Зрительный контакт

      Очередной ритуал отгремел на «ура». Полностью освободившись от пост-концертных обязанностей, гули дружно ушли в свою гримерную, а Папа скрылся в своей, перед этим с легкой улыбкой поблагодарив музыкантов за хорошую работу.       Уходить никто не торопился. На улице мело так, что высовывать нос из теплого помещения никому не хотелось, да никто и не гнал, а бутылка виски способствовала приятной беседе. Но продолжить дружеские посиделки в полном составе было не суждено.       Дверь в гримерную открылась. Гули будто по какому-то негласному сигналу резко замолкли и пять пар глаз уставились на вошедшего в комнату Папу. Тот обвел взглядом своих музыкантов и, немного помедлив, сказал лишь одно слово:       — Омега.        Теперь взгляд всех музыкантов был обращен на ритм-гитариста, в то время как Эмиритус уже покинул комнату, и шаги его были отчетливо слышны в тишине. Недолго думая Омега поднялся со своего места и направился к выходу из гримерной, следуя за Папой.       — Земля тебе пухом!       — Постарайся вернуться живым!       Гитарист тихо фыркнул в ответ на прилетевшие в спину фразы друзей и покинул комнату, закрыв за собой дверь.       Папа шел медленным, немного вальяжным шагом, поэтому Омега смог легко нагнать его на полпути к гримерной и смерить лидера вопросительным взглядом, который, впрочем, оказался полностью проигнорирован. Эмиритус открыл дверь гримерной и стал чуть в стороне, пропуская гитариста вперед себя. Отчего-то замешкавшись, гуль зашел в комнату, и за ним зашел Папа. Он мягко закрыл дверь и повернул небольшой ключ в замочной скважине. Омегу это немного напрягло. Сложно было предугадать, что можно ждать от Эмиритуса (впрочем, как и всегда), поэтому гитаристу оставалось лишь смиренно ждать, когда Папа решит с ним заговорить. А Папа не торопился с этим. Он медленно подошел к своему гулю, обошел его, с нескрываемым интересом рассматривая все, на что падал взгляд, после чего остановился в метре от гитариста и стал смотреть прямо в его глаза. Омега, не выдержав столь пристального взгляда, отвел глаза в сторону.       — Смотри в мои глаза, Омега, — тоном, потерявшимся где-то на границе между просьбой и приказом потребовал Папа.       Гуль послушно поднял взгляд на разноцветные глаза Эмиритуса. У них двоих были достаточно странные взаимоотношения. Омега был самым приближенным к Папе из всех гулей, но даже сам он с трудом мог дать описание тому, что происходило между ними. Они, конечно, были друзьями. Но… друзьями ли? В первую очередь на этот вопрос Омега не мог ответить даже себе. Сложно быть обычным другом человеку, каждое прикосновение которого для тебя дороже золота, которым хочешь любоваться без остановки, и которого, в конечном итоге, ты желаешь. Омега уже даже не стеснялся этих мыслей. Он признал и принял их. Надо быть честным хотя бы перед самим собой. И это все было слишком сложно. Папа проявлял знаки внимания, но их было слишком мало (а еще, кажется, у гуля появилась от них зависимость). Особенно Эмиритус любил незаметно сплести их пальцы, а когда Омега ненароком сжимал их сильнее, чем было дозволено — легким движением ускользнуть, оставив лишь легкое тепло на кончиках пальцев. Все это напоминало какую-то дикую изощренную проверку на прочность.        Гуль вынырнул из омута своих мыслей, когда Папа сплел их пальцы (снова) и начал невесомо оглаживать ладонь большим пальцем, ни на секунду не разрывая зрительного контакта.       — Ты привязан ко мне. И я хочу знать… насколько сильно? — тихо, но уверенно сказал Папа.       Под натиском проникновенного взгляда Эмиритуса гулю сложно было подобрать слова, но, немного помедлив, он ответил:       — Сильнее всех границ дозволенного.        На губах Папы, который явно был удовлетворен таким ответом, заиграла полуулыбка-полуусмешка.       — Мой дорогой, дорогой Омега…       Эмиритус сделал шаг вперед, оказываясь почти вплотную к гулю, и свободной рукой прикоснулся к его лицу: скользнул кончиками пальцев по скуле, спустился к губам, медленно очерчивая их контур. Омега, кажется, ненадолго забыл о том, что людям нужно дышать.       — Забудь про границы. Для тебя их нет, — буквально промурлыкал Папа, — Настало время быть тем, кем ты хочешь, и делать то, чего ты по-настоящему хочешь, — голос опустился практически до шепота, — переступи порог.        Омега перехватил пальцы Папы у своего лица и ненадолго замер, молча всматриваясь в глаза Эмиритуса, будто пытался в них что-то разглядеть. Момент затянулся дольше положенного, и это поразительным образом сбило с толку обычно всегда уверенного в себе Папу, и он даже не сразу отреагировал на то, что гуль легко, но вполне ощутимо потянул его руку на себя. Но замешательство длилось недолго, и Папа сделал шаг к гитаристу, оставляя за спиной последние полметра расстояния между ними и собственные резко нахлынувшие сомнения.       Быть прижатым к Омеге оказалось дико приятно. Его тепло, казалось, проникало в каждую клеточку тела даже сквозь одежду. Эмиритусу стало искренне интересно и важно узнать, сколько будет этого тепла, если им не будет мешать ткань. Стоило гулю легко прикоснуться к губам Папы, тот медленно, но уверенно отступил на полшага, не без удовольствия наблюдая за реакцией Омеги, который невольно впал в явное замешательство, на это действие. Чуть больше секунды Папа смотрел в его глаза (опять), откровенно теша себя этим замешательством, но собственное тело потребовало срочно снова прикоснуться к гитаристу, поэтому он не стал мучать ни себя, ни Омегу, и, не разрывая прямого зрительного контакта, с легкой и немного насмешливой улыбкой на лице начал ловкими движениями пальцев расстегивать пуговицы на своей рубашке. Гуль с трудом отказался от желания закатить глаза и с практически зеркальной точностью начал повторять действия Эмиритуса. Их действия оказались настолько синхронными, что обе рубашки полетели в сторону практически в один миг. Папу это позабавило. А еще он явственно ощутил, что потребность снова прикасаться к Омеге стала очень острой, настолько, что он сам не мог ожидать такого эффекта. Повинуясь своему желанию, он снова преодолел расстояние между ними и буквально прильнул к своему гулю, возвращая им же самим украденный несколькими секундами назад поцелуй.       Вообще-то все шло не совсем по плану Папы. Он планировал немного… поиграться с Омегой. Можно даже сказать, поиздеваться. Недолго, но поиздеваться. Потянуть время, не позволять все и сразу. И наблюдать за реакцией. Эмиритус слишком сильно любил вызывать противоречивые эмоции и смотреть на результат его действий. А потом Омега прикоснулся к нему. И Папа праведно расценил, что от своего «плана» страдать будет он сам. Особенно ярко он это осознал, почувствовав прилив крови книзу живота и то, что брюки стали явно теснее положенного.       Папа плавно скользнул ладонью вниз по боку Омеги и ухватился пальцами за верхний край брюк. Не разрывая поцелуя, он сделал несколько шагов назад, требовательно потянув гуля за собой, пока не уперся бедрами в стоящую за спиной тумбу. Эмиритус резко запрокинул голову, когда Омега перешел с поцелуями на его шею. Вслепую он нащупал пуговицу на брюках гитариста и немного потряхивающимися от возбуждения пальцами расстегнул ее, а затем и свою. Пришлось ненадолго оторваться друг от друга, но через несколько мгновений ненужная одежда оказалась отброшена куда-то в сторону.        Омега собирался привычным образом облизнуть свои пальцы, но Папа жестом остановил его, только он прикоснулся к губам. Гуль вопросительно посмотрел на него. Эмиритус откинулся на спину и рукой дотянулся до стоящего на углу тумбы тюбика со смазкой. Гитарист хотел воздержаться от комментария, но все-таки не сумел.       — Я знал, конечно, что ты продуманный, но даже не предполагал, что настолько.       — Ну, я предпочитаю заботиться о собственном комфорте, — усмехнулся Папа.       Эта пауза дала обоим возможность немного восстановить дыхание. А еще она дала Омеге возможность засмотреться на Папу. На такого, каким его далеко не каждый увидит. Со вздымающейся грудью. С растрепанными темными волосами. С горящими нетерпением и желанием глазами. И до невозможности привлекательного. Гуль невесомо провел кончиками пальцев от груди Папы до паха, с неописуемым удовольствием наблюдая, как тот изгибается в спине, ловя его прикосновения, и слыша, как с его губ срывается полувздох-полустон. И было бы самообманом не признать, что Омега получал некое удовольствие от того, что чувствовал себя практически хозяином. Обычно всеми потакал Эмиритус. Некоторые гули почти боялись его, опасаясь даже лишний раз задеть кончиками пальцев ткань его сценического костюма. А сейчас же великий и ужасный Папа Эмиритус вот так лежал перед ним на тумбе, обхватывая ногами его талию, и с желанием и нетерпением отвечал на любое прикосновение. Это тешило самолюбие.       Омега достаточно уверенно ввел один палец и… удивился. Папа оказался нерастянутым. Абсолютно. И невольно дернулся и заерзал от непривычных ощущений, прикусив нижнюю губу. Не то чтобы Омега часто задумывался об ориентации Эмиритуса, потому что ему казалось, что раз тот проявляет внимание к нему, то в этой ситуации все очевидно, и опыт определенно есть. Неужели?..       Папа резко выдохнул, открыл глаза и наткнулся на удивленный взгляд Гуля. На него резко накатило абсолютно чуждое чувство смущения. Он невольно поморщился и отвернулся.       — Только не надо на меня так смотреть, — негромко пробормотал Эмиритус, и это было так чертовски непохоже на него, что чуть окончательно не выбило Омегу из колеи.       Гуль, помедлив с долю секунду, свободной рукой легко развернул лицо Папы обратно к себе и посмотрел прямо в разноцветные глаза.       — Прости. Я понял.       Он наклонился к Папе и легко, но уверенно накрыл его губы своими. Ничего ведь не меняется, ему просто нужно быть чуть аккуратнее. Хотя, наверное будет неправильно сказать, что не меняется совсем ничего. Теперь Омегу одолевали странные чувства, которые, тем ни менее, неприятными отнюдь не были. Что-то вроде какого-то особого трепета и даже некой ответственности.       Какими бы осторожными не были действия Омеги, они все равно были дико непривычными для Папы. Он невольно ерзал, сильнее сжимал ногами бедра гуля, щурил глаза, дыхание заметно сбилось. Но он привыкал. Омега добавил второй палец, и для Эмиритуса это было уже более понятно, чем с самого начала. Он привыкал, пожалуй, даже быстрее, чем думал. В итоге он сам упустил момент, когда начал инстинктивно насаживаться на пальцы и все чаще издавать сдавленные стоны. Омега буквально забрал очередной стон с его губ и убрал пальцы. Папа длинно выдохнул, почувствовав пустоту, но она быстро заполнилась вновь, и на сей раз более ощутимо, чем когда-либо, и Эмиритус невольно вздрогнул всем телом. Гуль остановился, давая партнеру время, чтобы привыкнуть, и снова наклонился к его лицу. На этот раз Папа сам практически вслепую нашел его губы и сомкнул руки вокруг шеи Омеги. Тот углубил поцелуй и с легкостью подхватил Эмиритуса под лопатки, призывая подняться. Папа охотно повиновался, в то же время еще сильнее сжимая бедра гуля ногами, что послужило ему знаком. Он начал аккуратно двигаться. Готовый вот-вот подавиться воздухом Эмиритус закрыл глаза и обнял Омегу под руки, бездумно цепляясь пальцами за кожу на его спине и оставляя красные следы. Ему было дико непривычно, ему было больно, но с каждым новым медленным толчком его уносило в темный омут. И омут этот был пьянящим и абсолютно восхитительным. Папа положил подбородок на плечо партнера и зажмурился.       — Омега… — Эмиритус не узнал собственный голос, и, судя по тому, как сбился с ритма его гуль, он тоже, — дорогой мой Омега… быстрее.        Омега послушно ускорил темп. Все еще аккуратно, в чем-то даже неуверенно, но когда от одного более резкого толчка из горла Папы вырвался несдержанный стон, гуль перестал осторожничать. Движения стали резкими и ритмичными. Даже осознание того, что они находятся в гримерке и слышимость здесь достаточно хорошая, уже не помогало Эмиритусу сдерживаться. Все отходило на второй, третий, четвертый план. Весь мир остался где-то на задворках сознания. Красные полосы на спине Омеги теперь грозились остаться еще не несколько дней, так же как и след от зубов на плече, и от этого было особо радостно, что сценический костюмы скрывают тело полностью. Гуль рвано провел ладонью вдоль всей длины члена Папы, и, как ни странно, это и стало последней каплей и ключом к разрядке понтифика. Последнее, что тот успел понять до того, как безвольно откинуться на спину — то, что Омега тоже кончил.        Гуль опирался руками на тумбу, с трудом удерживая себя от того, чтобы не рухнуть на грудь Папы. Когда Эмиритус смог заставить себя открыть глаза и хотя бы немного сфокусировать взгляд, лицо гитариста было достаточно близко к нему. В иррациональном (а, может, все-таки вполне рациональном?) приливе непривычной нежности Папа расслабленно улыбнулся и легким движением убрал с лица Омеги выбившуюся прядь волос и мягко притянул гуля к своим губам, на что тот, хоть еще и был не совсем в себе, с удовольствием ответил, все-таки навалившись на Эмиритуса.       Чтобы прийти в себя понадобилось время, но его хватало. Когда силы вернулись, мужчины неторопливо собрали свою одежду по комнате и привели себя в максимально возможный приличный вид, и теперь Омега сидел на кресле в углу гримерной, а Папа — на коленях Омеги, медленно перебирая его короткие волосы и смотря на своего гуля таким взглядом, который тот не мог для себя понять. И он решился задать вопрос:       — Тебя что-то тревожит, Папа?       — Нет. Абсолютно. Даже напротив… — Папа сделал паузу, — я знаю, что все правильно. И я надеюсь, что для тебя тоже, — мужчина поднял взгляд на глаза гитариста, — потому что ты всегда был нужен мне, но сейчас — как никто другой, — голос опустился практически до шепота, — будь со мной. Будь со мной всегда. Будь со мной везде. Люби меня, Омега.       — Ох, Папа… — Омега ненадолго закрыл глаза в попытке сдержать слишком довольную улыбку и унять слишком быстрый ритм сердца, — я буду с тобой. Я буду любить. Я уже люблю.       Эмиритус не стал сдерживать самодовольную ухмылку.       — Ты ведь знаешь, что я жуткий собственник?       — Не понаслышке.       — Придумывай, как объяснишь остальным гулям то, что теперь ты ночуешь в моем номере.