Алгоритм

      Удивительно; впервые тишина не умиротворяла, а угнетала. Она давила на уши и находиться в квартире становилось все болезненней, особенно когда знаешь, что буквально через несколько часов ее уже не станет.       Ну вот придет мастер, осмотрит автомат, а дальше что? Его успешно отключат, сбросив все на непригодность. Куда в игре-то, да без главного громилы? Куда Феликс без разрушений? Каждому герою нужен был антагонист — золотое правило! Иначе есть ли смысл в игре? Никто кроме Ральфа на эту роль не подходил, а детишки устроят настоящий бунт, когда поймут, что чинить-то уже и нечего…       Мастер Феликс не поднимал головы — ему было… Нет, не тоскливо, тут бы подошло другое слово. Безнадега. Именно. Его одолевала безнадега. Феликс всегда находил выход из ситуации, во что бы то ни стало он справлялся со всеми невзгодами, и в помощь ему — его оптимизм. Оптимизм, казалось, никогда не подводил маленького строителя, и доброта его, и свет, излучаемый им, всегда озарял окружающих. Но произошедшее послужило для него сильным ударом, будто ударом молотка, но не тем маленьким, что висел у него на поясе; тот молот был огромным, увесистым, и он ломал, он не умел чинить. Уперевшись ладонями в стол, Феликс смотрел на свои медали, которые аккуратно расположились на стене друг за другом в несколько рядов. Какой теперь смысл во всех этих железяках, если его дому конец? Если его игре конец?       Он скорбил по Ральфу, очень скорбил. Никогда Феликс не испытывал к нему какой-либо злости или чего похожего, ему было просто жаль чудилу, и за то недолгое время, сколько они успели пообщаться, мастер только убедился в том, что несчастный не заслужил смерти; у огромного громилы было огромное, доброе сердце.       Это произошло так же быстро, как Калхун перезаряжала свой бластер: секунда, и Ральф уже падает головою вниз в сладкие источники. Всем становится очевидно, что даже такому силачу, как Ральф, уже не спастись. Но тогда Феликс ещё до конца не понимал, что происходит. Девичий крик на пару с женским грубым голосом оглушали его; он уставился в даль, на вспышку света перед собой, которая отражалась в его светлых зрачках, и молчал. Не верилось, что Ральф пожертвовал собой ради сладкого форсажа. Кибер жуков потянуло на свет; это могло бы обрадовать, будь его коллега жив. Ванилопу и вовсе пришлось схватить всеми руками, чтобы та прекратила истерику: она плакала, кричала, отчаянно звала Ральфа, от слёз ее лицо покраснело, и кроме как удерживать и повторять «Тише, тише» Феликс ничего не мог.       Он услышал шаги сержанта позади себя, но не повернулся. Он был слишком сломлен, и не хотел смотреть ей в глаза, всё продолжая гладить маленькую Ванилопу по голове; та устало шмыгала носом, уткнувшись Феликсу в грудь. Пальцы Калхун легли на плечи мастера, как бы пытаясь успокоить, но сержант не умела утешать, потому молчала. Может, ей все-таки стоит попытаться?       Аккуратно, в своей манере, он достал из пояса молоточек. Маленький, жёлтенький, сияющий, который готов был починить все, что угодно. В любой момент — когда захочешь. Нужен ли теперь Феликсу этот пресловутый молоток? Что же он будет им чинить? Свою соломенную психику или разбитое сердце? А Ральфа? Ральфа можно починить? — Эх, дружище, что же ты с нами сделал… — почти шепотом произнес мастер, обращаясь к покойному Ральфу, будто он был рядом.       Синий чемоданчик с минимальным количеством вещей уже стоял на пороге. Какие-то части его гардероба, фото с коллегами — единственное, что он забирал с собой. О медалях и говорить нечего, ему стыдно о них даже вспоминать. Возможно, всего бы этого не было, поделись Феликс одной с ним. Неужели они лишились дома? Неужели… После тридцати лет они остались без своей игры? Как же так вышло? Где она — точка невозврата? Строитель вытер со своих румяных щек слёзы, которые не слишком удивляли его самого: теперь он будет плакать часто. Плотно закрыв чемоданчик на защелки, он вышел из квартиры. Возможно, Феликс и согласился бы жить на улице, он бы согласился даже поменяться ролями с Ральфом, но лишиться своей собственной игры, а в первую очередь — дома… Нет, к такому он не был готов.       Все наблюдали за тем как надпись «Мастер Феликс-младший» пиксельными буквами неизбежно угасала. Самое грустное — никто ничего не был в силах сделать. Особенно Феликс. А что он может? Он всего лишь мелкий строитель, которому отныне нечего чинить. Персонаж игры, не наделенный особой силой. Ему даже податься некуда. Никому не нужен его навык; он стал ненужным без игры. — Ее отключили. Наш дом, Феликс… — Я знаю, Джино. — паренек повернулся к своему коллеге и тоскливо взглянул на него. Оба понимали, насколько сильна данная трагедия. Солнце давно взошло, персонажи разбежались по своим играм, игровой центр опустел, и только Феликс с толпой товарищей стоял рядом с закрытым входом в свою игру.       Мастер ничего не мог ответить ему, он будто разучился утешать, поддержать словом: это видели все, кто знал его добрых тридцать лет. Никто никогда не мог обвинить его в унынии. Он был героем весёлым, умел веселиться и поднять настроение; все привыкли к такому, жизнерадостному Феликсу, от которого остался лишь молоток, напоминающий о работе.       Все окружившие персонажи «Мастера Феликса-младшего» смотрели на голубоглазого строителя с испугом, паникой, и какой-то тщетной надеждой на спасение. Он отвечал взглядом опустошенным и растерянным, сердце его обливалось кровью, глядя на этих несчастных, оставшихся без игры. — Ох… Простите… Простите меня, друзья. Мне так жаль, что я позволил этому произойти. — чемодан задрожал, жители игры «Мастер Феликс-младший» все как один устремили взгляд на руки Феликса, скрытыми перчатками. Его руки лихорадочно тряслись, как в припадке. Ещё немного, и он бы точно разрыдался, но мастер нашёл в себе каплю гордости, чтобы не делать этого перед остальными. — Диана, Джино, Элис, все. Простите меня, что я оставил вас без дома. Я бы сделал все, чтобы исправить это. Но что я мог? Ральф бросился в лапы к кибержукам. И я ничего… Ничегошеньки не сделал. Простите меня, друзья мои. — он опустился перед ними на колени, прежде сняв кепку.