как бы теперь наглая хвостатая зараза не заболела… Хотя он вроде шиноби. И военный. Бывший. Но всё равно — хлипковат. Интересно, это последствия травм и конфликта имплантов, или же изначально здоровье плохое было? Он закрывает кран и отпускает жертву воспитательных мер, позволяя ей бежать сушиться. Но мокрый и оттого несчастный Изуна только опускается на пол поближе к стене, сжимаясь в клубочек, и обиженно смотрит на него из-под тонкой черной чёлки, словно спрашивая взглядом: «За что ты так со мной?» Как печальный испуганный котёнок — только хвоста и прижатых к голове ушек не хватает. — Учиха… — устало выдыхает Тобирама, отчётливо ощущая идиотизм ситуации, — Где полотенца? Вот какого его тянет заботиться, а? Это ведь Учиха. Тот, кто убивал его соклановцев, кто калечил и ломал самого Тобираму. Отвратительный, опасный, вечный враг. Изуна — переломы и раны, хлещущая кровь и трёхцветный мир перед глазами, безумный оскал и гул сталкивающихся клинков, кипящая ненависть и концентрированный азарт в венах, взвивающееся до небес пламя и тихий шёпот кошмаров ночами. Изуна — выбитые суставы, низкое рычание, застилающее взор бешенство, ало-белый веер на тёмном хвори, изысканно-насмешливые букеты на окошке, нахальная усмешка, длинный чёрный хвост. Изуна — негромкий мягкий смех, спокойная обречённость, горечь сигаретного дыма, бой под видом танца — танец под видом боя, долгие разговоры в сети, монохром и лукавые взгляды, привкус кофе на языке и рассеянность творца, кошачье уютное мурчание и привычная игривость. Изуна — ходячее несчастье. Изуна — Учиха. А Тобирама — Сенджу. Так почему его волнует состояние врага? Какое ему дело? Он уже мог избавиться от Изуны. Столкнуть с окна вниз, не ввести лекарство, воткнуть нож в горло или сердце, заставить захлебнуться или просто разбить голову — столько случаев, а он ни одним не воспользовался. Один раз он убил Изуну — в честном бою, между прочим! Чего же медлит теперь? Это ведь так просто… Вцепиться. Задушить. Отравить. Утопить. Сломать шею. Зарезать, как дичь. Учиха хрупкий, Учиха беспомощный сейчас: не может сопротивляться, не способен навредить. И так легко представить его смерть… …Изуна хрипит в хватке Тобирамы, царапая ногтями стену. Сенджу вздрагивает, очнувшись от дурмана, навеянного мыслями, и широко распахивает глаза. Перед взглядом — не видение. Его руки сдавливают шею Учихи, а Изуна не вырывается, не сопротивляется, хотя наверняка может, не пытается бежать из смертельных тисков. Изуна тихо хрипит, смотрит прямо на Тобираму, силясь улыбнуться, и шепчет одними губами. «Спасибо» — читает Тобирама, прежде чем разжать хватку и просто прижать Учиху к себе, почти мешком сваливаясь на пол с Изуной в объятьях. Ками-сама. Он едва не убил его. «Так и нужно! Это ведь Учиха! Убей, убей, убей!» — бушует одна часть его души; «Не смей, не тронь, это же Искорка, вы уже несколько лет общаетесь! Изуна — Искорка, он не враг тебе, слышишь!» — кричит другая, и она ярче, сильнее первой: её голос становится всё громче и громче, перекрывая все доводы прошлой логики и холодного разума. Изуна — Учиха, а Тобирама — Сенджу, который должен его убить. Который попытался его убить. Который не смог убить. Изуна — Учиха, а Тобирама — Сенджу, только вот мир другой. Нет в этом мире шиноби, нет войн кланов, нет вражды между ними. Изуна — Учиха, а Тобирама — Сенджу, который может его не убивать. Который не должен его убивать. На шее Изуны — багрово-чёрные отпечатки пальцев. Изуна дышит с трудом, рвано хватая воздух ртом, и совсем не бьётся в попытках бежать или убить Тобираму в ответ. Изуна полулежит в руках Сенджу спокойно, как ранее спокойно позволял себя душить. Изуна, кажется, непоколебимо доверяет — и знать бы, с чего? Отчего такая вера старому ненавистному врагу? Это странно, это дико, это неправильно.! У Тобирамы в душе буря и шторм, Тобираму отчего-то почти трясёт. Не сходятся линейки поведения, ломаются с треском шаблоны, рушится картина мира и теряется свой островок в бурлящей реальности. У Тобирамы в руках — Изуна, перед глазами — Изуна и в мыслях тоже он. Это странно, это дико, это…необходимо? Наверно, да. Наверно, нужен. Наверно, потому и не смог убить. Он готов признать: без Изуны в прошлом мире было скучно. Даже самые сильные противники почему-то не вызывали то удивительное чувство упоения битвой, которое Тобирама помнил по стычкам с Изуной. Они всегда искали на поле боя только друг-друга: повторяя за старшими ли, исходя из доводов логики и (ли) статуса — не важно. Искали, сталкивались, расходились, снова тянулись… Изуна был неизменной константой его жизни, такой же, как Солнце на небе и гуляющий в кронах деревьев ветер. Без него было… Пусто? Скучно? Не так? Неправильно? И сейчас, встретив неугомонного Учиху опять, Тобирама не хотел его терять. Без него опять будет неправильно. Кажется, стоит привыкнуть: Изуна Учиха — его личное, собственное несчастье на все жизни во всех реальностях. Изуна нужен Тобираме. Холодно. У Учихи с волос капает вода, мочит одежду; холодит тело намокшая ткань. Надо высушиться, пока они вместе не простыли… Ещё бы найти силы, чтобы начать двигаться. Изуна лежит тихо, не выказывая признаков даже малейшего недовольства. Его почти убили — ему плевать, прижался к своему несостоявшемуся (в этот раз) убийце, словно не было меж ними никогда вражды. Будто доверяет. Только бьёт тело лёгкая дрожь — спутник пережитой почти-смерти. Неуловимое движение — чужие пальцы осторожно касаются запястья, и Тобирама невольно дёргается, — рука Учихи настолько холодная, что даже немного обжигает — но не отстраняется. Изуна притрагивается легко, самыми кончиками пальцев, словно опасаясь навредить. Вычерчивает медленно на коже иероглифы — слова, понимает Сенджу, — повторяет терпеливо, дожидаясь, пока Тобирама осознает, что же хочет сказать Изуна. Раз, другой, третий… «Почему ты остановился?» — Не знаю, — Тобирама честен, как никогда: он действительно не может подобрать правильные слова для объяснения, не знает, как рассказать Учихе. — Наверно, просто не захотел. Без тебя было скучно. Изуна ненадолго замирает, задумавшись. «Я тоже скучал.» — выводит холодом на запястье и, словно смутившись сказанного, торопливо добавляет, — «Что тебе не понравилось в кофе?» — Не считая внезапно появившихся галлюцинаций, кофе был шикарным. Хотя, вроде бы, я уже говорил об этом, разве нет? «Говорил, но лучше уточнить. Я ничего необычного не добавлял в напиток, правда. Будь мы дома, всё объяснилось бы остаточной чакра-аурой или гендзюцу… Но здесь нет чакры. Я не знаю, прости.» — кажется, Учиха расстроен. Интересно, фактом собственного непонимания, отсутствием чакры, неожиданным эффектом или всем сразу? — Да, было похоже на гендзюцу… Но если это иллюзия, то очень странная. Она не вредила, а, скорее… Пыталась помочь? — после незапланированного покушения на убийство все попытки сформулировать что-нибудь проваливаются. Тоже непонятно. Отходняк, что ли… Ну и слабые же у него сейчас нервы… Тобирама очень недоволен своим состоянием. Раздаётся тихий смешок, а чужая рука выписывает странное: «А почему ты решил, что иллюзии способны только вредить?» Не успевает Тобирама хоть как-то среагировать, как появляется дополнение: «Гендзюцу — это искусство. Да, оно может выступать верным оружием, несущим разрушения и смерть, но способно и создавать: лечить сознание, обучать, помогать разобраться в себе. Главное — удержать иллюзии под контролем и не раствориться в них, а уж дальше творить и вытворять можно всё, на что хватит сил и разума. У монеты всегда две стороны, помнишь? «В малых дозах яд — лекарство, в передозировке лекарство — яд» — первая заповедь ирьенинов. Так что, пожалуйста, не нужно грести все гендзюцу под одну специализацию.» — Любимая тема, да, Изуна? — хмыкает Сенджу. Если Учиха начал болтать об иллюзиях, значит, точно приходит в норму. — Сойдёмся на том, что для чистоты эксперимента нужно будет как-нибудь повторить. Даже с побочным эффектом кофе был прекрасным. Я б тебя даже личным баристой взял, да ты наверняка уже где-нибудь занят, наверно… — последнее, может, было слишком. Но исправить ситуацию несмешной шуткой ему не дают. «Ну, дома сидеть скучно, суицидников всё равно по интернету пытаюсь поймать, последний заказ завершён (да, я фрилансер, а не работаю у братика — только изредка его консультирую, не делай такие глаза)… Так что можем оформить договор.» — Изуна поднимает голову и улыбается. В глазах Учихи прыгают и пританцовывают тысячи екаев, а Тобираму будто дубинкой по голове огрели. Серьёзно? Серьёзно, Учиха не против на него работать? «Эй, мир, тебе было мало прошлых шокирующих событий, ты решил довести-таки меня до инфаркта, да?» — пытается осознать написанное Сенджу. (Мир, разумеется, отвечать не собирается, храня высокомерное молчание.) Приплыли. Круто. У него будет личный бариста. «Изуна-бариста,» — мелькает в голове неожиданно интересный образ Изуны в форме, прежде чем Сенджу собирает мысли в кучку и ухмыляется: — Нет проблем, Учиха. Как только я доползу до своего компьютера, обговорим всё. Тщательно обговорим, — да, он доволен. Изуна Учиха — личный бариста Тобирамы Сенджу… Кто бы мог подумать. «Разумеется, Сенджу.» — тёплая улыбка Изуны меняется на откровенно паскудную усмешку, заставляя паранойю взвыть, кроя владельца чистым японским матом. Кажется, он что-то упустил… Почему Учиха настолько счастлив? Подозрительно. Но ведь если спросить — он всё равно не ответит, так что проще подождать и выяснить всё на практике. ((Только проще — не всегда означает «безопаснее», но эту истину Тобираме предстоит повторить позже — обидевшаяся паранойя решает проучить несносного хозяина.) — Будет интересно, — нейтрально замечает Тобирама и морщится от ощущения ледяных капель и мокрой одежды, неприятно прилипающей к телу, — Слушай, а где всё-таки у тебя полотенца? «По идее… В ванной. Она напротив кухни.» — задумывается Изуна, прикусывая губу. — «Но я не уверен. Вчера была очередь Мадары разбирать чистое бельё, а он старается засунуть его куда подальше и забыть. Знаешь, как бесит снимать рубашки с люстры, а наволочки вытаскивать из отделения для кимоно? Вот на кой-чёрт он их туда ныкает, хомяк биджев!» — он кривится, беззвучно фырча, как ёжик. — Знаю… Ани-чан прячет костюмы на балконе среди растений. А нелюбимую его кашу я нахожу исключительно по запаху — в последний раз он спрятал её под диван. Периодически мне кажется, что Хашираму воспитывали белки, — в свою очередь делится горестями бытия младшим братом Сенджу. Они понимающе переглядываются и вместе выдыхают (Тобирама — вслух, Изуна — одними губами): «Старшие такие проблемные»; «Какого чёрта они такие дети?» «Достало быть жёнушкой. Если б к этому хотя бы секс прилагался или хоть капельку внимания — так нет же! Никуда не выходи, сиди дома — а если приступ, Изуна? Отношения не заводи, с незнакомцами не болтай — а вдруг похитят, чтобы шантажировать? Сиди дома и жди меня, брат, пойми, это ради твоего блага!» — возмущается Учиха. — «Поговорить с тобой о чём-нибудь? Прости, отото, я должен работать. Хочешь помочь? Да, конечно, приготовь, пожалуйста, поесть. А, ты уже? Ну… Почитай что-нибудь, что ли. Всё, Изуна, не мешай, я должен работать, у нас с Хаширамой куча дел! Бесит. Мадаре плевать практически на всё, что здесь происходит — ему важнее обожаемая работа и чтобы я был жив и не переступал порог квартиры. Остальное его не волнует. Я люблю брата, но… Чёрт. Прости. Что-то я расклеился…» — Изуна устало выдаёт натянутую улыбку, а в глазах у него — горькая глухая тоска. Наверно, так смотрят птицы, которым обрезали крылья, думает Тобирама. — — Можешь поныть ещё, если хочешь. Компромат всегда полезен, особенно если он на Мадару. — великодушно разрешает он, — А почему ты не можешь просто уйти? «Во-первых, на квартире защита новейшего поколения. Тюремная защита, которая настроена на удержание только моей персоны. Наверно, старайся так враги — это польстило бы, но когда фактически тюрьму создаёт старший брат, это… Убивает. Морально. Во-вторых, где-то внутри находится чип, через который можно отслеживать моё местоположение и который способен парализовать тело. Собственно, исключительно на него-то система защиты и завязана… Он очень неудобно расположен, потому удалить его сам я не могу, а чужие здесь не бывают. Так что… Пленник.» — Стоп. Но если ты не можешь выйти из квартиры, как тогда будешь работать у меня? Тобирама действительно не понимает, а Изуна оскаливается безумно, вычерчивая лихорадочно слова: «А в этом мне поможешь ты. Тебе нужно будет всего лишь вырезать чип. Правда, придётся обойтись только стандартными обезболивающими, поскольку немножко сломать систему я смог, на них она не среагирует, а вот на наркоз — очень даже. Но в остальном всё просто, не так ли?» — Учиха, я тебя боюсь, — задумчиво хмурится Сенджу, — Но может сработать, да. Нужно будет попробовать. И всё-таки, давай найдем полотенца? Изуна меняет безумный оскал на милую улыбку и медленно выводит на руке Тобирамы ответ на незаданный тем вопрос «а зачем мне это»: «Поможешь — сдамся на опыты. Тебе ведь интересны мои импланты, не так ли?» Н-да. Учиха точно знал, на что стоит надавить… Предложение более чем заманчивое, а Тобирама слишком любопытен, чтобы отказаться. Чёртов Изуна. Вот какого он такой проницательный, а… — По рукам. — тяжело выдыхает Тобирама, понимая, что проблем у него будет много, и взглядом обещает Учихе мучительную кончину. Если раньше он ещё как-то мог не выполнять придуманный Изуной план (ведь чёткого «да, мы это сделаем» Тобирама не говорил, заменив его уклончивым «надо попробовать»), то теперь уже связан по рукам и ногам честью Сенджу, которая, к сожалению, есть даже у него. Изуна доволен — почти сияет. Не было бы горло пережато, мурчал бы, как кот. Вот же зараза хвостатая, а. «Полотенца, наверно, всё же в ванной. На полке. Надеюсь. Идём?» — Идём, идём… — вздыхает Тобирама, а очередной раз пытаясь понять, какого биджу он на всё это подписался и почему вообще здесь находится. Вселенная ответ давать не собиралась, загадочно молча, а потому Сенджу осторожно поднимается, вздёргивая за собой Учиху, — Куда идти-то? «Вперёд и только вперёд, мой юный ученик, к небу!» — немедленно откликается Изуна, уже привычно вырисовывая на руке Тобирамы слова, — «То есть прямо. В дверь напротив кухни.» — Есть «идти вперёд», о сенсей! К краю мира и за него, в иные вселенные! — подыгрывает Тобирама, цитируя момент из видео, — Не знал, что ты любишь смотреть мультики, Учиха. «Ну, ты их тоже смотришь, Сенджу, не так ли? Иначе не ответил бы.» — Уел. Оставшееся расстояние они проходят в тишине. Полотенца, к счастью, искать не приходится: они действительно лежат на своём месте, и мужчины синхронно выдыхают, мысленно благодаря Ками. Судя по уже произошедшим событиям, поиск оказался бы весьма неловким… Как же хорошо, что обошлось. Изуна скептически смотрит на мягкое махровое полотенце в весёлый цветочек (в укуренную ромашку кислотно-розового цвета, если быть точнее), задумчиво переводит взгляд на Тобираму, изучая его. Внутренний глас тихо и в кои-то веки разумно подсказывает, что неплохо выдать Сенджу хотя бы сухую рубашку, ибо какой толк от полотенца при мокрой одежде. Изуна с ним абсолютно согласен, а потому утягивает Тобираму и полотенца в свою комнату, искренне надеясь, что найдет что-нибудь подходящее тому по комплекции. Тобирама не сопротивляется: Учиха начинает оживать — это неплохо, он всё ещё не проявляет агрессии — это шикарно, он что-то задумал — уже хуже, но не критично. Медленно возвращающееся в норму сознание решает, что всё хорошо, и вообще, любопытно посмотреть, что Изуна собирается делать дальше. Всё-такт редко удаётся узреть Учиху в спокойном состоянии в его среде обитания (Кагами в прошлой жизни не считается). В спальне Изуна замирает на несколько секунд, внимательно осматривая все углы, — так привычно, так по-шинобьи, что Сенджу невольно напрягается; впрочем, он практически мгновенно возвращается в прежнее «я-обычный-гражданский» состояние, — затем решительно закрывает окно, берёт на подоконнике какую-то бутылку, залпом выпивает содержимое и, ничуть не смущаясь, на ходу скидывает мокрую одежду, двигаясь к шкафу. — Раздевайся. — хрипло бросает он через плечо, закапываясь в недра шкафа, — Если холодно, возьми плед с кровати. — Твой голос уже восстановился? — Тобирама неторопливо стягивает своё «одеяние», складывает аккуратно, параллельно лениво скользя взглядом по спине Учихи. Мертвенно-белая кожа и острые шрамы, шрамы — тонкие нити, рваные полоски, грубые лезвия… И по меньшей мере половина выглядит знакомо, словно ещё с той жизни осталась. От клинка Тобирамы. Хотя такого, конечно, быть не может. — Военные средства — это хорошо, спецсредства — ещё лучше, — Учиха разворачивается, кидает Сенджу нераспечатанный пакет, ворчит беззлобно, — Надеюсь, подойдёт. И какого биджу ты такой большой… Тобирама хмыкает, ловя «подарочек», осторожно разрывает упаковку и с интересом воззаряется на лежащий внутри комплект. Выглядит… Стандартно. Белая футболка и чёрные штаны. Ничего необычного, никаких сюрпризов. Он одевается под пристальным взглядом Изуны. Учихе, кажется, любопытно увидеть Тобираму таким — без доспехов, более-менее спокойным, но не холодным. Почти открытым. Тобирама понимает его любопытство: ему тоже интересно смотреть на до странности доброжелательную версию вечного противника. Непривычно. Легко. Правильно?.. Изуна подходит ближе. Ему, похоже, лень было одеться целиком: натянув только штаны, щеголяет голым торсом. Забавно. То ли Учиха патологически лишён стеснительности, то ли настолько комфортно чувствует себя рядом с Сенджу, то ли слишком ленив… — Уже темнеет. И дождь пошёл. Останешься у меня, — полувопросительно-полуутвердительно говорит он, по-птичьи наклонив голову набок. Он стоит так близко, что Тобирама легко видит все узоры чёрной паутинки шрамов на его лице. «Чёрно-белый Учиха, монохромный. Голос ещё хрипловат, но ничего, скоро вернётся к прежнему бархату. Следы на горле придётся долго скрывать, правда… Интересно, почему он не сведёт все шрамы, медицина же позволяет… А глаза всё-таки прежние, но опасности нет, странно.» — рассеяно думает Тобирама, даже не пытаясь связать отрывистые мысли в единую цепочку. Он слишком устал удивляться своему поведению сегодня. Вместо этого он смотрит Учихе прямо в глаза, стаскивая на ощупь плед с кровати, и аккуратно кидает его в Изуну. — Холодно. Оденься. Изуна, конечно же, плед ловит. Кладёт его на место и улыбается в ответ почти счастливо. — Нам нужно будет тебя немного замаскировать, скоро Мадара вернётся, — он возвращается к шкафу, не глядя, вытаскивает какую-то футболку, быстро натягивает её и достаёт с полки небольшую коробку, ставит её на пол, садится перед ней и щёлкает замочком, принимаясь задумчиво изучать содержимое. Тобирама подходит к нему сам, опускается рядом, заглядывая в коробку. Баночки, скляночки, тюбики, кисточки… Косметика? — Учиха, ты что, красишься, что ли? — опасливо озвучивает он появившуюся мысль, надеясь на ответ «нет, это моя бывшая забыла». Честно: Учиха и косметика — сочетание слишком пугающее. — М? Ну, когда-то красился… По долгу службы. Нам что только делать не приходилось тогда, да… А сейчас скорее по привычке покупаю и дома держу. Мало ли что, мало ли как… Правильный грим способен жизнь спасти. Но кое в чём ты прав. Краситься мы сейчас будем. Вместе. — А может, лучше не надо? — Тобираме честно пытается повторить технику «умоляющие глазки», много раз опробованную на себе. Получается, видимо, так себе, потому что Изуна только ехидно смеётся. — Надо, Тора, надо. Любишь меня душить — люби и после помогать скрываться! — он резко выдергивает из коробки маленькую баночку с пометкой «С. след», — Кстати, «кошачий взгляд» ты неправильно выполняешь, я потом покажу, как нужно. А пока… Гримом справимся, али натурально изобразим? У Учиха заразительный смех, весёлая улыбка, тёплые искорки в глазах и коварные интонации в голосе. У Тобирамы в голове лёгкая звенящая паника и опасливый жгучий интерес. — Что именно? — осторожно уточняет он, стараясь не думать о слишком странных вариантах, что настойчиво лезут в разум. Вот точно Изуна на него так действует. Техника это его особенная, что ли… Равновесие из Сенджу выбивать, а Сенджу — из равновесия. — Как можно получить отпечатки пальцев на горле? Только если тебя попытаются придушить. А это или попыткой убийства, или игры в постели. Первый вариант станет твоей собственной смертью от рук Мадары. Значит, остаётся второй. А для второго характерных отметин слишком мало. Точнее, их нет. Как их наносить будем, естественным способом или спецсредствами, м? Разумеется, ему охотно объясняют. Разумеется, объяснение подтверждает те самые странные мысли. На что он вообще надеялся… Тобирама тихо стонет, мученически глядя то на зловещую коробку, то на Учиху. «Вот почему всякая муть со мной происходит только тогда, когда ты рядом?» — хочется закричать ему. Но крик в данном случае бесполезен, уползти домой и не столкнуться при этом с Мадарой, кажется, не выйдет (да и не хочется: он слишком устал)… Потому Тобирама задаёт только один вопрос: — В каком случае выше шанс на то, что твой брат поверит? — М… Или всё натуральное, так сказать… Или в смешанной версии, где и грим, и натуральность, — Изуна пожимает плечами, рассеянно крутит баночку в руках. Ему, кажется, всё равно. Учиха, что сказать… — Блять. Ну почему ж с тобой так сложно, сволочь ты хвостатая… — всё-таки вырывается у Сенджу крик души, — Ладно, давай вариант «пятьдесят на пятьдесят». Стопроцентный я с тобой не выдержу… — тоскливо добавляет он, с ужасом представляя грядущее, то бишь, явление Мадары домой. Интересно, кого из них двоих инфаркт схватит быстрее? Вот бы Учиху-старшего… Иначе Мадара ему точно сей день до смерти припоминать будет. «То есть факт, что ты согласился сыграть версию «я сплю с Изуной Учиха», тебя не волнует, хозяин?» — ехидно вопросила паранойя. Почему-то голосом Изуны. «Изыди, нечисть, без тебя тошно…» — отмахнулся от неё Тобирама, поглощённый тяжкими думами. — Хэй, Снежинка, да не переживай ты так… — попытка Учихи успокоить его результата не достигла. Сенджу только растерянно и нервно взглянул на него, скинул футболку и напряжённо замер, чуть ли не зажмурившись. Изуна с трудом подавляет умилённую улыбку. Взъерошенный и нахохлившийся Тобирама выглядит так… беззащитно, что хочется одновременно неверяще протереть глаза и захапать себе эту прелесть (желательно — навсегда). Конечно, ничего подобного он не делает… Только открывает банку и придвигается ближе, обмакивая кисточку в густой крем. — Расслабься, я не собираюсь делать что-то сверх… Просто сверх, в общем. Это всего лишь грим. — он говорит спокойно и негромко, уверенно, как бы забирая ответственность себе. Правильно. Пусть Тобирама слушает его голос и смотрит, а не напряжённо ждёт прикосновений. (Кажется, Сенджу грим никогда не использовал вообще, иначе с чего такая реакция?) Кисточка легко проходится по коже, вырисовывая нужный узор. Изуна смотрит в глаза Тобираме и улыбается. «Видишь, всё хорошо. Не напрягайся.» Тобирама осторожно прислушивается к своим ощущениям. Действительно, всё в порядке. И абсолютно не ясно, отчего он так взвился… Странности какие-то. Впрочем, рядом с Учихой оно и неудивительно. Изуна меняет инструменты, рисует что-то непонятное на коже. Спокойный, сосредоточенный… Безопасный. И время идёт быстро. Кажется, уже через пять минут Учиха заявляет: — С искусственными следами закончено, пора переходить к настоящим. — и в секунду оказывается ещё ближе, ловя Сенджу в подобие объятий. — А ты на себе отметины нарисовал? — подозрительно осведомляется Тобирама, окидывая Изуну взглядом… И только сейчас замечая, что тот куда-то успел деть свою футболку. И да, грим на нём тоже есть. И выглядит достоверно, надо сказать… Сенджу даже на миг задумывается, а точно ли он в пылу происходивших событий не покусал Учиху за плечо. — Нарисовал. — Изуна аккуратно растрёпывает ему волосы в каком-то своеобразном порядке и снова улыбается, на сей раз — виновато, — Честно сказать, я так и не придумал, что делать с губами, потому здесь без вариантов: придётся целоваться. Извини. Тобирама честно пытается найти в себе отвращение к мысли о поцелуе с Изуной. Честно и тщетно, ибо чёртова общешинобья бисексуальность ему и шанса не даёт (равно как и внешняя привлекательность Учихи: он, конечно, та ещё зараза, но зараза на диво красивая). Да и… Было бы глупо не признавать, что когда-то, давным-давно, в прошлой жизни, Изуна в роли партнёра ему снился. Сколько им тогда было, лет шестнадцать, кажется… Все Учиха и Сенджу через это проходили, на самом деле. Естественно, когда тебе снится человек, который занимает если не все твои мысли, то половину или треть как минимум. Это даже как-то… Успокаивает. Тобирама целует Изуну сам. Выходит сначала слегка неловко, непонятно и даже глупо, хотя опыт поцелуев несомненно есть у них обоих. Просто всё-таки странновато это — целовать лучшего врага, пусть и ради маскировки. Нет нежности, нет туманящей разум страсти, подкашивающихся ног и яркого желания — только аккуратная техника, осторожный интерес и приятное тепло. Целоваться с Изуной — тепло, словно у огня сидеть или тёмным зимним вечером пить горячий, чуть горчащий на языке чай, глядя на танцующий за окном с ветром снег. Непривычно: Учиха на вкус — тягучая молочная карамель, морской прибой и степной вереск. Необычно: вроде и ласковый, а вроде и норовит укусить до крови, хотя ясно ощущается — сдерживается, не переходит границы, понимает, что они только играют. Тобирама даже ненадолго задумывается, а каково это было бы, целовать его не притворства ради, а по-настоящему?.. Развить мысль до конца ему не дают. Изуна мягко отстраняется, смотрит внимательно и удовлетворённо улыбается. — Вроде неплохо выглядит, да. Практически не отличить от нормальных «следов». Ты как, всё нормально, не тошнит? — Нет, — «Любопытно. Тепло. Хорошо.?» — Это всё? Или осталось что-то ещё? — Только шея — там один только грим слишком заметен. Точно всё в норме? Уверен, что выдержишь? — Учиха так забавно беспокоится, что Тобирама позволяет себе полунасмешливо фыркнуть вслух, склоняясь к упомянутой части тела. Кажется, Изуна всё-таки действует на него, как веселящий газ. Иначе с чего такой резкий переход к игровому настроению? — Сам-то вытерпишь, Учиха? — обжечь дыханием тонкую кожу, усмехаясь, — Успокойся. Было неплохо. Болит? — перевести тему, огладить кончиками пальцев тёмные отпечатки: они, наверно, даже со всеми средствами по меньшей мере месяц держаться будут. Уродливые следы… Но и красивые. На мраморной коже — искажённо-красивые. — Немного, — честный Учиха, хороший Учиха; расслабляется под прикосновениями мгновенно, словно ему подобное привычно, запрокидывает голову, открывая беззащитное горло, — Бывало гораздо хуже. Тобирама досадливо щурится в ответ на открытость Изуны. Да, дурацкий вопрос: Изуна ведь тоже шиноби… Бывший шиноби. Глупо вышло, ну уж что поделать… — Не атака, — на всякий случай предупреждает он, касаясь шеи Учихи пародией на укус. Какие метки вообще нормальные люди оставляют? И как они это делают? Сенджу, если честно, не знает. Не случалось ему бывать в ситуации, когда хочется оставить партнёру след… принадлежности, скажем так. Потому Тобирамы чувствует себя несколько неуверенно, несмотря на внешнее спокойствие. Несколько смазанных отпечатков зубов — и он отстраняется, всем своим видом транслируя в мир фразу «Прокомментируй это — и тебе не жить». А Изуна только улыбается легко-легко, придвигается и, не тратя время на разговоры, мягко целует Тобираму в шею. Просто потому, что отметины — это не обязательно укусы, но и засосы, царапины… Почему нет? В конце-концов, это всего лишь игра. Им ещё перед Мадарой парочку изображать, так отчего не побыть относительно заботливым и нежным? Сенджу не удивится, они сегодня и так слишком странно себя вели. Так почему нет? «Это всего лишь игра, " — повторяет про себя Тобирама, ощущая, как волнами накатывает тёплая сонная нега. Так странно… Учиха неожиданно бережен: не вцепляется до крови, будто дикий зверь, не ехидничает… Наоборот, нежит, словно они в самом деле партнёры, забивает все неприятные ощущения от получения «меток» лаской. Хорошо играет, зараза. Изуна отстраняется ровно в тот момент, когда Тобирама практически готов заснуть. Придерживает аккуратно расслабленное тело Сенджу одной рукой, другой старательно пряча коробку с косметикой под шкаф (на удивление, ловко, кстати, что наводит на мысль о привычности подобных действий). Тобирама лениво следит за напрягшимся Учихой, размышляя, что из Изуны получился бы идеальный секретарь: кофе делает шикарно, тонизировать или расслабить может, как телохранитель вроде тоже способен выступать (служил же как-то он в спецвойсках, да и прошло шиноби никуда не денется — главное, импланты подправить только), массаж, видимо, тоже делать умеет… Мечта, а не секретарь. «Мечта, которая согласилась поработать на меня, " — самодовольно ухмыляется Сенджу, но тут же отрезвляет себя, — «Правда, характер у «мечты» жуткий… Но это терпимо.» Учиха осторожно укладывает его на пол и ложится рядышком сам, обнимая и частично заползает сверху. Тобирама недовольно пытается дёрнуться, инстинктивно возмущаясь очередным покушением на свою свободу и тушку в частности, но Изуна тихо шипит страшное «Идёт!», и Сенджу замирает. Слышится звон ключей. — Отото, я дома. — звук шагов медленно, но верно приближается, — Изуна? Всё хорошо? — У меня всё шикар-рно, нии-сан. Как твой день? — громко и чётко произносит Учиха, обнимая Сенджу покрепче, дабы тот не передумал в последний момент и не сбежал. Тобирама, впрочем, ничего такого и не планирует: ему интересно, чем закончится эта бредовая ситуация. И посмотреть на удивлённого Мадару тоже интересно (это ж его потом всю жизнь доставать можно будет!). — Шикарно? Давно я этого не слышал. И что сделало тебя счастливым, мой маленький любимый брат? — Учиха-старший появляется в комнате совершенно неожиданно, улыбаясь светло-светло. Но как только он замечает странную позу младшего брата, а затем и лежащего под ним Сенджу, улыбка медленно сползает. — Изуна… — как-то растерянно произносит он. А потом натыкается взглядом на «метки», и растерянность переходит в бешенство. — Сенджу! Ни одной «р» в имени рода, но Мадара всё равно умудряется его прорычать, визуально становясь больше (и почти окутываясь тёмной аурой). Тобирама машинально начинает просчитывать пути отступления, ибо злой Мадара — это, конечно, проблема. Причём проблема уровня Хаширамы, а не его! — Учиха. — Изуна говорит негромко, без угрозы, ровно, но слова падают, словно камни в камнепаде, а сам Учиха заметно напрягается, — И он, отчасти, тоже будет, если брак заключим. Не будь ханжой, аники. Я же не осуждаю твои отношения с Хаширамой. — Изуна, но он же.! — Что — он? — Он же тебя… — Мадара резко замолкает, словно язык прикусив, вспоминая об использованной на брате иллюзии. — Единственное, что «он меня», так это в постели. А следы… Ну, мы немножко заигрались с БДСМ, бывает, так что… Мадара. Прекрати. — отрезает младший, притворяясь, что ничего не понимает и не помнит, но уже через мгновение смягчается, ласково увещевая старшего, — Братик, пожалуйста, не трогай Тобираму. Я его люблю. Тобирама талантливо делает вид, что его тут нет, не было и не будет. Наблюдать за Учихами интересно… Но хотелось бы всё-таки делать это с безопасного расстояния, а не посреди их «схватки». Впрочем, это совсем не мешает ему выпадать в осадок от слов Изуны. Ну, Учиха, ну, актёр… Как играет-то, как играет! Не знал бы Тобирама, что это постановка, точно бы поверил. И даже сейчас, прекрасно всё осознавая, часть его нервно кричит: «В смысле, хвостатая скотина меня любит? В смысле, в брак? Ты что несёшь, зараза?! Мы так не договаривались!». А другая часть (самолюбивая и гордая) слушает и тихо млеет, робко что-то пытаясь мурлыкать. Изуна, видимо, сторонник радикальных мер и спасения от комаров с помощью Сусаноо, ибо садится на полу поудобнее, затаскивает Тобираму к себе на колени и практически с предсмертным отчаянием в голосе заявляет: — Братик, ну пожалуйста, позволь его оставить! Он мурчать умеет! — и как-то по-особенному оглаживает Сенджу вблизи области сердца. Раздаётся тихое, довольное мурлыканье. Немая сцена. Тобирама в шоке: идеально круглые глаза, ошарашенный взгляд, пропавший дар речи и… мурлыканье, да. Инстинктивное. Кажется. Поскольку Учиха продолжает гладить, а организм на вопрос «что за гребаная муть» и мысленную команду прекратить беспредел не реагирует. Равно как и на попытки его заставить. Наоборот, возникает непозволительное желание получить больше поглаживаний… Мадара тоже в шоке; внешне словно зеркалит Тобираму, разве что вместо мурчания — отпавшая челюсть и бессвязная жестикуляция. Он явно не ожидал узреть то, что узрел. Учиха-старший даже сам не знает, что шокирует его больше: счастливое выражение лица младшего брата, явное офигевание Сенджу-альбиноса или вся ситуация в целом. «Наверно, не стоило оставлять скучающего Изуну рядом с компьютером надолго… Особенно бесконтрольно… " — появляется здравая, но запоздалая мысль. — Братик, так можно? — напоминает о себе младший брат, с отчаянной надеждой взирая на старшего. Изуна знает, что Мадара в шестидесяти случаях из ста не может противостоять его умоляющему взгляду, и активно этим пользуется. А Мадара знает, что его брат знает, но также знает, что ничего сделать с мелкой заразой не сможет. Изуна не отступится. Мадара тяжело вздыхает. Опять параноить, опять защищать… Надо будет гадскому Сенджу чип вшить. Он ведь наверняка таскается по разным опасным местам, а Мадаре совсем не улыбается искать его труп биджу знает где и видеть слёзы любимого братишки. Куда бы их обоих деть, чтоб и под защитой были, и делами могли заниматься… К батарее приковать, что ли? Хм… — Можно. Но заботиться о нем будешь сам. — устало предупреждает он, наблюдая, как в секунду меняется взгляд брата. Неземное счастье, восхищение и то самое выражение, которое сам Мадара именовал «беги, иначе заобнимаю до смерти». Н-да. Учиха-старший с сочувствием кивнул Тобираме, прекрасно зная жуткий характер своего младшего (Сенджу было откровенно жаль), и быстро ретировался на кухню, пока Изуна не набросился на него с объятьями. Стыдно признаться, но брат его иногда пугал до дрожи. Изуна старательно гладит своего Сенджу ещё пару минут, выжидая, не вернётся ли брат. Но, кажется, Мадара возвращаться не собирается, и Учиха-младший с внешним облегчением и внутренним нежеланием отпускает Тобираму. И почему альбинос такой… тискательный? Даже тискательнее, чем братик Мадара или сам Изуна… Жизнь — боль, явно. Сенджу выглядит ошалело и мило. Удивлённый, растрёпанный, сидящий у Учихи на коленях — войди в комнату кто чужой, легко обманулся бы их игрой и назвал Изуну с Тобирамой парой. Тишина. Примерно через минуту Сенджу собирается, возвращаясь в относительно адекватное состояние, сползает на пол и требовательным шёпотом вопрошает, встряхивая обнаглевшего Учиху-старшего за плечи: — Что за хрень ты только что нёс?! — М… Спасал твою белую шкурку от тюрьмы за попытку убийства? — разумеется, Изуну это не пронимает ни капельки. Нахальная зараза только улыбается, ехидно изгибая бровь. Сволочь. — Какое «оставить», какое «заботиться», какие поглаживания? Ты что творишь, мерзость хвостатая? — Ну извините, я не виноват, что нии-сан такой недоверчивый! — шипит в ответ Учиха после очередной особо сильной встряски, — Сам бы ты что предложил, а, умник?! Тобирама замолкает. Действительно ведь, без вариантов… Сам допустил подобное, сам позволил Учихе вести. И чего злиться тогда, спрашивается, если сам отчасти виноват? Глупо вышло, тц. — Ладно, оба хороши… — выдыхает внезапно Изуна, устало потирая висок. Мерзкая головная боль, как же ты несовременно явилась… — Пойдем ужинать и спать ложиться, м? Правда, спать придётся вместе: «спектакль», сам понимаешь… Сенджу кивает: конечно, понимает. Отлично понимает, на самом деле. Всё игра… Но чрезвычайно увлекательная и натуральное. Стоит напоминать себе об этом почаще, чтобы не забыть и не заиграться. Они в молчании направляются на кухню. Мадары там уже нет (равно как и подноса в холодильнике, замечает Изуна: видимо, брат набрал еды и сбежал к себе, восстанавливать душевное равновесие), потому притворяться ещё больше не нужно: можно выдохнуть и спокойно перекусить. Ужин проходит спокойно. Вкусная и сытная пища, редкие фразы в стиле «передай соевый соус, пожалуйста», никаких неожиданностей. Заканчивают быстро, переглядываются и, не сговариваясь, отправляются мыть посуду. Вместе. Точнее, Тобирама моет, а Изуна вытирает и расставляет по полкам. После — всё в той же уютной почти тишине — доползают до ванной, где Изуна вручает Тобираме чистую одежду для отдыха и новое полотенце (а также прочие необходимые мелочи) и уходит обратно на кухню для того, чтобы, как он выражается, помедитировать — растения полить. Он ещё не успевает закончить, когда возвращается Сенджу; тот неодобрительно качает головой и в ультимативном стиле отбирает у засыпающего на ходу Изуны лейку. — Вали на помывку, Учиха. Я спать хочу, а если ты будешь таскаться по дому сонным призраком, то обязательно что-нибудь снесешь. Грохот не способствует хорошему сну! — категорично фырчит Тобирама, буквально выпинывая Учиху из кухни, — Не бойся, ничего с твоей прелестью не случится, я у брата садовником тоже периодически подрабатываю, и ничего — жив его сад. Вали-вали. — Быстро ты освоился, — устало усмехается Изуна, послушно уползая в ванную. Он бы удивился заботливости и спокойствию Сенджу, да сил нет: вымотал странный день, вымотал… Тобирама только хмыкает Учихе вслед. Быстро, медленно… Можно подумать, у него выбор есть. Так или иначе, а привыкать им с Изуной к друг-другу придётся: в конце-концов, они же вместе работать хотели, а бегать из секретных лабораторий по своим домам ежедневно никаких сил не хватит, проще уж в одной стационарной квартире на объекте жить… Почему сейчас не начать? «Раньше начнём, раньше закончим, как говорят,» — приободряет себя Сенджу. Учиха возвращается быстро. На удивление быстро для человека, который идёт по стеночке, засыпая на ходу. Тобирама отставляет лейку на пол, готовясь ловить это «счастье», если оно вдруг упадёт на него. Но Изуна, видимо, всё же здраво оценивает свои силы: отпускать стенку и делать необдуманные поступки типа гордой прямой стойки без опоры он не собирается. — Идём? — почти зевает Изуна, — Спасибо, что помог с цветами, Тора, это было очень мило с твоей стороны, — улыбается почти застенчиво. Странный Учиха, странный. — Ухум. — «О, ками, он совсем как котёнок, только Учиха… Так. Успокойся. Это Учиха. Учиха — это не мило. Учиха — это страх, смерть и ужас!» Тобирама позорно сбегает к месту ночёвки (то бишь, в спальню Учихи-младшего). Изуна недоуменно провожает его взглядом, но решает не лезть Сенджу в голову и не дразнить его тараканов, а потому медленно идёт следом. Сенджу уже лежит на кровати, отвернувшись к окну и делая вид, что его тут нет. Учиха тоже притворяется, что всё в порядке, ложится осторожно рядом, прячась под одеяло, неразборчиво бурчит что-то вроде «Доброй ночи, Тора» и отключается. Как он инстинктивно ловит Тобираму в объятья со спины, Изуна уже не видит: спит крепко и сладко, доверяясь бывшему врагу. А Тобирама при «захапывании в обнимашки» нервно вздрагивает, но через некоторое время расслабляется от тепла и мерного дыхания Учихи. «Всё нормально. Неплохая игра…» — думает он, засыпая.