Forgotten

      Карен, определённо, был милым. Да, точно, милым. Но не более.       Тёмные кудряшки, узкие расцарапанные губы, почти всегда сложенные в лёгкой улыбке, большие серые глаза, всегда такие открытые, такие добрые… нет, показалось — вот, снова обычный прищур, и теперь в этом остром взгляде серых, отливающихся металлическим угрожающим блеском глазах не сквозит ничего кроме холодной расчётливости и даже скрытой угрозы. Но вот, он снова отвлекается от своих мыслей, переводит взгляд на Ким — и снова этот милый, этот искрящийся чем-то тёплым изнутри взгляд.       Карен был весёлым, быстрым, дёрганым, неспокойным. Карен был живым, он жил, жил каждой секундной, наслаждаясь каждым моментом, пытаясь выжать из него всё. Карен был совершенно непохожим на серьёзную строгую профессор Ким, Карен был почти что её противоположностью — так подумала Ким через пять минут после начала их первого разговора, так она подумала через полчаса после его окончания; так она думала каждый раз, когда вспоминала его лицо, от которого почему-то хотелось улыбаться, хотелось засмеяться вместе с ним, хотелось побежать куда-нибудь — словом, сделать что-то совершенно нетипичное для Ким. Но Ким каждый раз успокаивала себя, заставляя снова взять контроль разумом.       Карен продолжал упорно подходить к Ким на каждой встрече при «дворе» Президента, продолжал ходить за ней, поддерживая скучные — так говорили другие собеседники Ким — разговоры о политике, о науке, о будущем, гадая и споря, какие из самых необычных изобретений смогут воплотиться в ближайшие десять лет, а какие не смогут и вовсе.       — А я тебе говорю, машина времени возможна! Это даже не так уж и сложно, и законы физики не только не опровергают эту возможность, но подтверждают! — настаивает Ким, то ли от увлечения разговором, то ли от наполовину выпитой рюмки слишком необычно для строгой Ким размахивая рукой — Я уверена, что машина времени будет изобретена всего через пару лет, это точно!       — А я и не спорю, это вполне себе вероятно, — спокойно кивает Карен, глядя куда-то в пол — А что насчёт андроидов? Ведь разработки уже идут. Что если поместить устройство в андроида? Этакая машина времени на ножках.       Ким удивлённо поднимает взгляд на парня, уверенная, что он шутит. Но он совершенно серьёзен.       Секунд десять тишины. Карен уже тоже поднимает взгляд на Ким, но теперь она сама пялится вперёд, что-то усиленно прогружая в мозгу и осторожно поправляя прядку мягких чёрных волос за ухо.       — Сэм?       Наконец, она будто просыпается, поворачивается к Карену (который и не против постоять так ещё парочку минут), поворачивается с таким восторгом на лице, что и он невольно улыбается.       — Точно, это же идея! Человек ведь может и не выдержать такой нагрузки, но если отправить не человека при помощи машины времени, а машину… машину времени… Это же может сработать!       Во взгляде Карена ещё пару секунд сквозит та задумчивая нежность вперемешку с радостью. Но вот — и в нём уже можно разглядеть скачущие лучики-смешинки.       — Ну, если кто и создаст такую мудрённую махину, то это точно будет наша доктор Саманта, не так ли?       Ким пренебрежительно фыркает, отворачиваясь в сторону и пытаясь подобрать рациональное объяснению неизвестно откуда появившемуся на её лице румянцу.       — А что если добавить к этой машине, например, встроенную микроволновку? Не, ну а что, всё равно же многофункциональный железный монстрёнок выходит. А так — надо подогреть еду, притянул, открыл ящичек в руке, положил булку. Тогда уж и морозилку, или чайник с тостером. Представляешь — целая кухня в руке?       — Тебя одна еда и волнует! — капризно тянет Ким, смеясь и пихая парня в бок. Карен тоже только смеётся. Тихо так смеётся, но почему-то заразительно. Ким затихает на пару секунд, прислушиваясь к этому смеху, но вот, и сама снова смеётся.       — В жизни не поверю, что такие гениальные идеи крутятся в голове у человека, не занимающего должность главного профессора при Президенте, — уже тише и гораздо серьёзнее, хотя и всё с той же улыбкой в голосе произносит Карен. Кажется, эта улыбка немного грустная.       Ким делает вид, что не услышала его сквозь свой же смех.       Она так и не сказала ему ни своей настоящей должности, ни своей фамилии. Просто Саманта. Она ведь не соврала, это действительно её имя. Вот только все знают её как профессора Ким. Президент, вся его пёстрая прислуга. И К тоже.       К, Ка, дорогой Ка. Ким так и не видела его, ни разу не видела вживую. Но ничто не могло сравниться с теми разговорами за работой и в небольшие перерывы, с его легкими шутками, которые понимали только они двое, и на которые Ким обычно только сердито хмыкала, но уже через секунду теряла способность — и желание — скрывать улыбку и даже смех. Ничто не могло сравниться с тем теплом, которое наполняло её после того, как она выключала компьютер и, закрывая лицо руками, раз за разом повторяла это глупое прозвище. Ка, Ка, Ка.       Она долго гадала, как Ка выглядит на самом деле. Почему-то ей казалось, что он ещё совсем мальчишка, пониже её будет; и обязательно блондин, наверное, с голубыми глазами. Или зелёными. Да, зелёные, наверное, скорее зелёные. Ему такие подойдут. Большие и зелёные, хитрые и добрые одновременно.       Ким даже рисовала его. У неё было много набросков с ним, вот только каждый раз это получался разный человек. Рисовать его таким, каким она видела его каждый день, в этой идиотской маске не хотелось. В маске его видит каждый, в маске его и смысла рисовать нет, это как будто бы и не он вовсе. А вот его настоящего — его настоящего Ким знает. Но не видит.       Она так долго настаивала на встрече, почти умоляла твердолобого К. А он всё отказывался. Говорит, урод, зануда, и вообще, девушкам вроде Ким рядом с ним делать нечего. Говорит и смеётся. Ну правда, придурок же.       И Ка не было рядом. Были разговоры через экран, была общая работа, были обсуждения, были шутки. Самого Ка не было. А Карен — был.       Ким вообще человек серьёзный, так себе и заявила — если что-то очевидно и даже если это неприятно и глупо, надо признать. Это странное тепло в груди, этот неизвестно откуда наплывающий на щеки румянец, это нечто, заставляющее глаза бегать по столу с пробирками и записями и запинаться после каждого слова, это совершенно тупое желание выбежать из душного тесного кабинета и бежать, бежать к нему, распахнуть дверь в его такую же тесную и душную комнату и обнять его, обнять, прижаться покрепче и понять, что вот он, рядом, и это идиотское сводящее с ума тепло — оно на них двоих — это всё могло означать только одно: Ким влюбилась, влюбилась по уши и в первый раз в жизни. Ким пыталась отрицать это, пыталась найти оправдания и аргументы против этого, но всё было тщетно, и она сдалась. Да, она влюбилась в К, в этого придурка по другую сторону экрана.       Признать это стоило ей почти недели отказа от работы, множество нервов, почти пятидневной головной боли и бессонницы и целой горстки таблеток-успокоительных. Но она пообещала себе, пообещала точно: это ни на что не влияет, и Ка даже не догадается об этом. Не должен.       Признать появление другого человека, возможно, ещё более важного для неё, чем её дорогой Ка, стоило ей почти трёх месяцев.       Глаза Ким как будто бы потухли, всегда уложенные волосы небрежными колтунами поднимались в воздух, потрёпанная рубашка то и дело оказывалась застёгнута не на те пуговицы. Ка то и дело отрывался от бумаг, как-то виновато вздыхая и спрашивая Ким, может, она наконец расскажет, что же с ней случилось. Но та только отмахивается — отмахивается от её Ка, единственного человека, которому могла рассказать всё на свете, какой бы чушью это не было, от мелких привычек и вкусах, которые не рассказывала никому — ну вот скажешь первому встречному, что ты больше любишь, чай или кофе — до почти что секретов — отмахивается и просит вернуться к работе. К ничего не остается кроме как снова погрузится в документы.       А Ким даже на экран взгляд поднять не может, и старается молчать — вдруг тогда удаться вообще закончить день без разговоров с ним. Конечно, они с К не имели ничего общего кроме работы, и уж точно не были парой — что уж там говорить, они и друзьями-то вряд ли были, хотя Ким очень хотелось так думать — но каждый раз при виде этой тупой маски почему-то становилось так больно и казалось, будто бы она, Ким, предала что-то важное. Предала Ка.       Да ладно, ему ведь будет только легче, если он узнает, что его перестала любить какая-то придурковатая коллега, видимо, в свои двадцать с лишним ещё не вышедшая из подросткового возраста со своими тупыми любовными дилеммами.       Что говорить до всяких пиршеств да банкетов и городских праздниках, то туда Ким и вовсе не совалась. Карена видеть не хотелось тоже. И почему-то при взгляде на него появлялось то же чувство. Она ведь и его предает, всё ещё думая о Ка, правильно?       Вот и выходит какой-то бред. Работаешь — видишь одного придурка, выходишь на улицу –встречаешь второго. И даже толком не можешь понять, что к ним обоим чувствуешь. И что именно чувствуешь к одному, а что — ко второму.       Ким снова вздыхает, совсем как глупая четырнадцатилетняя девчонка, плачущая по своему крашу, уткнувшись лицом в подушку. Вот бы создать наконец эту идиотскую машину времени и укатить назад, а потом никогда не встречаться с этими двумя. Ага, конечно. Тупо, непрофессионально, давай ещё ход истории порушь из-за своей же тупости.

***

      — Нет, Сэм, так больше продолжаться не может! — Карен почти что грубо схватил девушку за плечо, но тут же испуганно отпустил. И ещё более испуганно отшагнул, когда Ким развернулась.       Всё тот же потухший тупой взгляд, мешки под глазами (это не новость, но обычно они совсем маленькие да припудренные, а сейчас не заметить их невозможно), а обычное выражение строгого спокойствия на лице превратилось в какую-то усталую безнадёжность.       Она только отводит взгляд.       — О, привет, Карен. Давненько не виделись.       Она подумала, может, всё-таки ежемесячные ярмарки немножко развеселят её. К тому же, они проходят по всему городу, да и с Кареном они не общались вот уже два месяца. Совсем не обязательно, что они пересекутся, совсем не обязательно, что он вспомнит и узнает.       Пересеклись, вспомнил, узнал.       — Да что с тобой не так? Я что-то неправильно сделал? Обидел тебя чем-то? Или у тебя какие-то проблемы? Я могу помочь, Сэм.       Что-то в этой речи показалось Ким странным, и она действительно вопросительно посмотрела на парня, преодолевая желание резко обнять его и одновременно бросится прочь.       Так… так не говорят, когда не виделись больше двух месяцев. Или это ей просто такой бракованный друг попался?       Друг…       Ким отвела всё-таки глаза. Усмехнулась. Ещё раз. Засмеялась. Тихо засмеялась, глядя в пол, заставляя плечи мелко трястись. Она сама не заметила, как на глазах появились слёзы, а смех медленно перерос и слабые стоны и хныкание.       А Карен всё ещё стоит, смотрит. Растерялся, наверное. Кто же тут не растеряется. Разговаривал с девушкой нормально, общался, вдруг она пропадает на два месяца, а потом устраивает вот такой вот спектакль.       Или всё не совсем так?..       Холодные пальцы Карена внезапно обжигают ладонь девушки, сильно и настойчиво, но всё ещё не грубо тянут вперёд. Она всё-таки поднимает глаза, но упирается в его спину: Карен не смотрит на неё, идёт вперёд, уверенно расталкивая толпу.       — Нет, Ким, так больше продолжаться не может. Можешь не говорить, я тебя не заставляю, но смотреть на твои слёзы не собираюсь. Пойдём ко мне домой, приготовлю тебе твой любимый кофе, вот там поплачешь и поговоришь.       Ким почему-то даже не удивляется. Почему-то ей кажется, что она давно обо всём знала, вот только боялась признать, как боялась признать свою глупую влюблённость, обнимая подушку и пялясь в стену. Почему-то она знала всё с самого начала, чу́вствовала прямо, а самой себе об этом рассказать не догадалась. Все встало на свои места, все стало каким-то правильным и очевидным.       Саманта Ким снова смеётся, вытирая новый поток слёз свободной рукой.       — А ты знал, что я люблю тебя, Ка? — весело кричит она в спину парня.