Петля

Умирать можно по-разному, и это необязательно означает физическую смерть. Смерть – это символ. Вас могут убить словом, и вы умрёте, хотя физически вы не станете трупом – только внутри. Можно убить поступком, словом – или же недействием, мёртвым штилем равнодушия; так рождаются самоубийцы, мстители и монстры. Самоубийцы ломаются в час духовной смерти и хотят привести тело в равновесие с духом; мстители жаждут крови обидчика, словно раненые звери; монстры разносят смерть, точно паразиты – болезни; и только живые трупы обречённо смотрят вдаль и ждут конца – неважно, какого. А есть те, кто никогда и не жил, их существование – бесконечность смерти в затянувшемся миге; они подобны призракам, не оставляющим следа; они могут всё и ничего, и лёд не тает. … А ещё смерть – это всегда начало. Чтобы что-то пришло, чему-то приходится уходить, и в муках перерождения появляется новое…

Gast28

*** Уже начинало светать, когда Тео засобирался домой после примирительного ужина. Он бы и подольше посидел, но Лукас напомнил ему, что Агнесс будет волноваться, а то и обидится, как пить дать. И лучше не нервировать её, тем более в праздничную ночь. - Ты и так рисковал, не думаю, что она твой визит ко мне одобрила. - Я просто не успел ей ничего объяснить, - покачал головой Тео. – Мне показалось, я должен поторопиться, иначе… Чёрт его знает, что иначе. Не мог я ждать, и всё. Но я расскажу ей, сейчас же расскажу, как только приду домой. Она поймёт, должна понять. Лукас так совершенно не думал, но вслух не сказал ничего. - Ты так и не поел нормально, - Тео кивком указал на тарелку с почти не тронутым мясом. Лукас только краешек от ломтя отрезал и проглотил, дальше дело не пошло. Видимо, кусок ему в горло не лез, несмотря на голод. А в том, что Лукас голодает, никаких сомнений быть не могло – ему повсеместно отказывались продавать продукты, да и его осунувшийся вид говорил сам за себя. Ну ничего, ничего, скоро это всё закончится! Тео был настроен крайне решительно: сегодня же утром он расскажет всем остальным о признании Клары! Лукас в ответ на его замечание только головой покачал: - Аппетита нет, извини. - А ты через силу. Хотя бы половину! Я серьёзно говорю, Лукас. И постарайся отдохнуть, - Тео обнял его и коснулся губами щеки. – Я обязательно позвоню тебе утром. И приду. Слышишь? - Хорошо, - согласился Лукас, впрочем, без энтузиазма. Наверное, он должен был чувствовать облегчение. Но ничего подобного не происходило, как он к себе ни прислушивался. Может быть, в этом была виновата усталость, накопившаяся за всё это время, и боязнь поверить, что дело, наконец, сдвинулось с мёртвой точки. А может, просто не осталось никаких эмоций – всё растратил там, в церкви. Только обещание Тео не вызвало у Лукаса ни радости, ни воодушевления. Даже если Тео ему и поверил, то не факт, что поверят и остальные. Они ему и впрямь верить не обязаны – как оказалось, цена доброго имени – грош в базарный день. Не видят, не чувствуют, не хотят понимать, что он ни в чём не виноват, не приставал к их детям – и кто их заставит своё решение изменить? Расписаться в том, что ошиблись? Никто. И мечтать нечего. Наверное, и Тео продержится в своём убеждении недолго. Их много, а он один. Подавят и повернут в свою сторону. Уж ему ли не знать, как происходят такие вещи? Одинокий голос в толпе не слышно. Нет, не стало Лукасу легче. Только сильнее припечатывало к земле, словно проливной дождь с упорством вбивал его в дорожную грязь. Как будто и без того этой грязи на него вылили недостаточно. Тео ушёл, а Лукас после его ухода сделался какой-то дёрганый, шуганутый: бессмысленно бродил по дому, хватаясь за первые попадающиеся под руку предметы, то переставляя их, то возвращая на место. Потеряв счёт времени, он передвигался из одной комнаты в другую, не понимая, что он ищет, что и зачем делает. Остановился только, уронив на пол какую-то чашку – его немного отрезвил звук разбившегося стекла. Решив убрать осколки, он ухитрился напрочь забыть про веник и принялся собирать их руками, но и тут ждала неудача – осколки то словно ускользали из-под его пальцев, ставших вдруг какими-то неловкими и негибкими, то рука благополучно «проходила» сквозь осколки, и ухватить не было никакой возможности. Лишь несколько минут спустя он понял, что дело совсем не в осколках, а в нём самом – руки не слушались, перед глазами дрожала мутная пелена. Откуда-то накатила тошнота и противная слабость, такая, что ноги перестали держать – Лукас опустился на колени. Его трясло, всё тело казалось липким и отвратительно грязным из-за ледяного пота, который лил с него ручьями. В сердце медленно вгрызалась толстая игла, пробуравливая его насквозь. И только одна мысль с упрямой и безумной настойчивостью стучалась во все уголки сознания: «Наверное, я умираю». Всё-таки добились они своего… Встать, найти телефон, добраться до дивана, потом вызвать «скорую»… А на кой чёрт? Сквозь нарастающую боль Лукас даже рассмеялся – глухо, горько, но от души: так они и кинулись ему помогать! Держи карман шире. Порадуются только. Может быть, даже добьют, чтобы уж наверняка. И даже скорее всего. И вообще – не надо портить людям праздник. Нет оснований. Не из-за чего. В ванной, в аптечке, вспомнилось ему, кажется, есть нитроглицерин. Сколько таблеток нужно? Одна? Две? Или больше? Лукас даже в таком состоянии понимал, что с головой у него что-то не так. Вместо инстинкта самосохранения работало эрзац-сознание: а что в таких случаях полагается? Из зеркала над раковиной на него глянуло бледное до синюшности лицо – обтянутый кожей череп, на месте глаз – зияющие чёрные провалы тьмы, кожа на серых губах – потрескавшаяся, словно изжёванная. Волосы облепили мокрый лоб, как сосульки. Едва зажившие ссадины резко выделяются на бледной коже. Даже и не разобрать, сколько лет чучелу – от двадцати до пятидесяти. Сейчас он запросто мог бы и без грима изображать смерть. Смерть… А не это ли выход? Только ещё немного потерпеть, не пытаясь спасти своё сердце – и ничего этого не станет. Ни грязного скандала, ни его незаслуженного позора, ни чужой удушающей ненависти, ни гибели Фэнни, ни нервного срыва в церкви. Аптечка выпала из холодных, ослабевших пальцев, а Лукас не обратил на это никакого внимания, продолжая неподвижно стоять и смотреть на своё измученное, какое-то высохшее лицо, и отстранённо, словно о ком-то постороннем, размышляя: надо ли себя спасать, если это никому не нужно, и в первую очередь – ему? Игла в груди нажимала всё сильней и сильней. - Попрощаемся? – сказал он вслух своему отражению, и собственный голос прозвучал в тишине дома, как шелест сухих листьев. Наверное, его нескоро ещё обнаружат. Праздник у людей, в конце концов. Только и дела им в Рождество, как думать о нём, изгое общества. Разве что Тео – добрый, понимающий… лучший друг, который всё-таки усомнился в его виновности… В самом деле усомнился? Конечно, иначе бы он не пришёл, не сбежал бы из дома в канун Рождества, рискуя поссориться с женой и с гостями, ища общества того, кто в глазах остальных теперь навсегда – двуличная мразь, недостойная жить… Впрочем, это уже не имеет значения. Новый приступ боли заставил Лукаса затаить дыхание, но он почему-то продолжал цепляться взглядом за своё отражение. По ту сторону бесстрастного гладкого стекла «зазеркальный» Лукас становился прямо на глазах каким-то уж совсем бледным. Скоро уже… Может быть, написать предсмертную записку, пока ещё остаются силы и время? Чушь какая-то, он же не совершает самоубийства. И потом, что такого он может там написать? Что никого не винит в своей смерти? Что сам ни в чём не виноват – а там пусть думают, что хотят? Ерунда. Они и так думают, что хотят. Да и не остаётся больше времени искать бумагу и ручку – вот уже и собственное отражение расплывается перед глазами, свет тускнеет и постепенно гаснет, и слышится откуда-то нарастающий гул, заполняющий собой всё пространство. Потом к гулу вдруг примешался заливистый лай, и где-то совсем рядом, по жухлой траве, пробежала Фэнни, понеслась стрелой вперёд, где высились прозрачные, серые, как тени, деревья и кусты, и надо было куда-то спешить вслед за ней. Лукас пошёл, сначала медленно, еле волоча непослушные, слабые ноги, потом всё легче и быстрее, пошёл следом за Фэнни, а потом уже не стало ничего. Падая, Лукас ощутил, что сердце, наконец, отпустило. *** Год спустя. * Тео увидел Лукаса в супермаркете возле полок с консервами и решительно двинулся ему навстречу. Друг стоял, задумчиво разглядывая этикетку на банке равиоли. Пластиковая корзинка рядом с ним не была заполнена даже на треть. Тео пригляделся: хлеб, несколько банок с консервированным супом, коробка с чаем и пачка молотого кофе. Типично для одинокого холостяка, превратившего себя почти в затворника. «Может, всё-таки познакомить его с какой-нибудь девушкой...» - в который раз подумал Тео, но сам себя осадил. Купидон со стрелами нашёлся, курам на смех. Легко сказать «познакомить». Познакомь, попробуй. Он хорошо помнил, как решительно и категорически Лукас отказался от подобного предложения несколько месяцев назад. - Сам подумай, какой из меня жених, особенно теперь, - говорил он, очевидно, имея в виду скандал, перевернувший его жизнь. Не знал, да и не особенно рвался знать, что ореол невинно пострадавшего только на руку сыграл бы. Но ему всё это не было нужно – остынув от былых страстей, Лукас будто перестарался и вовсе выстудил себя до последнего нервного корешка. Отношения с Надей так до конца и не наладились – попробовали сойтись ещё раз и всё-таки разбежались, а начинать заново ни с кем не хотелось. Так и жил – дом и работа, иногда – совместные вылазки в лес. Маркус, участвующий сейчас в программе школьного обмена, стабильно каждый день выходил на связь по Скайпу, общаясь с ним по часу, а то и больше, и это хоть как-то помогало Лукасу не разорвать контакт с внешним миром полностью. Впрочем, несколько раз Тео удавалось зазвать его в гости. Но на этом всё. А ведь Лукас всё ещё красивый мужчина, он ещё мужчина хоть куда. Это несмотря на то, что последний год проехался по нему асфальтовым катком. Да так, что пришлось по частям восстанавливаться, и то не полностью удалось – это очень заметно. До сих пор «как выпотрошенный», по словам Тарбена из мясного отдела супермаркета. И впрямь, трудно подобрать более подходящее определение. Его будто действительно вспороли, выпотрошили, выскребли всё, что могли, и зашили обратно. И лишь по неясным причинам он всё ещё жив, способен ходить и говорить. Тео заметно вздрогнул: ну да, практически так и есть. Ведь что с Лукасом было в прошлое Рождество – вспомнить жутко. А он сам чуть поедом себя не съел за то, что ушёл тогда домой, хорошо хоть, ума хватило, позвонив ему утром, насторожиться оттого, что друг не отвечает на звонки. Примчался к нему, не разбирая дороги, преисполненный дурных предчувствий, и нашёл Лукаса в ванной, где он рухнул на пол и, чтобы праздник был полным, приложился дополнительно головой о раковину. Рядом валялась разворошенная аптечка, видимо, Лукас её выронил, когда хотел, но не успел достать лекарство. Врачи со «скорой» тогда от души удивлялись тому, что его вообще удалось застать в живых. Обычно в возрасте за сорок обширный инфаркт – это верный приговор. Но, видимо, ещё что-то держало Лукаса на земле, иначе и объяснить нельзя. Как Маркус, его сын, их всех ненавидел тогда, уму непостижимо! Пока Лукас лежал в больнице, он дни напролёт просиживал то в его палате, то на стуле у двери, и других слов, кроме как «а ну пошли вон отсюда», посетители от него просто не слышали – это они сотворили с его отцом такое, травили и мучили, почти убили, а теперь лезут чуть ли не целоваться. Да чтоб им всем провалиться! И они отступали, пасуя перед мальчишкой – столько в нём было ледяной, неприкрытой, непрощающей злости. Она изливалась на них из его жёстких и таких взрослых глаз, как кислота, и вынести это было невозможно. Только недавно Маркус немного успокоился, когда понял, что никто не притворяется, не собирается нападать на Лукаса, и то нет-нет, да и посмотрит снова напряжённо, подозрительно. Конечно, к моменту выхода Лукаса из больницы всему посёлку стало известно, что он действительно ни в чём не виновен. Приехавшие специально из Копенгагена эксперты, в том числе и психологи, учинили форменный погром. Они затребовали все материалы по его делу и, изучив их чуть ли не под микроскопом, пришли в настоящий ужас: разве так работают? Местных «специалистов» они просто размазали по стенке, окрестив безмозглыми непрофессионалами, не знающими не только психологии детей, но и элементарных правовых норм.** Разразился не просто скандал – настоящая буря, перевернувшая посёлок вверх тормашками. Судом дело не кончилось лишь потому, что Лукасу до смерти надоела эта идиотская канитель, и он отказался в этом участвовать. В первые дни после его выхода из больницы жители посёлка притихли, ожидая обвинений и упрёков с его стороны, а то и судебного разбирательства, для которого у него были все основания – одно только нападение в магазине и убийство собаки чего стоило, не говоря уж о незаконном увольнении! Но ничего так и не дождались. Лукас об этом ни разу не заговорил – как отрезало. Парадоксальным образом это не принесло облегчения никому. Повисло в воздухе что-то тяжёлое, гнетущее, словно набухшая, мрачная, больная от непролитого дождя туча. И ни в одну сторону, ни в другую не было никаких шагов. Лукаса даже восстановили на работе в детском саду, но он как-то вяло прореагировал на потрясающую новость. Должно быть, из-за слабости после болезни, решил тогда Тео. Прошло несколько месяцев, прежде чем стало ясно: ситуация-то куда серьёзнее, чем поначалу казалось. Нет, Лукас вроде бы старался жить дальше, даже вновь начал улыбаться, общаться с людьми, но Тео – и не только его – не отпускало стойкое ощущение, что он всё на свете в гробу видал. Перегорело в нём что-то главное, что отличает живого человека от механизма, работающего по заданному алгоритму. - Привет, - поздоровался Тео, подойдя поближе. – Как ты? Лукас кивнул головой, пожал его ладонь и натянуто улыбнулся: - Хорошо. Ни черта не хорошо, с досадой подумал Тео, внимательно вглядываясь в его лицо, но вслух поинтересовался: - Отошёл уже от выстрела? - Да, вполне, - друг, наконец, сделал выбор, отправил в корзинку три банки готовых равиоли и совершенно спокойно заявил: - На самом деле я чего-то такого и должен был ожидать. Знаешь, я совсем не удивляюсь тому, что не все верят… - Брось, - Тео становилось откровенно страшно, когда он думал о том же самом, да ещё и этот бесцветный голос, которым Лукас обо всём этом говорил, подливал масла в огонь: неужели ему до такой степени наплевать, оставят его в живых или нет? – Из-за какого-то психа такие выводы. Казалось бы, после признания Клары, сделанного сначала ему, а потом и столичным экспертам, после повторного следствия, вскрывшего массу ошибок в следствии предыдущем, после кропотливого опроса и въедливого тестирования всех детей, отчаянно скучающих по Лукасу, не осталось больше никаких недомолвок и неясностей. Даже кретин законченный понял бы, что ни к какому ребёнку Лукас не приставал. Но кто мог поручиться за всех жителей посёлка? Мало, что ли, свихнутых на собственной точке зрения упёртых фанатиков? Вот правы они – и всё тут, хоть трава не гори. И всё, что угодно, сделают, лишь бы не признавать, как фатально ошиблись… - Я вот думаю, это могла быть и случайность, - уже на улице горячо убеждал Тео скорее себя, чем Лукаса, слегка сжав его плечо. Даже сквозь толстую куртку было заметно, как он исхудал. – Жаль, что ты не сумел этого идиота рассмотреть, давно бы ему показали, где раки зимуют... – добавил он со злой досадой. – Не умеешь с оружием обращаться – не суйся, так нет же, куда там! - Себя-то хоть не обманывай, - усмехнулся Лукас. – Я отношусь к этому спокойно... - А я нет! – нахмурился Тео. – Если это действительно попытка убийства, тогда нужно разыскать эту сволочь и судить, это ты хоть понимаешь? Или ты ждать собираешься, когда ему всё удастся? – он сам не заметил, как повысил голос. - Не кричи, - Лукас оторвался от созерцания асфальта под ногами и повернулся к другу. – Я всё понимаю и осознаю. Мне, разумеется, неприятно. Но, с другой стороны, чего ты ожидал? Чего я должен был ожидать? Что все без исключения безоговорочно поверят в мою невиновность? Тео, мы не в сказке живём. У меня было время о многом подумать. Людям всегда был и будет необходим образ врага. Причём, вполне конкретного, осязаемого, на которого реально и удобно излить накопившуюся по разным причинам агрессию. Ну и заодно себя на его фоне хорошими почувствовать. Святое дело. Тео вдруг захотелось ухватить друга за отвороты куртки, пару раз энергично встряхнуть и рявкнуть: «Чёрт подери, ну очнись же, наконец! Зачем себя хоронишь раньше времени?» - И что с того? Почему именно ты должен быть таким врагом? Ты этого не заслужил! - От этого никто не застрахован. Не я, так кто-то ещё. - Как бы там ни было, - решительно заявил Тео, - но я не позволю никому тебя тронуть, Лукас, пока от меня хоть что-то зависит! Бедный Тео. До сих пор его мучает совесть из-за того, что он на какое-то время тоже поверил в его виновность и отстранился от него. Тогда, помнится, Лукас за это на него обижался. А сейчас собственная острая реакция вызывала только вялое недоумение: чего, спрашивается, обижался? Сам-то, наверное, тоже бы на его месте поверил. Так что успокойся, Тео, всё позади, не собирается Лукас тебя ни в чём упрекать. Всё тогда уже сказал тебе в церкви. Ты только не настаивай на частых встречах, пожалуйста. Дважды в одну воду не входят. Именно так и думал Лукас каждый раз, глядя на приветливые – искренне приветливые лица людей, с которыми когда-то дружил, и выдавливая в ответ из себя нечто похожее на улыбку: «Дважды в одну воду не входят». Лучше и не начинать. Не начинать снова чувствовать что-либо к людям. Так даже спокойнее, когда по жилам течёт что-то холодное, как серое ноябрьское небо. Из детского сада он именно поэтому уволился – когда понял, что дети, любившие его всей душой, вот-вот и его заставят оттаять, ожить, и сердце вырвется из формалина, расправится, заработает в полную силу. Скорее, скорее вернуть его обратно, в спокойный, безэмоциональный, спасительный холод. Не провоцировать. Не тревожить. Не чувствовать. Так вот и вышло, что заявление об уходе он подал по своей инициативе через месяц, к несказанному удивлению Гретты. Дети подняли страшный рёв – не уходи и всё тут. Облепили его со всех сторон, повисли на шее, на руках, и отпускать нипочём не хотели, успокоить их удалось с большим трудом. Причём, успокаивал тот же Лукас – больше ни на кого они не обращали внимания, как оглохли. - Всё же подумай ещё раз, - говорили ему тем же вечером – и после неоднократно – нагрянувшие домой соседи. – Ну скажи откровенно, Лукас: что ты, к чертям собачьим, вытворяешь? Это как называется? Ничего не осталось к ним, да? Ничегошеньки? Они тебя так любят… - А вам не страшно? – Лукас даже не пытался быть деликатным. В конце концов, какая разница, каким тебя воспринимают окружающие, если в любой момент это впечатление о тебе может превратиться в дым, и никто о нём даже не вспомнит? - Ты это брось, брось, всем уже давно всё ясно! – горячился Йохан так, что даже кулаком по столу пристукивать начал для вящей убедительности. – Да стали бы они так расстраиваться, если бы ты и вправду с ними что-то сделал? Ни черта подобного! - Рад, что это заметили. И дальше в том же духе. Короткие фразы, ровный голос. Мёртвые глаза. Отстали от него после нескольких неудачных попыток пробиться сквозь стену равнодушия, но у кого-то всё равно да вырывалось ещё долгое время: «Куда, ну зачем ты уходишь». Работу, не требующую интенсивных контактов с людьми, удалось найти достаточно быстро – благо, Интернет и ноутбук были под рукой, а Лукас довольно прилично знал немецкий и английский. Так что всё решилось в короткий срок, и вскоре ему стали поступать заказы на перевод статей. По деньгам выходило неплохо – во всяком случае, ему хватало на всё необходимое. Что позволяло вести тот образ жизни, который он себе выбрал. Вот, собственно, и всё. Дома Лукас в лёгком недоумении рассмотрел принесённые из магазина продукты. Зачем он столько накупил, если всё равно способен только раз в день что-то в себя впихнуть? А иногда и так бывает, что, кроме холодной воды, и не хочется ничего. Как он не помер ещё элементарно с голоду – загадка. Действительно, надо хоть сейчас что-то съесть, иначе скоро ноги таскать и соображать перестанет. Поставил чайник, проверил почту – четыре заказа, объём небольшой – заметки, при желании можно справиться уже сегодня. В нетопленом доме было холодно, но Лукас не обращал на это никакого внимания. Даже обогреватель не включал – на скорую руку поужинал разогретыми равиоли, выпил чаю и приступил к работе. Напряжённая возня с текстами, присланными для перевода, заняла весь вечер, но это хотя бы позволило ему отвлечься от навязчивой апатии, которая так и наваливалась, так и обволакивала, словно тяжёлая вязкая глина, превращая даже самое элементарное действие в каторжный труд. Но перевод он всё-таки закончил к полуночи, а больше делать было решительно нечего. Попытка отвлечься просмотром телепрограмм закономерно провалилась, стоило только взглянуть на экран. Там, на экране, красивый мужчина улыбался красивой жене и красивым детишкам, но это была всего лишь реклама сети супермаркетов. Лукас выключил телевизор и завалился спать. Ничего не хотелось. Сон не шёл, пришлось прибегнуть к помощи снотворного. Приняв таблетки, Лукас снова лёг и замер, не двигаясь. Он сильно покривил душой, сказав Тео, что ему ситуация с попыткой убийства неприятна. На самом деле было почти всё равно. А в последние несколько дней слово «почти» можно было с полным правом убрать вообще. Снова эрзац-сознание брало верх над всем остальным: а будь что будет. Умирать – не страшно. Он ещё год назад это понял, когда, можно сказать, побывал на том свете. Освоился, огляделся, местечко себе забронировал. Умирать и впрямь было не страшно, в этом даже виделось что-то успокаивающе естественное: вечно ещё никто не жил. А «там» - спокойно. Разумеется, он понимал, что у него проблемы с головой, но попытки даже представить визит к психотерапевту вызывали активное отторжение – ещё чего! Он уже заранее знал, что на приёме не сможет и рта раскрыть. Мысли снова вернулись к неизвестному, который пытался его убить, и Лукас неожиданно произнёс вслух, нарушая тишину: - Где ты? Приходи, если тебе так не терпится избавиться от меня. Можешь делать, что хочешь. Застрелить, зарезать, пробить голову, другое что-то придумать. Я не буду сопротивляться. Приходи. Длинные чёрные тени лежали на полу, углы комнаты скрадывала темнота. Ещё какое-то время Лукас слушал тишину, надеясь разобрать осторожные шаги своего возможного убийцы. Не дождавшись, заснул под действием таблеток.