Рыжий

      Кутаясь в теплую шелковую мантию, Мунха внимательно следила за тем, как письмо, предназначенное ее матери, медленно догорало в ярком пламени. Девушка щурилась и смело подставляла бледные щеки навстречу палящему шею и лицо жару, смотря на то, как бумага постепенно чернеет, а затем и вовсе осыпается пеплом на догорающие ветки. У нее, честно говоря, уже затекли руки, а ноги точно свинцом раскаленным налились, но она упрямо продолжала ждать, пока последняя частичка злостных слов не обратится ничем.       По-началу, когда пару дней назад Мунха вчитывалась в идеально ровно выведенные иероглифы, то ловила себя на мысли, что все происходящее — бред чистой воды. Желание оправдать родную мать в собственных глазах было чем-то нестерпимым и трепетным, гулко ударяющимся о грудную клетку. В ней все еще пылала любовь, пусть и к жестокой, но родительнице. Да только отрицать написанное и делать вид, что никогда она этого не видела, не читала, было сложно.       То, что она прочла, било хлесткими ударами прямо по лицу. Мин буквально ощущала всю свою слабость и безысходность перед грядущим кошмаром, который, несомненно, охватит великую Юань целиком и полностью.       По правде говоря, вернувшись домой в жарком июле, девушка не думала, что новости, украдкой пересказанные друг другу служанками, будут столь правдивыми. В столице, а также мелких деревеньках, расположенных близ Даду, назревали конфликты среди местного населения. Люди жаловались на угнетение, монголы в их глазах предстали чем-то злым, опасным, отбирающим родную землю и кров.       Да и сам факт того, что на большинстве государственных должностей были именно монголы, подобно яблоку раздора, становился поперек горла у китайского народа. Пожалуй, Мунха могла бы похвастаться тем, что никакого угнетения она не ощущала, но все же приходилось одергивать себя — она не имела права возмущаться, каждый человек волен думать по-своему.       Что может знать нежная девочка, воспитанная в знатной семье, не знавшая голода и настоящей жизни? Что может знать та, что никогда не была в бедности, в холоде. Ответ очевиден, поэтому девушка давила в себе злые всполохи, несомненно, необоснованной агрессии в сторону недовольных.       Когда догорел последний лоскуток проклятого письма, Мунха поднялась на ослабевших ногах и усилием воли подавила легкую дрожь в конечностях. Пора бы вернуться в покои, иначе служанки заподозрят неладное и обязательно расскажут матери, а того гляди и шумиху поднимут в поместье. Лишнее внимание ей сейчас ни к чему, это уж точно.       Тихо пробравшись в комнату, она быстрыми, резкими движениями зажгла пахнущие лавандой свечи, дабы перебить запах костра, исходящий от нее. Нежно-серая мантия мантия отправилась в далекий полет под кровать. За дверью послышались слабые покашливания стражника. К слову, оного у нее никогда и не было, но по возвращению из дворца, мать зачем-то настояла на наличии Чжиюна — так его звали. Высокий, с прямым карим взглядом и постоянной молчаливостью, он раздражал. После нескольких попыток выйти с ним на хоть какой-нибудь контакт, девушка оставила свои потуги.       Пес ее матери никогда не ослушается приказа истинной госпожи. Не удивляло и то, что скорее всего молчать ему нарекла именно госпожа Мин. Либо он просто немой. Мунха еще не решила.       Когда кровать наконец прогнулась под весом уставшей Мунхи, в голову тут же полезли вводящие в глубокое уныние мысли. Да, она украла письмо, уничтожила его, но то, что она прочла… Госпожа Мин сама сделала свой выбор, а правильный или нет, решать уж точно не Мунхе.       … Белый Лотос, начало восстанию будет положено в начале следующего месяца, убийство Нян Ын.       Голова готова была взорваться, мысли плясали в хаотичном беспорядке, подобно ненормальному языческому танцу. Все тонуло в гуле и шуме. Девушка сжалась, притянула одеяло до самого носа и горестно всхлипнула.       … убийство канцлера. — Черт, — прошипела себе под нос, стараясь отогнать непрошеные слезы, которые готовы были вот-вот сорваться с глаз.       На фоне всеобщего безобразия, только данная строчка прожгла дыру на сердце Мунхи. Помнит, как с трудом дочитала, как дрожали руки, как болело тело, которое вмиг настигла тяжесть. Хотелось упасть прямо там, разрыдаться от бессилия и собственной бесполезности. Да только Мунха понимала отчетливо, сейчас — все в ее руках.       Надо просто найти выход. Из поместья, из этой ситуации. Предупредить, рассказать, спасти.       Последнее проскочило в голове быстро, незаметно, но, вырвав данное слово из всех имеющихся, Мин упрямо сжала теплый материал, до побелевших костяшек на руке, и пообещала, что спасет.       Обязательно спасет. — Вы можете ничего не бояться.       В пустоту, в тихую, наполненную лишь цокотом цикад, ночь. — Я спасу.