Третья грань

      Это вошло в привычку.       Воздух здесь имел только три составляющие: углекислый газ, дым и приторный запах чего-то животного. Низкосортная музыка давно перестала оглушать, а мозг улавливал лишь вибрацию от басов где-то на уровне грудной клетки. Фиолетовый неон и прожектора лучами скользили по толпе, ежесекундно освещая всю красоту человеческих пороков.       Он наблюдал. Широкие зрачки не реагировали на смену света на темноту. Он что-то чувствовал. И едва ли это можно назвать эйфорией. Это что-то было плотной теплой субстанцией, обволакивающей каждый его нейрон, заглушающий каждый нервный импульс. Уже знакомая субстанция, которой абсолютно точно уже пора дать её собственное название.       Максим не справлялся с собой без допинга.       В нем не было покоя, голос в голове не имел ничего общего с ним. С сознательного возраста каждый новый день он боролся против тошнотворного голоса, пробуя все: от игнорирования до подкупа самого себя; и в этом противостоянии Максим был аутсайдером. Голос в голове побеждал, лающе смеялся, принуждая его чувствовать себя заложником своего разума, сковывая конечности невидимой серой смирительной рубашкой.       Максим видел смерть.       Он пытался найти хоть кого-нибудь, чье сознание играло в такие игры, но боялся прослыть сумасшедшим. Ведь он таким не являлся, ведь в его городе запрещено быть таким. Среди заведенных солдатиков вокруг Стас был единственным, кто смотрел на него так, будто все понимал. Им было по девятнадцать, они курили вместе в подъезде, когда Максим впервые нашел поддержку в человеке. Нет, Стас не имел представления, как справиться с общим недугом, но теперь их было двое, и тот момент Максима переполняло то желанное чувство эйфории, которое ощущает среднестатистический наркоман под среднестатистической дозой. Меньше чем за неделю они стали родными людьми, разговаривая сутками напролет на одну и ту же единственную тему.       В субботу вечером за бутылкой очередного чего-то Стас прошептал в сторону тлеющего конца сигареты напротив:       - Со мной все решено.       Максим тогда бросил окурок в стакан и внимательно и долго смотрел на друга. Тот отвел взгляд в окно.       - О чем ты?       Ответом была тишина, и больше Максим не услышит голос Стаса. В молчании они впадут в тревожный сон, а на следующее утро Максим обнаружит лишь безжизненное тело над потолком.       Голос в голове мерзко смеялся, а Максиму стало настолько страшно, что он боялся закрыть глаза хоть на секунду. Он не хотел умирать. Даже сейчас, мертвенно бледный и истощенный, он был совершенно уверен, что Максим Лазин хочет жить. Северные люди обладали исключительной жаждой жизни, без которой их существование стояло бы под большим вопросом. Последующие несколько дней стали по-настоящему страшными. Голос не покидал его ни на миг, не оставляя шансов. Вскрывал все внутреннее наружу, бестелесными руками гладил по позвонкам, крал полученную снотворными густую темноту, подбрасывая взамен воспаленные сны. Максим просыпался с немым криком и снова слышал:       - Тебе здесь не место.       Он знал, у кого брать нейролептики. У тех же, у кого брал сначала седативные в лет шестнадцать, а потом транквилизаторы – в восемнадцать. Диазепам больше не помогал, став утренней аскорбинкой.       Денежный вопрос стоял настолько остро, что Максим брался за любую работенку. В таком маленьком городе на него смотрели с опаской. Чем может быть полезен худощавый парень с болезненным цветом лица в городе, работа в котором построена исключительно на физическом труде? Но он таскал ящики, разгребал улицы от снега, после стал писать музыку. В такие моменты, когда музыкальные дорожки накладывались друг на друга, соединяясь в цельный бит, голос затихал, а, когда, вдобавок, очередной психотроп растворялся в крови – исчезал насовсем. Часы свободны были пьянящими. Максим представлял, что он нормальный человек. Улыбка иногда трогала его сухие губы.       Все становилось на свои места через несколько часов.       Перед глазами Максима маячил очевидный выход – увеличение дозировки.       Он продал свой первый бит за пару сотен долларов какому-то парню из Москвы и в тот же день обменял их на привычный нейролептик. Одна под язык, одна залпом. Схема была проста, как сказали ребята, что бадяжили разноцветные таблетки. Единовременной дозы было достаточно на несколько суток.       Под препаратами он делал музыку. Максим был доволен. Постепенно поднимая мастерство на новые уровни, он начал зарабатывать. Денег начало хватать на пожить и еще чуть-чуть.       Он вывел идеальную формулу жизни в свободе от самого себя: одна под язык, одна залпом. Плюс одна, в случае непредвиденных ситуаций.       Максим начал жить.       Максим стал нормальным.       И спустя два года, сползая с твердого пуфа прокуренного клуба, в ватной субстанции своего сознания он чувствует, как липкие щупальца начинают царапать позвонки. Боль ощущается почти физически. Боль, от которой он так отвык. Боль, которая превращается в агонию.       Максим кричит, но его слышит только голос в голове.       Доза давно перевалила за две таблетки. Три в организме, четвертая в кармане. Для непредвиденных ситуаций. Простая схема.       Максим знает, что его могут не откачать.       Жажда жизни как всегда с ним.       Он не предпринимает попыток добраться до таблетки и перед провалом в темноту слышит ненавистный шипящий голос в голове:       - С тобой все решено.