Алгоритм

      Каждый раз, когда Феликс видел Ванилопу, она смеялась. Ее лицо искрилось весельем, мимика выражала дерзость по отношению к другим гонщикам, да и она сама была той ещё безбашенной девчушкой, отвечающей на каждый вопрос какой-нибудь очередной колкостью. Вот только никогда она не упоминала о Ральфе, будто напрочь о нем забыла. Даже Феликса и его товарищей по игре она с легкостью приняла к себе, без каких-либо вопросов с фразой: «Добро пожаловать в «Сладкий форсаж»! Здесь вы не останетесь без своей порции сладостей!»       Несмотря на гонки, которые стали смыслом ее жизни, в ее глазах таилась та самая грусть. О Ральфе, естественно. Феликс понимал, что ещё несколько месяцев — и она окончательно забудет о скорби, в конце концов, надо жить дальше, верно? А Ванилопа, кажется, уже живет, в отличии от него самого. Все это слишком сильно подействовало на психику паренька.       Прошло несколько месяцев, а может быть, чуть больше. Феликсу не было нужды следить за календарем, он отделился от мира, а мир от него.       Феликс работал. По крайней мере, пытался, но как вы думаете, что из этого вышло? Именно, ничегошеньки путного. Он пытался чинить гоночные трассы, но при каждом перезапуске игры в этом не оказывалось особой необходимости. (Кто бы мог подумать) Растеряв свой титул «мастера», он подался в уборщики. Помогать Тапперу по ночам. «Ну хоть чем-то занимаешься!» — успокаивал он сам себя, натирая стол.       С каждым закатом Феликс отправлялся на Центральный Игровокзал. Он усаживался на скамейку, и, конечно, в основном общался с Кьюбертом. Кьюберт — хороший малый, и, как считал мастер, не заслужил такой несправедливой судьбы. — На вот, перекуси. — парень погладил маленькое оранжевое существо и протянул ему печенье, что таскал из сладкого форсажа. — Завтра будут леденцы.       Он резко вскинул голову, когда заметил движение во входе игры «Долг героя». Именно сюда он приходил на протяжении всех этих долгих дней. Название замигало — это означало, что на сегодня игровой з зал закрыт. От чего он не надеялся увидеть ее?       Она очень редко покидала свою игру. Феликс очень редко ее видел.       Тамора.       Сержант Тамора Джин Калхун.       Он часто думал о ней. Даже чаще, чем нужно было. У него была столь нездоровая тяга к ней, что он садился на скамейку и ждал, когда она придет, но не сделает ни черта, чтобы хотя бы заговорить с ней.       Куда делась вся уверенность мастера? Похоже, испарилась вместе с игрой.       Все органы внутри него болезненно сжались, живот резко скрутило, как только на горизонте появилась знакомая фигура. Изящная талия вперемешку с решительным взглядом проницательных глаз, создавало несокрушимый баланс — или же взрывоопасный микс, тут уж как кому угодно. — Ох, сверлить-колотить! — прошептал он в растерянности и двумя руками схватил ошалевшего кьюберта, спрятавшись за него кое-как.       Почему-то желание, чтобы его увидели, переваливало за минус; Феликс вообще был не уверен, что Сержант помнит его. Наверное. Может и помнит. Но лишь как один единственный день из своей насыщенной событиями жизни.       Забыла, вероятно. Зачем помнить маленького никчемного строителя с молотком, который ничего, кроме потраченного времени и расстройств, в твою жизнь не принес?       Когда блондинка со своей оравой солдат направилась в сторону скамьи, Феликс моментально вскочил, и, вместе с Кьюбертом, на теряя времени, спрятался за скамейку. — Нет-нет, молчи, Кьюберт. — обратился к другу Феликс, затыкая тому рот, пока солдаты проходили мимо. — Атомная женщина… — выдохнул он мечтательно. — Скажи, она прекрасна? — обратился мастер к другу, когда они отдалились от них. Тогда Кьюберт покачал головой и сузил глаза; кажется, он выражал свое недовольство. — Ты знаешь, я не могу! Просто не могу. И все. Кирпичи не ставятся, понимаешь? Кьюберт вновь начал ворчать на Феликса на своем, на кьюбертийском. — Она, наверное, уже и не помнит меня. — парень развернулся и облокотился спиной о скамью, отчаянно схватившись руками за голову. — Ох, что же со мной стало. — А ваши волосы… Джин недоуменно захлопала ресницами, но ничего не ответила, продолжая перезаряжать бластер. -…Этот цвет натуральный?       Честно говоря, Калхун была удивлена такими вопросами со стороны коротышки и даже на мгновение растерялась; что за странные темы? И с чего это он? — Вы не подумайте! — выпалил Феликс, подняв молоток в воздух. Девушка даже слово сказать не успела. — Мне просто очень нравится этот цвет. Ваши волосы нереально чёткие, мэм. Я такого ещё не видел… Ни в одной игре, мэм.       Лицо мастера пылало, а расширенные зрачки блестели, когда он смотрел на нее. Он откровенно любовался ей, в тот момент совершенно не давая себе отчёт в том, насколько это заходит за рамки приличия. — Отставить! Давай принимайся за починку леталки. — черство скомандовала Калхун, чем не только не отпугнула Феликса-младшего, напротив, она лишь сильнее разбудоражила его своим твердым голосом. А голос! Как он хорош, настолько хорош, что хотелось при каждом ее слове встать на колени перед ней и выполнять все, чего захочет Тамора.       Этот блондинистый цвет волос отказался натуральным. В чем Феликс, собственно, не сомневался.       Знаете, есть такие книжки с анекдотами про тупых блондинок. Знаете? Так вот, Тамора не входила в этот список. Это было совершенно не про нее — она беспощадно ломала все стереотипы, что были созданы о женщинах; ни глупости, ни наивности, ни тем более глупых мечтаний и полетов в облаках. Ни чувств, ни слабины. Возможно, где-то, в глубине ее необъятной души, хранилась та самая женственность, нежность, которую она не выпускала во внешний мир. Только бы пробиться через эту толстую корку, только бы пробить холодную стену; Феликс уверен, до ее тепла еще можно было добраться надо было найти только правильный способ из тысячи.       Девушка не велась на комплименты, она не велась на ласковые слова;. Все это, казалось, для нее совершенно пройденный этап. Она не любила пустословов.       Ее голубые глаза хранили в себе что недосягаемое, нечто ценное, чем Тамора не поделилась бы ни с кем; что Тамора держит под замком. И никто не винит ее за это, учитывая, что она пережила.       Никто ее не винит, за то, что она плакала по ночам. Никто, впрочем, и не знает об этом Она не доверяет свои переживания никому, никогда не доверяла; это сугубо ее личное дело! Но, как только появился этот коротышка, ей не удалось его приструнить, слишком он был проницательным. Он не привык быть солдатом, зато душевным парнем — это да, это он хоть куда. — Мэм, с вами все в порядке? — спрашивал Феликс, глядя на свою спутницу, что нахмуренно глядела в лобовое окно. — Да. «Прекрати на меня так смотреть, козявка!» — внутри прокричала Джин, чувствуя, что вот-вот, и сойдёт с ума. — Точно? Вы выглядите усталой. Может нужно остановиться и передохнуть? Можно перекусить.  — Нет! Не до этого нам, коротышка. Сиди на попе смирно, пока мы не прилетим. Она раздраженно дернула рулём.       Возможно, она бы и смогла ответить Феликсу в нормальной манере, но подпускать, словно дикая львица, она к себе никого не привыкла. Иногда она жалела, что тогда не поговорила с ним — возможно, это был ее последний шанс.       Железный характер, сияющие решительностью глаза, тяжелые движения: это все про нее. Она — воплощение красоты и силы воли в одном теле, и Феликс восхищался ею.       Кьюберт устал спорить со своим другом, да и спорить с ним было невозможно, тот был слишком упёртым; пришлось действовать наверняка. Кьюберт просто вытолкнул мастера из их «временного» убежища, и то бишь скамьи, и тот беззащитно рухнул на пол. Безуспешно помахав несколько секунд руками в воздухе, он не придумал ничего лучше, как двумя руками упереться в пол. — О Боже! — он вскочил с громким воскликом, чем сыграл злую шутку с самим собой; она, ещё недалеко отошедшая, повернулась на знакомый звук прыжка и… Заметила. Она заметила его! — Феликс? — она присматривалась, будто боялась ошибиться, будто пыталась удостовериться: а не кажется ли ей? — Мэм…! — его дыхание сбилось, когда он посмел открыть рот. Ну что за закон подлости? Вечно оно так! В голове Феликса всплыло много мыслей о собственной глупости, он лишь сжал кепку в руках, что успела спасть с его головы. — то есть… Сержант. — поспешил он исправить себя. Его глаза стали большими-большими, круглыми прекруглыми, когда он заметил на ее лице… Что-то похожее на улыбку. Он был готов поклясться, готов был поклясться собственной игровой жизнью — в этот момент она улыбалась.