Цена рассвета

У души бы не было радуги, если бы у глаз не было слез...

      Врач, к которому пришла женщина, молчал вот уже десять минут с того момента, как она перешагнула порог кабинета. Её правая нога нервно дёргалась, пальцы отбивали ритм по подлокотнику кресла, где брюнетка сидела, и она хотела отчаянно пожаловаться на то, что утопала в нём. Раздражение, смешанное с ожиданием, просто сводило её с ума, а тот говнюк, как она мысленно его обзывала, к которому она ходила уже не первый год, не торопился разинуть рот и ответить на вопросы, которые он и сам прекрасно знал.       Женщина тихо тяжело выдохнула, старик посмотрел на неё поверх линз. Сгорбившись, он снова уткнулся в бумаги, лежавшие на столе, и она вздохнула уже шумно, но не нарочно. Взяв себя в руки, сжав пальцы в кулаки, она посмотрела за спину врача, где прекрасно цвели фиалки: его жена очень любила цветы, а их старый дом, что располагался недалеко от этой частный клиники «Кливленда», который назван в честь деда этого старика, что сейчас мучил её ожиданием.       – Хватит ёрзать, миссис Стилински, сядьте ровно, – вздохнул он устало и так же шумно, как и она минуту назад. Сняв очки с тонкой оправой, он опустил их на стол, собрал бумаги и среди этого вороха выудил снимки УЗИ.       – Отбросьте этот тон, Патрик, он меня раздражает, – отмахнулась она, словно от назойливой мухи, – Лучше скажи по-скорее, что там с анализами. Я пойду домой готовить супер–не–полезный ужин мужу, который должен уже скоро вернутся с работы, где, как ты знаешь, получил повышение и теперь тащит бремя этой скудной работы на себе со всеми бумажными волокитами и проблемами в виде гнусных преступников нашего скромного городка. Конечно, если ты не пробубнишь мне то же, что бубнишь уже года три? – начала быстро говорить Клаудия, явно нервничая. Врач лишь внимательно слушал её поток слов, что вываливался из аккуратного рта, вскинув одну бровь, – Но а если пришли реально замечательные новости, то я расщедрюсь и запеку рыбу, ту, что любит Джон, ту, что подавали нам на первом свидании. Надеюсь, ты не лишишь нас прекрасно ужина, м?       На это мужчина растёр лицо, разглаживая морщины и понимая, что Клаудия уже, должно быть, догадывается, зачем он позвонил ей и пригласил уже ближе концу рабочего дня, когда до назначенной записи был целый месяц. Всё это время Клаудия должна была проходить ещё курс лечения, назначенный им самим, главным врачом Кливленда, отвечающим за детское отделение и репродуктивный центр. Что знаменательно: он был единственным специалистом подобного уровня в Бейкон Хиллс.       Бейкон Хиллс был небольшим городом с численностью населения около тридцати тысяч. Конечно, ему было далеко до Бойсе или Нампа, крупных городов Айдахо, но и он не был маленьким, захудалым селением, каких было достаточно в этом штате. Здесь процветали угольные, рудниковые шахты, которыми руководили местные «Рокфеллера», как любила их обозначать Клаудия когда только перебралась в этот город. Эти же «Рокфеллера» управляли не только поставкой и перевозками угля в столицу штата, где были перерабатывающие заводы от того, что добывалась уже в рудниковых шахтах. Они, в свою очередь, поставлялись через железнодорожные пути, что, конечно, не трудно догадаться, строились под началом этой самой семьи и ими же управлялись. Как успели рассказать Клаудии в первые месяцы её пребывания в городе, в те старые дни, когда она ещё носила девичью фамилию Коваль, эта самая семья была первооснователем этого города, храня, оберегая его. Благодаря ей он сейчас расцветает, но при этом остаётся для других жителей покрытым ареалом некой тайны и загадки, словно окутываемой туманом город, что, конечно, и тянет большинство туристов посетить их местные достопримечательности. Только когда она впервые познакомилась с Джоном, Клаудия поняла, чем было обоснована эта тайна и мистика вокруг города. Она никогда не пожалела о своих последних двенадцати годах пребывания здесь – они были самыми лучшими.       – Клаудия, – начал врач, видя, как при этом напряглась женщина, – Помните, я отправлял ваши данные и историю болезни в клинику Мейо в Нью–Йорк, где работает мой добрый друг, который взялся за вашу «проблему», зная его узкое специальное направление и богатый опыт в науке о репродукции и проблем беременности у женщин?       Стилински кивнула, собравшись с духом.       – Он…       – Он уже прислал заключение, – Клаудия задержание дыхание, – И шанс забеременеть вновь равняется нолю целых и одному десятому проценту.       Женщина открыла рот, закрыла и вновь открыла, с неё, будто вуаль, упали напряжение в теле и затаённая в глубине глаз надежда. Она вмиг осунулась, потеряв здоровый блеск кожи, меняя его на серый. Патрик ничего не мог поделать с этим, такова была его работа. Как бы он не хотел помочь, но и сам знал, что после той трагедии, что произошла ровно шесть лет назад, шансы семьи Стилински завести ребёнка чудовищно малы. Но в какой-то момент та энергия, что кипела в этой хрупкой женщине, передалась ему, и он так же отчаянно поверил, что сможет помочь этой хорошей семье. Не вышло.       – Я знаю, как долго вы не могли с Джоном зачать ребёнка. Тот раз был почти чудом, Клаудия, но тот роковой случай, он сильно повлиял не только на твоё физическое здоровье, но и на психологическое. Как он объяснил, у тебя деформировалась маточная труба после травм и потери плода, которому было всего пять месяцев, и то, что ты тогда выжала - дар Божий. Мы с тобой пытались бороться с этой болезнью долгих пять лет, но, Клаудия, пойми: это уже край, к которому мы пришли уже тогда, когда только начали проходить терапию. Мы договорились, что будем готовы к такому исходу.       Да, Клаудия, пожалуй, знала, что таковым будет конец, но она отчаяно цеплялась за призрачные надежды на то, что за все годы стараний и лечения они все же смогут вновь обрести крохотного человечка, который бы пищал по утрам «мама», стаскивал бы значок Джона, чтобы тот не уходил на работу, капризничал, плакал и смеялся вместе с ними. Возможно, у него были бы черты Джона, а характер Клаудии, даже если бы он был шалуном, пакостничал, не оправдывал надежд, что возложили бы на него два родителя, она была уверена, что они с мужем всё равно любили бы ребёнка и поддерживали его в любых начинаниях. Даже если бы у него не было предрасположенности к танцам, а он хотел бы танцевать, играть в лакросс с ребятами из школы, даже если мяч бил бы по лицу – Клаудия не пропустила бы ни одной его игры, так бы она его любила.       Всё, о чём она мечтала, не сбудется. В это была так трудно поверить. Каждую ночь, ложась в постель с Джоном, она винила себя, что не могла сохранить, защитить эту крошку внутри. Даже если Джон говорил, что в этом не было их вины, хотя она помнила, как он истошно плакал и просил прощения за то, что не уберёг, Клаудия знала, что он тоже винил себя, хоть и не так отчаянно, как это делала она. Джон был в те годы в шаге от возможности потерять не только ребёнка, но и любимую женщину, и он всё ещё с дрожью вспоминал тот день. Может, поэтому он и горюет, хоть и тайно желает услышать топот ножек ребёнка, который звал бы его отцом, в его доме.       – Клаудия, – позвал доктор Кливленд. Чёртов оборотень понимал, что женщина находилась в шаге от истерии, и слышал, как часто её сердце билось, присел перед ней, выводя тем самым из потока мыслей, что кружили в её голове, намереваясь затопить разум и передать его в руки старых болезненных воспоминаний. Стилински была благодарна, что он это сделал. Благодаря этому она вспомнила девиз их маленькой семьи, – Но у вашей семьи есть шансы на кое–что другое, кое–что такое же чудесное, но немного в другом, так сказать, формате. Для этого нужно, чтобы вы приложили руку.       – Что же это, по–вашему, доктор? Поискать детей в капусте или постараться дождаться аистов? Подумаешь, можно подождать ещё немного, это ожидание уже не будет столь же долгим, как моё лечение. Только вот, я думаю, что, перекапывая десятки ярдов грядок, ничего там не найду. Так что оставь это своё «чудесное» и «волшебное» при себе, не компетентно с твоей стороны говорить мне сейчас такое, – почти язвительно заметила она, Винить её в этом мужчина не стал, понимая, что сейчас это ей позволительно, но он не смог сдержать недовольного фырканья в её адрес.       Клаудия не обратила на это ни малость внимания, словно отреклась от этого мира, уходя глубоко в себя.       – Вы хоть и не смогли подарить жизнь вашему ребёнку, – он не хотел задевать старые раны, которые и так обливались фонтаном крови, но всё же продолжил, – Но вы можете исправить, помочь, так сказать, подарить одной покинутой и одинокой жизни дом и семью, в которой она будет нуждаться. Спасти чью–то душу и пригреть её около камина, передать свои знания и воспитать, в этом случае вы получите долгожданного ребёнка, а тот - семью, в которой нуждался.       – К чему ты ведёшь? – поддалась вперёд женщина, явно забывая о мучающих её бесах, вовлекаясь в слова доктора. Хитрый лис, подумала Стилински, ясно понимая, что тот тянет за ниточки её сознания и пытается загнать его в определённые мысли.       Тот улыбнулся краешком морщинистых губ.       – Оук–Крик. Вы не лучше меня должны понять, к чему я сейчас веду.       – Оук–Крик, – повторила она, опуская глаза и явно поддаваясь новым раздумьям. Мужчина увидел некий просвет в её тёмно-карих глазах, решив не останавливаться, продолжил ковать железо, пока оно горячо.       – Есть множество оставленных детей в Бейкон Хиллс, которые так или иначе были обижены судьбой. Вы ведь знаете, что значат для нас дети Клаудия. Наша Семья крайне внимательно заботится о любом ребёнке, будь он хоть за кругом нашей территории и из другой стаи. Они - наше будущее, и мы крайне заинтересованы в их воспитании, – складывая руки в замок, Патрик продолжал кидать наживку, явно продуманные заранее слова, – Джон давно на хорошем слове у всех Хейлов, да и новоприобретённая должность шерифа хорошо поспособствует вашим положительным характеристикам, и уже к концу этой весны вы сможете перешагнуть порог своего дома с новым его обитателем. И я уверен в тебе, Клаудия, вы будете любить выбранного ребёнка с Джоном, как родного. Даже если вы разной крови, он может разделить свою душу с вами, как и вы.       – Может уже довольно, Патрик, ты слишком сентиментален для этого, – Клаудия встала и прошагала до двери, ухватившись за ручку, и уже готова была толкнуть её, решив продолжить, – Не знай я тебя, то непременно поверила бы в доброту твоих слов. Но для этого ты слишком чёрств, уж прости – говорю, как есть.       Патрик залился смехом, вставая из–за стола, обойдя его и положив на плечи женщине свою сморщенную старостью руку, слегка сжав.       – Я долго хожу по этим землям, Клаудия, даже дольше нашего Виктора, и уж поверь, за жизнь я повидал многое, – грустно заметил он. Клаудия сжала губы, пожевав ими, опуская глаза. Она слыша, сколько лет живёт этот старик, и уж точно не хотела себе того же. Оборотни всё же были необычными существами, она сказала бы даже мутными и все эти годы у неё язык не поворачивался назвать их людьми, коей была она, и правильно делала – они жили, чувствовали, смотрели иначе, чем любой другой человек. Они были теми, кто ещё жил по законам крови и природы, которых она никогда не понимала и скорее всего никогда и не поймёт, даже если проживёт среди них всю сознательную жизнь. Но даже Джон, проживший с оборотнями все свои годы, не признавал их схожесть с людьми. Они были иными тварями Божьими, хоть и отрицали существование Бога.       – Вы - хорошие люди, а такое горе как у вас, всегда рушит семьи. Мне не хотелось бы видеть обломки вашего корабля, и поэтому вам нужен тот, о ком бы заботились и кому бы передали всю любовь.       Клаудия хоть и хмыкнула на эту пафосную речь, которую впервые слышала из уст Кливленда старшего, но кивнула. Она-то в курсе какая у них, волков, маниакальная любовь к своим щенкам и любым детям, будь они даже человеческие, ведь, как она однажды слышала, щенки для них - святое. Может, поэтому Оук–Крик был надёжным местом для обиженных детей, хоть они и не испытывали и долю того, что испытывали полноценные дети. Как бы их не окружали заботливые воспитатели, прикормленные вкусной едой и обдурённые лучшими игрушками, они не могли никогда получить самого главного – теплоты и испытываемой нужды кому–то.       Останавливаясь уже около своего синего джипа, она сжала ключи в руке, захныкав, что не позволяла себе уже давно. Покрутив головой, убедившись, что никого рядом не было, быстро смахнула слезинку. Но это не помогло, ведь сразу после одной капли прошёлся настоящий град из слёз, а в груди больно ныло. Она всю дорогу до дома не могла прогнать жуткое чувство пустоты внизу живота, там, где когда–то был её дорогой ребёнок, пол которого они даже не успели узнать.       Маленькая девочка тяжело дышала, а внутри бурей поднимались раздражение и злость. Сжав крохотные кулачки, она уставилась на светловолосых девочку и мальчика, которые, сжав пухлые, детские губки, смотрели на неё так, будто били по её лицу хлыстом или кидали муку, от которой больно щипит в глазах, как бывает во время шалостей на кухне. Но сейчас эта боль была вовсе не физической, а скорее скребущий изнутри.       – Кора, посмотри на меня немедленно! – раздалось на ней. Мама была рассержена, но свою вину девочка не чувствовала. Последний раз посмотрев на разбитую вдребезги глиняную сферу, на которой была высечена руна – родовой знак их семьи, который, как ей рассказывали с пелёнок вместе с повестью о их древней стае, был сделан очень давно. Очень–очень–очень–очень давно. Эту вещь их семья оберегала, как зеницу ока, и Талия до сих пор недоумевала, как эти дети смогли пробраться в хранилище и стащить оттуда её и ещё несколько вещей, чтобы просто поиграться. И женщина точно знала, кто был зачинщиком этого всего.       – Она всё равно была старой. Её уже давно стоило заменить на что–то современно и стоящее, – буркнула девочка, на что Талия лишь сильнее рассвирепела. Она готова была поклялся, что впервые в жизни захотела поднять руку на дочь, но, собрав крупицы разума, она проговорила сквозь зубы:       – Кора Хейл!       – Я не хотела, – наконец проговорила она через какое–то время, когда её мать взяла контроль над собой, присев перед ней на колени, смотря в карие глаза.       – Ты хоть понимаешь, что вы натворили? Скажи мне, откуда вы узнали, как попасть сюда. И ключ, откуда вы его добыли?       Маленькая девочка отвернулась, смотря на осколки, раздумывая.       – У папы, – тихо ответила она, все ещё злясь, – Это была не я, – уже жёстко.       – Что не ты? – Талия на мгновение посмотрела за спину, пытаясь расслышать сердцебиение других соучастников этого кавардака.       – Это не я разбила, – уже уверенно вскинув подбородок, заявила девочка.       – Кора, – Джексон сделал шаг вперёд, но резко останавиля, не решаясь нарушить круг, в котором находились его тётя и кузина.       – Почему ты врёшь, Кора, разве этому я тебя учила? – отрезает Талия, не дав дочери вновь заговорить, явно переча, – Вы все будете наказаны по всей строгости, а вы…       Талия повернулась к двум другим детям в этом помещении, которые были соучастниками этого инцидента, но не успела сказать и слова, как сзади раздалось раздражённое:       – Вы учили меня не врать, мама, – говорила девочка с нажимом и неким холодом в детском голоске, – Но я говорю правду…       – Я слышу твоё сердцебиение, – вздохнула женщина, явно устав от этих детских выходок.       Кора уже с детства была другой, не такой, какими росли щенки в их стае. Она словно была отрешена от этого мира. Девочка была третьим ребёнком, но при этом долгожданным, её единственной. Но она, Талия, была озабочена причиной такого поведения дочери. Кора была слишком человеком, что, конечно, не было хорошо для их уклада в стае, куда должна была войти вскоре маленькая Хейл с момента полового созревания и обращения в волка. Для неё очень тяжело давалась дружба с другими детьми в их семье. Она была слабой и то, что она была дочерью вожака уважаемой семьи не могло повлиять на поведение других детей, которые уже сейчас устанавливали внутреннюю иерархию, что в дальнейшем будет иметь большое значение, когда они войдут в стаю как полноценные волки. Талия не желала, чтобы её дочь вошла в неё в роли отщепенца, изгоя. Даже её отец ничего не мог изменить: в этом отношении он был незыблем и упрям, как скала, уважая внутреннюю структуру их рода. В таком случае Коре будет лучше расти среди обычных людей, где она будет чувствовать себя более уверенно.       – Я говорю правду, – повторила Кора вновь, но уже громко, – Это Джексон хотел сыграть в альфу–вожака, увидев такую же вещицу, как у отца. Я всего лишь хотела отнять трикселион у него. Джексон даже не заслуживает называться альфой! – выплюнула она со злостью. И Талия, схватив её резко за кисть, дёрнула, призывая подчиниться, сверкая золотистыми крапинками глаз.       – Хватит, я уже устала от этого всего, Кора! – девочка прикусила губу, чтобы только не расплакаться. Джексон ухмылялся, её затопило обидой и, видя, что Малия и не думала заступиться, стало и вовсе горько. От слов матери внутри всё скрутилось крепким жгутом, не собираясь отпускать, пока он и вовсе не задушит её слезами. – Это не освобождает тебя от проступка, что ты совершила, а Джексоном и Малией уже займётся Коррин.       – Ты всё ещё мне не веришь, – тихо сказала Кора, вырвав руку и стремительно выжав из хранилища, сбивая с ног попадающихся на её пути взрослых в доме, слыша только зовущих её имя людей позади, когда уже скрывалась в гуще леса, что окружал огромный особняк стаи Хейлов. И эти слова вовсе не предназначались для этого случая, а обобщили всю сложившуюся картину и чувства, что были в чернявой девочке.       Успокоившись и выплакав все слезы, Кора ломала мелкие ветки ствола на верхушке дерева, куда взобралась, кидая их вниз. Она была глубоко обижена на всех: за их непонимание и неискренность старания. Для всех она была просто дочкой вожака древней влиятельной стаи, омегой, благодаря которой можно позже сторговаться для решения вопросов их семьи. Она чувствовала себя ручной собакой на привязи. Она искренне всё это ненавидела. Ненавидела и своё одиночество, на которое обрекли её собственные родители: быть дочерью Виктора означает быть просто идеальной во всём, как, например, Лора, которая была идеальным примером для всех: красивая, воспитанная и, главное, сильная, она могла сразится с альфой и одолеть его, то, как она умела убеждать, её аромат, которым она умело пользовалась. Идеальная дочь!       Кора была не чета старшей сестре. Она и не хотела вспоминать своего старшего брата и кузенов. Даже та Малия, которая была с ней одного возраста уже отличалась качествами настоявшего волка, а она даже не могла отрасти чёртовы когти, слышать, как слышали другие в семье, и видеть, как видели оборотни. Может, она всё же больше человек. Эти мысли отражались в глазах матери. Это бы оправдывало её слабость. Она даже за свои вещи не могла побороться, оставленные её братьями и сёстрами сломанные, обглоданные игрушки.       Она чихнула от пыли листьев, посыпавшейся на неё, слегка съёжилась от весенней прохлады вечера, пусть она была последней перед знойным летом. Климат на севере Айдахо был резко континентальным, капризным и переменчивым. Завтра с равной вероятностью мог выпасть снег на их земли или обрушиться лучи яркого, тёплого солнца.       Раздумывая об этом, краем уха она расслышала хруст веток и шевеление в густых кустах меж деревьев. Сощурив глаза, она пыталась разглядеть в сумерках гостя, что решил к ней заглянуть: омеги хоть и были значимой фигурой в иерархии оборотней, стоя вровень чуть ли не с альфами, но не обладали тем же могуществом, что и они, скорее, они были теми, на чью безопасность налагалось табу, и их нельзя было трогать, ведь за этим следовало судебное разбирательство и чуть ли не проклятье. Пользуясь этим, омеги часто прикрывали горла своим альфа, стоя перед ними даже во время ожесточённых войн между стаями. Впрочем, часто именно из-за них эти ожесточённые войны и начинались, но, как они возгорались из-за омег, так же, благодаря им же, и потухали. Омеги считались святыми для оборотней, только потому что могли даровать жизнь и, конечно, из-за прихоти первобытных инстинктов: защита слабых и немощных сильными. В их обязанности входило только откармливание щенков и воспитание из них воинов. Кора, подумав об этом, хмыкнула и вспоминала образ матери. Омега – вожак их стаи, но это не даровало ей теплоту в глазах отца, вожака–альфы. Тот был до сих пор предан своей первой омеге, которая умерла, даровав жизнь их первенцу – альфе, Дереку, который сейчас следил за ней. Ей и не стоило гадать, чтобы понять, кто ошивался рядом. Был только один вопрос, которую она и озвучила в темноту:       – Как долго ты здесь? – из кустов вынырнул чёрный волк, глаза которого горели рубином. Он был почти пять футов высотой, несмотря на свой возраст, Дерек в своей животной ипостаси был вровень любому взрослому альфе в стае. Ему предрекали, что он будет даже крупнее Виктора – нынешнего вожака(несмотря на то, что тот был почти шесть и девять футов высотой) и, когда придёт его время занять место предводителя, то явно войдёт в список сильнейших альф в истории рода. На него возлагались большие надежды, а ведь тот всё ещё был юношей, который учился в старшей школе, гулял с друзьями, заигрывал с красивыми девочками, был без ума от баскетбола и болеел за Лейкерс. Кора и представить боялась время, когда он преодолеет это самое юношество и станет настоящим мужчиной, ведь тогда он будет ещё крупнее, чем сейчас, распространяя сильную подчиняющую ауру вокруг себя. Она невольно поёжилась.       – Заболеешь ведь, – ухмыльнулся Дерек, обретая человеческую форму и явно не стесняясь своей наготы. Кора уже привычно зажмурилась, скалясь.       – Дерек, я маме расскажу, что ты красуешься своими колокольчиками передо мной, – размахивала ручками вслепую перед собой. Дерек на это усмехнулся и просто сел под деревом, на котором расположилась его сестра.       – Кажется, ты на маму была обижена, так что ничего не сможешь ей рассказать, – выпалил он, на что омега поджала губы, отвернувшись вовсе.       – Не твоё дело, – выпалила она равнодушно, но Дерек услышал болезненный стук её сердца. Но тут же девочка выпалила другое, оставляя за собой последнее слово, – Расскажу Пейдж, что вчера ты променял её на игры с Айзеком, соврав ей, что был нужен отцу.       Дерек звонко расхохотался, запрокинув голову, ударяясь об твёрдую кору дерева затылком.       – Маленькая шантажистка.       – Я ей ещё много чего могу рассказать, – блеснула она тёмными глазами.       – Не сомневаюсь, но давай ты всё же не будешь ей это говорить, – тон его голоса был игривым, и Кора поняла, что тот в своей привычной манере предлагал ей сделку, от которой она, естественно, не могла отказаться. Она никогда не отказывалась, ведь Дерек лучше всех знал, как подкупить сестру. Он был единственным, кто был в курсе её детских предпочтений. Её сердце вновь болезненно отозвалось в груди, из–за чего она прижала маленькие ручки к груди.       В их огромном доме всегда было много детей, сколько она себя помнит. Но их было, конечно, меньше взрослых, которые там жили, но это не изменяло того факта, что в конечном итоге она, Кора, ничем от них не отличалась. За всеми детьми всегда отвечала одна или другая ответственная омега. Чаще всего это была Хлоя, младшая сестра её матери - Талии или Коррин - жена дяди Питера, которого она любила, наверное, даже больше своего отца. По крайней мере, для дяди она была более чем просто ещё одним ребёнком в помёте стаи. Виктора же, которого девочка из–за своего детского упрямства называла отцом и никак иначе, она боялась: тот был хмурым, с холодным взглядом и смотрел так, будто выворачивал душу. Девочка вспомнила то, как прошлой зимой упала в ледяную воду, когда под ней раскололся лёд, хоть они и были уверены, что тот ещё прочный и на нём можно кататься. Она не почувствовала той любви отца, о которой ей постоянно твердили и в которой так рьяно убеждали. Она почувствовала разочарование альфы, у которого мог родиться такой щенок, как она. И даже те инстинкты между отцом и ребёнком не помогли наладить отношения между ними: Виктор был слишком предан своим принципам и за годы долгой жизни идеально слился с волком внутри, поэтому ему не грозили потеря контроля, смотря на мир и анализируя его холодным умом. Кора боялась, Вожак был разочарован.       – Кора? – Хейл заметил её изменившееся настроение, а во рту горчило от боли, что исходила от девочки, и это не нравилось альфе, – Спустись, карапуз!       Кора выполнила просьбу брата, но только для того, чтобы прижаться к его всегда горячему телу, которое могло согреть её от наступившего холода, накрывшего их с приходом темноты вечера. И заплакать, ища утешение, защиту в сильных руках, получая то, чем была обделена с самого младенчества. Она была несчастна в стае, в семье. Дерека она всегда любила, но был слишком взрослым, чтобы понять хрупкое, детское сердечко, которое могло разбиться даже от косого взгляда и неправильных слов, сказанных окружающими, которому отчаянно нужна была забота и любовь, а не нянька на ораву детей, в которой ты - одна из десяти.       – Ты же понимаешь, что нас давно ищут? – Дерек смотрел на сестру, которая не собиралась уходить из леса, сидя меж деревьев, содрогаясь от порыва даже лёгкого ветра. Замёрзла. Дерек был альфой, ему не были страшны низкие температуры, он переживал, что его Кора завтра точно сляжет с температурой, и за ней придёт ухаживать мама или Питер. Он бы хотел, но завтра у него был важный матч, который открывал соревнование между школами в Бейкон Хиллз. Если они выиграют(а они точно выиграют, так было всегда и так будет, пока он не закончит эту грёбанную школу), это поможет ему, когда он выпустится. А Кора же отказывалась уходить и идти в дом, где, конечно, её ждала злая мать и наказание, а он даже не мог дать ей куртку и ветровку, так как пришёл из дома без одежды в облике волка. Сестра из упрямства отказывалась даже греться в шерсти животного, но инстинкты Дерека говорили об обратном – заботиться и не позволить страдать родной крови.       – Как думаешь, лучше ли мне уйти окончательно к людям? – Дерек застыл, смотря на сестру. Он боялся дать ответ, но был ли у него он? Оборотень надеялся только на то, что это просто одна из ветреных мыслей детей, которая теряется спустя минуту. Но, видя взгляд Коры, которая с решимостью смотрела на него, Дерек понял, что его сестра уже не ребёнок и слишком много понимала для своего возраста. Как бы он хотел, чтобы она оставалась мелкой, всё время плачущей, эгоистичной девочкой, которой бы хотелось потакать из–за любви к ней.       Воздух – холодный. Земля – промёрзлая и сырая. Звуки – слишком громкие. А звёзды – слишком яркие, но такие прекрасные. Тело же – чужое, как и звук в голове и чей–то голос.       Чей–то? Или его? Он не мог понять. В голове было пусто, только отдалённые звуки, которые будто поднимались из–под толщи воды. Но откуда он знал это сравнение? Он дышал, стараясь унять боль в голове и в теле. Всё будто в первый раз: он старался дышать, учился маленьким вдохам и аккуратным выдохам, но тело вообще не ощущалось, только холод, который гулял по нему. Открывая глаза, мальчик, как новорождённый щенок, лишённый зрения, видел только яркие вспышки небесных тел, выделяющихся в тумане глаз. В голове было пусто, как и не было ни единой мысли. – Стайлз! – кто–то кричал?       Зрение прояснилось, только вот всё было словно в мареве. Он научился дышать, видеть, но для этого всего по ощущениям ушла целая вечность времени. Теплота исчезла, мальчик начал ощущать воздух, которым дышал, запахи – их было так много, что голова кружилась. Ребёнок начал осязать. Прошло ещё время. – Стайлз! – вновь кричали. Он прислушивался, понимая, что слышал мир вокруг: стрекот сверчков, которые пытались разбудить ребёнка, шорох листьев деревьев, кроны которых грозно скрипели, и собственное сердце, которое билось так, будто старалось выскочить из клетки хрупких рёбер.       Голос в голове отдалился и потух тогда, когда зрение прояснилось и понимание, что он лежал в холодной земле, укатанный в толстые корни огромного дерева, сквозь которые было видно чистое небо, усыпанное мерцающими точками, а свет луны, что возвышалась над всеми, ласкал своими лучами тело мальчика, покрытое грязью, прилипшими к нему сухими листьями деревьев. Слышался шёпот, но уже другой. Оглядываясь, он не мог понять, откуда его слышал, словно он был повсюду одновременно. Корни дуба аккуратно отпустили ребёнка, даря ему последнее своё тепло. Мальчик почувствовал кровь, которая бежал по его венам, пальцы рук, сжатые в кулачки, и тонкие ножки, которые были прижаты к груди и опустились на сырую землю, когда и вовсе исчез напор корней.       Мальчик упал на мокрую траву, холод пробрал голое тело, пронизывая до костей. Оглядываясь, он увидел большой, вырезанный пень, шёпот, обволакивающий пространство, точно принадлежал ему. Мальчик ничего не понимал.       – Что? – хриплое, истощённое, – Я не могу понять, – уже отчаянное.       Но голос уже затих. Наступила оглушительная тишина. Только вот с тишиной пришло запоздалое понимания чувств, что роились внутри: раздор, непонимание, боль, паника, потерянность, недостаток чего–то, отчего всё сжималось внутри, одиночество. Что происходит? Где он? Почему он такой: голый, чумазый, обессиленный, голодный.       Скручиваясь на земле, мальчик тихо начал рыдать, зовя, но не зная кого, не зная чего, лес давил на него, запахи сгущались, и этого было слишком много для первого раза, отчего голова начала кружиться, а мысли хаотично прыгали, выдавая всё новые и новые вопросы, на которых не было ответов. Страх же, зародившийся от мерзких чувств, топил сознание, и мальчик начал задыхаться, проговаривая одно и то же.       – Кто-нибудь… хоть кто-нибудь...