Двое мужчин

      Последний лист упал с дерева. Он летел медленно, рассекая острыми, сухими краями воздух вокруг себя, а затем приземлился к куче таких же листьев. Они все разных цветов, но, в то же время, все одинаковые. Тротуары, крылечки, крыши домов, рельсы — все было усыпано ими. С утра осень не казалась такой печальной. Солнце еле светило на небе, хоть уже и не так сильно грело. Где-то высыхающая трава еще была пропитана влагой дождя, но лишь в труднодоступных для лучей света местах. Он шел по расчищенной дорожке с наушниками в ушах. Он очень долго выбирал себе плейлист: духовые инструменты слишком давили на больное, для смычковых было не то настроение, клавишные крошили сердце еще сильней. Из всего репертуара на плеере остались только щипковые. Он шел по дорожке, медленно передвигая ноги в такт мелодии. Вдруг один маленький листочек упал прямо к его ногам. Он был еще такой свежий, такой крохотный, но еле поместился целиком в ладонь. Кленовые листья напоминали о Канаде, далекой и полюбившейся. Вся осень напоминала об одном человеке. Наряду с привычной для этого сезона сыростью в воздухе витал и его запах. Или же он так часто вдыхал запах его тела, что этот аромат навеки остался на кончике носа. Сердце сжималось от боли. Он не стал выбрасывать листочек и вместе с ним пошел дальше: в этой странной и чужой стране он, казалось, держал в руках воспоминания о снеге и о тепле его рук. На пути попалась небольшая винная лавка, довольно популярная среди местных жителей в преддверии винных фестивалей. А вино напоминало все о том же человеке: о мужчине, который не должен быть здесь, у которого есть свои дела и своя жизнь, которого надо было отпустить еще два с половиной года назад. И которому он подло написал сообщение, попросив приехать. Плеер проиграл все песни со струнными щипковыми инструментами и затих, а неподалеку уличный музыкант заиграл на губной гармошке. Все вокруг словно насмехалось над ним. Тишину в наушниках прервал телефонный звонок. Он обещал себе, что хотя бы час погуляет, оторвавшись от реальности, хотя бы час без социальных сетей и болезненных воспоминаний, но на этот вызов не мог не ответить. Вновь желание услышать любимый голос затмило собой желание забыться хотя бы на три тысячи шестьсот секунд — триста шестьдесят тысяч пустых мгновений. — Это невыносимо, — поделился своей болью он, взяв трубку. — В порыве ветра слышу твой голос, в неярком солнце вижу твою улыбку. Мне бы всего лишь долю секунды спокойствия... — А что потом? — А потом на коленях буду молить тебя прийти и заставить меня снова загореться жарким огнем. — Обернись. Сперва он повернул только голову, не надеясь увидеть сзади себя что-то потрясающее. В левом ухе все еще был наушник, у правого он держал телефон, а второй наушник болтался где-то на уровне кармана джинсов. На расстоянии нескольких метров, возможно, пятнадцати, стоял он в полурасстегнутом пальто, в кепке и без шарфа. Обознаться невозможно. Сообщение прочитали. — Как ты нашел меня? — спросил он, полностью развернувшись к тому самому человеку. — Спрашивал у прохожих, — слышался голос из динамиков. — Подходил к каждому и спрашивал: «Не видели ли Вы взрослого мужчину с лицом юноши? У него небольшой рот, острый кончик носа и высокие скулы. Если бы он улыбался, Вы бы определенно запомнили его, но он, скорее все, не улыбался, а убивал всех вокруг своим пронзительным взглядом». Тогда мне отвечали: «Вы, верно, ищете Ли Сонмина?». Меня немного раздражал этот вопрос, ведь все казалось таким очевидным и он задавался лишь для соблюдения формальности. И я говорил им: «А кого еще может искать Чо Кюхен? Этим двум мужчинам нельзя быть порознь». Сонмин убрал телефон в карман и медленно пошел в сторону Кюхена, и тот через пару секунд сделал то же самое. Это как вскарабкаться на вершину скалы и в один миг снова сорваться и упасть назад в пропасть: попытаться забыться хотя бы на час и потом вновь оказаться в его объятиях. Мин опустил голову на его плечо и прижал рукой к его спине тот крохотный кленовый лист, с которого началась череда воспоминаний о его осенней любви. Теперь он понял, почему Кю не обмотался шарфом: чтобы острый кончик носа коснулся шеи и запах этого тела навеки остался там. Козырек кепки мешал Кюхену коснуться горячими губами высоких скул. Сонмин оторвал ненадолго руку от его спины и снял с его головы кепку. Подул осенний ветер, принесший с собой еще одно воспоминание. Они сидели на борту самолета вдвоем, как обычно. Бывало, ругались и менялись с другими парнями местами, чтобы немного отдохнуть друг от друга, но, как правило, эти двое мужчин не могли быть порознь. На минимальной громкости Кю слушал любимые песни и читал очередной детектив, а Мин, погруженный в классическую музыку, листал фотографии на телефоне и изредка поглядывал в иллюминатор. До конца полета оставалось не так много, но из-за хронического недосыпа все равно клонило в сон. Он убрал телефон и положил голову на плечо Кюхена, вытащив из уха наушник. Козырек кепки мешал Кю поцеловать Сонмина в лоб, и, сняв ее с его головы, он отложил ее подальше вместе со своей книгой и телефоном. — Кто у тебя сегодня? — тихо спросил он, забирая у Мина болтающийся наушник. — Бах, — в полудреме ответил тот. — Я тоже хочу послушать Баха. Никто не знал, сколько они так стояли, окруженные осенними листьями и обогреваемые лучами отдаляющегося солнца. Сонмин отказывался смотреть на часы. Ему не нравилось, как быстро ускользало время. В родной стране, в любой другой — секунды длились слишком быстро, его сто бесценных мгновений слишком быстро становились воспоминаниями. А хотелось жить сейчас, чтобы песни под гитару на песчаном берегу и высокие волны моря, чистый снег в горах и винные ночи за закрытыми дверями, долгие поездки и сон на борту самолета были не просто незначительными событиями, оставшимися в прошлом. Поэтому он все еще крепко сжимал кленовый лист в руках, боясь отпустить то, чем он так дорожил. — Кто у тебя сегодня? — спросил Кюхен, заметив слезы на глазах своего хена. — Осень, — Сонмин говорил в нос, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. — Я тоже хочу послушать осень. Кю вставил второй наушник в ухо и прикрыл глаза. Плеер ничего не воспроизводил, но неподалеку кто-то все еще играл на губной гармошке, повсюду слышались крики птиц, ветер тоже что-то шептал. — Скажи, когда закончится твоя доля секунды спокойствия и можно будет зажигать в тебе огонь. Сонмин не мог себе позволить думать слишком долго и потому сразу же ответил: — Всегда.