Между ночью и днем

Робер пришел действительно вскоре, под вечер. Вместе со Спрутом. Придд внутрь заходить не стал, так и остался в дверном проеме – то ли боялся войти снова в тюремную камеру, то ли думал, что Дикон попытается сбежать, то ли еще по каким-то причинам. Кто этих Спрутов разберет. Если только Ворон. – Алва жив? – спросил Дикон вместо приветствия и не узнал своего голоса, настолько непривычно хрипло он прозвучал. – Жив. Но он так и не очнулся. Врачи ничего не обещают. Остается только ждать. Если он за четверо суток так в себя и не пришел... – Четверо суток? Я думал, что ты привез меня сюда только вчера. Робер вздрогнул, словно увидел призрак. Он окинул камеру взглядом, зачем-то подошел к кувшину с водой и проверил ее. – Робер, все в порядке. Она свежая. – Почему ты сидишь в темноте? Дикон пожал плечами: – Какая разница? – Ричард, это мальчишество, – голос Эпинэ стал жестким, – глупо строить из себя Ворона в Багерлее. У тебя совершенно другие условия. Были и будут. За этим я прослежу. – В каком смысле „строить из себя Ворона в Багерлее“?.. – спросил он уже почти что зная ответ. На суде Алва выглядел усташим, но не истерзанным. А вот уже после суда, когда только что сбежал из Нохи... Ведь если с ним в монастыре такое творили, то и до суда могли делать все, что угодно, но не бить по лицу. А потом дать немного роздыху и привести наскоро в более-менее приличный вид. Робер вперился в него тяжелым взглядом и надолго замолчал. Придд словно слился со стеной, такой же холодной, как все Спруты. Хотя глупо пытаться думать о Придде так. Насчет Ворона Валентин был прав. И побег ему пытался организовать именно он. И от творившегося в Нохе Алву пытался спасти именно Спрут и никто другой. – Алву заперли в какой-то жаровне над поварней, – произнес Робер устало. – Там даже окон не было. Тьма кромешная, воды – кубок в сутки, зато соленой – пять кувшинов, куда ни глянешь – кувшин. Алатский! И жара такая, что с ума сойти можно. Я и час едва выдержал, а он там восемь суток провел. И если бы кардинал не пожелал увидеть Первого Маршала Талига, это продолжалось бы Леворукий знает сколько. – Альдо знал?! – спросил Дикон севшим голосом. Почему-то тут же вспомнилось, что алатского хрусталя в доме Алвы не оказалось. Прежде Дикон подумал на кэнналийцев, а теперь не сомневался – в Багерлее были те же самые кувшины и кубки. Их взяли тюремщики, чтобы поиздеваться над Вороном. – Знал. Это был его приказ. Причем подозреваю, что прямым текстом. А чтобы Ворону не было скучно, Альдо прислал ему гитару. Без струн. Дикон опустил глаза. Гаже всего было, что знай он обо всем от Альдо – он бы не спорил со своим сюзереном, а оправдывал его. Считал бы, что великая цель оправдывает даже такие поступки, тем более, по отношению к Рокэ Алва. Или даже пытался бы подавать идеи, как выдавить из Ворона правду о мече Раканов. Какая мерзость... – Хорошо, что ты не имел к этому отношения. К этому – не имел. Хотя бы к этому. А ведь Алва наверняка считал, что Дикон в курсе. И уже поздно оправдываться. Тем более за то, в чем не виновен по чистой случайности. Он ведь порушил все, до чего смог дотянуться. А что не порушил – не его заслуга. К сожалению. – Робер, скажи... Ребенок Катари... Он тоже погиб? – Мальчика удалось спасти, – ответил Эпинэ сухо. – П-понятно... Значит, хотя бы ребенок жив. И если это сын Ворона, то хоть в этом он своего эра не предал. Хотя убить мать ребенка – тоже предательство. Тем более, если сам ее любил... – Ричард, пожалуйста, не делай никаких глупостей, – вернул его к реальности голос Робера. – Я не собираюсь сбегать от суда. Я знаю, что виновен и в убийстве Катарины, и в гибели Надора, и еще много в чем. Робер чуть заметно вздрогнул и отвел глаза. – Робер, нам пора. Ты обещал, что разговор будет недолгим, – произнес Спрут ровным голосом. Слишком ровным для спокойного Спрута. Нервничает от того, что приходится находиться в Багерлее? Вряд ли. Скорее злится, что Эпинэ приходится тратить время на эту поездку – он и так на ногах едва стоит. – Ричард, мы потом обо всем поговорим, – выдавил наконец Робер, словно очнувшись от каких-то своих невеселых мыслей. Закатные кошки, да что же творится сейчас в Олларии, если у Робера такой вид?! Он даже после Доры лучше выглядел. – Конечно. Все в порядке, – Дикон попробовал улыбнуться. – Я не собираюсь повторять поступок Фердинанда Оллара. И я прекрасно помню, что самоубийство – трусость. А тебе нужно выспаться, а то уже на выходца похож. Робер прикрыл руками глаза и стал на какой-то миг до безумия похожим на Ворона. – Фердинанда убили. По приказу Альдо. – Быть того не может! – запальчиво вскинулся Дикон, но тут же сник: – Альдо злился, что я наговорил Оллару лишнего, от чего Оллар и повесился... – Ричард, это был приказ Альдо. Я узнал об этом гораздо позже. От Марселя Валме. Дикон глубоко вздохнул. Неужели Альдо и в этом его предал? Даже в этом?! Обвинил в том, что он довел Фердинанда до самоубийства своими нападками, а на самом деле Фердинанда убили. И ведь тогда выходит, что и его поход в тюрьму был частью плана. Чтобы скрыть убийство. Надорский болванчик наговорил сломленному человеку гадостей, человек не выдержал и свел счеты с жизнью – как ожидаемо... Робер напоследок стиснул плечо Дикона и вышел, словно сбежал. Дверь закрыл Спрут. Зачем Валентин притащился сюда вместе с Робером? Позлорадствовать? Не похоже. Конечно, по лицу Спрута что-то понять сложно... Нет, не в его это духе. Тем более, Валентин слишком стремится подражать Ворону. Ворону и Джастину. Так что даже если бы и хотел позлорадствовать, ради этого в Багерлее не поехал бы. Тем более ему тут явно было не по себе. Не хотел, чтобы Робер говорил с ним наедине? Похоже на то. Эпинэ до сих пор пытается как-то его оправдать и поддержать, даже странно. Наверное, Спрут боялся, что Робер попытается организовать побег. Глупо. Никуда он сбегать не будет. Поздно. И жаль, что все не закончилось в Лабиринте или в Доре. Уничтожь его последний удар или захлебнись он в воде, все было бы кончено. Не было бы воспоминаний, от которых мерзко на душе, не было бы давящих мыслей, несущихся обвалом тяжелых камней. Не было бы слов Робера об Альдо... Фердинанда убили по приказу сюзерена, а Ворона до суда пытали жарой и жаждой, а после... даже думать об этом тошно, что было с ним после, если Ворон так жутко выглядел, когда говорил с ним о мече. И ведь Алва не был ни дураком, ни сумасшедшим, он лучше многих понимал, с кем имеет дело. И знал, что с ним будет. Но вернулся из-за клятвы. И из-за нее остался в Нохе. Чтобы уцелели земли, за которые он отвечает. Чтобы уцелели живущие на них люди. Дикон лег ничком на кровать и уткнулся в подушку. Слез не было. Не было вообще ничего, кроме мыслей и воспоминаний. Он же мог быть хотя бы справедливым во время суда. Как Робер. Или как Спрут. А он оказался комнатной собачкой Альдо. Надорским болванчиком. Хотя нет, просто болванчиком – ценой его глупости и стал Надор. Давно, очень давно эр Август сказал, что Алва – безумное чудовище, для которого чужие жизни не значат ничего. Ложь! А Дикон верил. Верил каждому слову. А они почти все были ложью. Но в одном эр Август был прав: Алва никогда не бил в спину. Не потому, что ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, нет. Не поэтому. Вернее, не только поэтому. Прежде всего Алва не бил в спину потому, что уважал самого себя, считал такие поступки недостойными имени Рокэ Алва. Или Рокэ Ракана. Что, собственно, одно и то же. А ведь были люди, которых он уважал и которые говорили, что правда на стороне Ворона. Не только Айрис и Наль так говорили. Даже епископ Оноре... Святой Оноре советовал ему слушать свое сердце и верить ему, а не чужим словам. „Уши и даже глаза можно обмануть, сердце – никогда.“ А он верил словам. Эр Август, Катари, Альдо. Слова, слова, слова... Он еще сомневался, когда подсыпал яд в вино, сердце было против, но он верил словам. А потом и вовсе перестал сомневаться. И ведь предупреждал его святой Оноре: „Тот, кто не ведает сомнений, даже вознося молитвы Создателю, служит Чужому“! Но у Ричарда Окделла сомнений не было. По крайней мере с того момента, как он присоединился к Альдо. Ни сомнений, ни желания смотреть по сторонам. Лишь гордыня, в которой он обвинял Ворона. Святой епископ говорил, что Ворон лишь прикидывается злым, говорил что Алва – единственный в Олларии, кто мог прикрывать слабых и противостоять сильным. Он назвал Алву „щитом, ниспосланным Создателем“... „Если он не спасет безвинных, их не спасет никто.“ Если бы Алва не сумел сделать невозможное и появиться у эшафота тогда, когда было не в человеческих силах ответить на ультиматум... Кэнналоа – а может и весь Талиг! – не спас бы никто. Как никто не смог спасти Надор после предательства Повелителя Скал. И ведь у Алвы не было бы предательства, это было бы поражение, если бы он не успел. Но Ворон каким-то чудом уложился в срок. В Кэнналоа весной зацветут гранаты и начнется новый Круг. А на месте Надора теперь – соленое озеро. Знал ли Альдо, что ставит на кон? Впрочем, какая разница... Это было важно, когда над Алвой издевались в Багерлее – а ведь он, надорский болванчик, даже не интересовался, что там происходит! Это было важно до суда. Или до смерти Фердинанда. Или даже до смерти Альдо. Но не сейчас. Сейчас вообще уже ничего не важно. Хотелось бы верить, что Ворон выживет. И что с судом тянуть не будут.