Андрон Сатанович
Я пулей вылетел из ОВД, чудом не забыв прихватить куртку. Алиса… Алиса… Алиса… АЛИСА! Из глубин моей души с угрожающей скоростью поднималось то, что вело меня почти всю сознательную жизнь. Гнев. Тот, кто убил мою Алису, мою возлюбленную, смысл моей никчёмной жизни, должен умереть. И если я решу убить его сразу — ему ОЧЕНЬ повезёт! Перед глазами проплыла наша первая встреча.***
— Да чтоб тебя! — ругался я, выливая в унитаз очередную кастрюлю с водой. А с потолка в ванной комнате всё лилась не такая уж тонкая струйка. Ох, не вовремя же родители уехали на турбазу! А мне разбираться! Так, что же делать? Быстро локализовать очаги — и бегом к соседям! Всех убью — один останусь! Я подставил под струю самую большую кастрюлю, её поставил в большой таз, прихватил весомый аргумент в любом споре — молоток — и поспешил наверх. Трижды позвонил в звонок. Не дождавшись ответа, ударил в дверь. Молотком — быстрее услышат. Собрался было шарахнуть ещё раз… Не понадобилось — дверь открыли. Весь гнев, вся ненависть исчезли, будто в сливное отверстие вылетели. Девочка… Молодая девушка, стоявшая на пороге, выглядела настолько жалкой и потерянной, что я едва не бросился обнимать и утешать её… но заметил, что бедняжка насквозь промокла! Подвёрнутые пижамные штаны и синтетический топик плотно облегали точёную фигурку, выставляя то немногое, что можно было выставить, в самом выгодном свете. Я поднял взгляд выше — и обомлел: чистые голубые глаза, наполненные слезами, показались мне бездонными озёрами. Молоток мягко приземлился на ногу… но меня это уже мало волновало — девушка с рыданиями рухнула на колени и вцепилась в мою футболку. — Помогите! Пожалуйста! Я постарался оперативно отлепить от себя плачущее препятствие — пока девица вопила, озерцо за её спиной ширилось, грозя затопить уже тех, кто жил ниже меня. Нерадостная перспектива, учитывая то, что я живу на седьмом этаже. Около пятнадцати минут я пытался совладать с вентилем, контролирующим подачу воды в квартиру. Хорошо хоть, что он был, потому как располагался страшно неудобно — в сортире, в нише у самого пола, среди всякого рода датчиков и счётчиков. Проклиная строителей, я ковырялся там, а девушка стояла над горбом, судорожно комкая в руках половую тряпку. Наконец мне удалось завернуть вентиль. Я поднялся с карачек, утёр со лба пот и удовлетворённо заключил: — Вот и всё… … И едва удержался на ногах, потому что кто-то очень громкий, мягкий и весьма приятный на ощупь, бросился мне на шею. Вот так прорыв труб подарил одному маленькому мерзавцу величайшую драгоценность…***
Я нёсся по улице, позабыв застегнуться и надеть шапку. Сейчас опасность заболеть была наименьшим, что меня заботило. Сам не заметил, как оказался у остановки. К ней как раз подруливал жёлтый фирменный автобус НОМАД. Вовремя — у меня проездной. Вылетая из квартиры после звонка этого Савченко, я совсем позабыл, что в кармане у меня не найдётся и гроша. Вопрос «куда ехать?» даже не стоял. Разумеется, на Медвежью улицу, где находилось жилище моего старинного друга Дэна Менделаева, также служившее нам одним из оперативных штабов, мастерской по производству бомб… и эрзац-мечетью, до постройки нашей собственной, тэнлинской. Да, я, Андрон Сатанович, русский. И горжусь этим. Я — мусульманин. И горжусь этим не меньше. И я — один из активных членов народного революционного движения «Красный Ислам». И горжусь этим больше всего. В автобусе я сообразил наконец застегнуться, надеть шапку и варежки. Только воспаления лёгких сейчас не хватало — у меня ещё много дел. Алиса… Отомщу. Если понадобится — весь город вверх дном переверну, благо я в силах это сделать. Затем… Нас ждёт Великое Дело. Мы заявим о себе, да так, что вся эта земля, обитель порочных нечестивцев, содрогнётся до основания. Наши былые и нынешние свершения — лишь великое начало! Полыхнёт вся страна! Так Дэн сказал, а ему Мансур сказал. Я и Дэн — орудия его воли, как он сам и все мы — орудия воли Всевышнего. Прости, возлюбленная. Я буду скорбеть о тебе… но потом. Сначала привезу твоего убийцу к Абраму. Чем он от него выйдет, пирожками ли, колбасой — меня не колышет. Ага, вот и моя остановка. Дом, в котором жил Дэн, издалека напоминал белёсый, изрытый ровными впадинами кирпич. Как и многие жилые дома здесь. Только они не все белёсые: есть розоватые, зелёные, жёлтые, даже голубые встречаются. Люди хоть как-то пытаются скрасить серую действительность этого города — почитай, одного большого рудника, одного большого завода. Не получается — себя ведь не обманешь. Мне вдруг подумалось, что не люди хозяева здесь. Здесь, где все дома стоят на уходящих глубоко в вечную мерзлоту сваях, где снег выпадает уже в сентябре и не тает до июля, где зимой солнце не показывается вовсе, а летом торчит на небе круглые сутки, хозяева — не мы. Не русские и прочие пришлые, даже не те, кто был до нас — местные народы. Сам Аллах здесь не хозяин, а лишь один из многочисленных гостей. Истинный господин этого царства мрака и уныния — Холод. Люди исчезнут, обратится в ничто ими построенное… Лишь мороз будет стражем этих мест, лишь пробирающий до костей ветер будет выть погребальные песни… Тьфу! Ну и понесло меня! Никогда всю эту философию не жаловал, а тут — на тебе, рассуждаю, как один из тех давно скопытившихся маразматиков, которых постоянно поминает Мейстер, наша русичка. Хорошая женщина, один из немногих учителей, которых уважают и любят решительно все подопечные… Я подошёл к подъезду. У стены суетилась безликая фигура в оранжевой робе. Если бы я хотел обзавестись плащом-невидимкой — непременно прикупил бы себе такую. Стоп… А что, собственно, дворник там делает? Кажется, собирается красить стену. Зачем? Летом же покрасили вроде. Ах, скотина! Да он же пытается закрасить наш символ! Ушедшая было ярость поднялась с новой силой, туманя голову и требуя выхода, но я всё же успел озаботиться мерами предосторожности: надвинул до самых глаз шапку, надел капюшон, подтянул повыше воротник, чтобы скрыть лицо, и только затем бросился в атаку. Проворно вскочил дворнику на спину, повалил на землю, осыпая ударами. Быстро скатился с дёргающегося тела, поднялся на ноги и от души засветил пару раз ногой в голову. А нечего тут! Хотел было добавить и ножом — почти все члены организации, которые могут быть бойцами, носят с собой что-то подобное: кастет, нож, особо продвинутые — подпоясываются цепями. Пригодится для атаки или обороны. А если будут настигать менты — можно хоть прямо у них на глазах выбросить куда подальше... и потом гнать дурку: мол, я — не я, и лошадь не моя. Но лезть в потайной карман долго, да и Дэну на его территории «жмурики» не нужны. Немного жаль беднягу дворника — не сам же хотел закрасить, приказали. Боятся нас… наверное. Невольно залюбовался спасённым символом. Копия детища талантливой и умелой художницы из солнечного Кызылбулака не растеряла своего глубокого смысла при переносе на холодный бетон. Перпендикулярно расположенные серп и молот, почти как на старых знамёнах в музее. Только лезвие серпа больше напоминает священный символ ислама — полумесяц. И с обеих сторон зажало оно звезду. Это символ того, что мы готовы трудиться для построения на Земле идеального общества. А под инструментами — пара скрещённых арабских сабель, символ того, что мы готовы сражаться и погибнуть за свои идеи. Скрипучий лифт неторопливо вознёс меня почти на самый верх, на восьмой этаж. Бронированная дверь скрывала того, кому я нёс вести. Вести, от которых, быть может, зависело само существование организации. Открыл мне Иса, старший брат Дэна. Он сильно изменился с прошлого года: оголённую грудь и руки этого огромного, квадратного детины теперь украшали ритуальные шрамы и татуировки. Не обычные, чёрные, а странные, какие-то бурые. Руки оплетали вытатуированные змеи, на теле появилось множество искусно набитых «швов», создававших впечатление того, что парень сшит из кусочков; на лбу красовался схематичный «третий глаз»: просто овал, внутри овала — круг, внутри круга — точка. — К Дэну? — сухо поинтересовался здоровяк. Моих сил хватило лишь на то, чтобы судорожно кивнуть. Хоть глаза Исмагила были сонно-недвижны, «третий глаз» словно видел меня насквозь. Видимо, на это и был расчёт. Дэн как-то по страшному секрету поведал мне, что его брат и отец — могущественные колдуны. Я почему-то сразу поверил. Мой товарищ рассказал, что этот бугай может с лёгкостью отвести людям глаза, стать невидимым, послать свой голос в другое место… и это далеко не всё. А их отец, ветеран Афгана Рустам, способен предвидеть и предсказывать будущее, что не раз спасало ему и его спецназовцам жизнь. Эх, вот бы заполучить обоих к нам! Исмагил о нашей великой борьбе знал, но ему было плевать — у него борьба своя. А если подкатить с подобным предложением к уважаемому офицеру — кажется мне, всем нам вскоре пришёл бы конец из-за передозировки свинца в организме. — Иди себе, — невозмутимо прорычал верзила. Я подчинился. В пыльной двухкомнатной халупе, где обитали трое мужчин, воняло подгоревшим завтраком и давно не менявшимся постельным бельём. Здесь явно не хватало женской руки. Неудивительно — бывший крутой вояка и нынешний водитель автобуса в НОМАД свою жену давно похоронил, а старший сын не так давно оплакивал невесту, но уже успел обзавестись девушкой — сварливой миниатюрной библиофилкой. Дэн же... Дэну в плане любовных отношений завидовала вся школа, не исключая младших классов. Исмагил свернул в кухню, а я проследовал по коридору в дальнюю, меньшую комнату, где жили братья. Из мебели здесь были только стол с компьютером, — монстром, для покупки которого братьям пришлось горбатиться два лета — низкая полка с телевизором и продавленная тахта. Бедно семья живёт, да. Зато дружно. Дэн был занят: сидел у себя на тахте и пытался сыграть по-другому «Красно-зелёную балладу». Вот ведь неугомонный, всё никак не может понять, что лучше гимна для нас, чем «Всё во имя веры», и придумать нельзя. Вообще, играть на гитаре ислам вроде как запрещает. Впрочем, он запрещает и свежую татуировку на плече моего друга — «шеврон», заключающий в себе мечеть с тремя куполами и девиз «Biz Alla bilen». Но один из лозунгов нашей организации — «Новому исламскому обществу — новый ислам!», вот и продвигаем. Пять Столпов Веры остались неизменными, как и отношение к разного рода дурману, азартным играм, женщинам и гигиене осталось прежним, отменяются только совсем уж замшелые и смехотворные запреты: держать дома собак, наносить татуировки, петь и играть на музыкальных инструментах, рисовать людей, носить шорты, закрывать тело от колен до пупа… Какая разница, как человек одет и что на нём нарисовано? Главное — чтобы верил истово! А если он ещё и талантлив, то губить талант, не развивая — и есть великий грех! Вот как Дэн. Завзятый сквернослов, почти профессиональный гитарист, обзавёлся татуировкой… И только попробуйте сказать, что он не истинно верующий! В лучшем случае лишитесь зубов, в худшем — головы целиком. В этом мы с ним похожи — не прощаем обид. Впрочем, у нас и во внешности много общего: оба мелкие, щуплые, черноволосые, со злыми лицами. Только у Дэна в лице больше азиатских черт — башкир всё-таки. Да и глаза у него зелёные, цвета дикого огня, а мои — бесцветные, какие-то рыбьи. Дэн прекратил терзать гитару и поднялся с тахты. Лицо его горело негодованием. — Дрон! Ты пропустил зухр-намаз! Вроде, актовый день сегодня касается только школы, разве нет? — Прости, брат. У меня были неотложные дела. И… Я принёс страшные вести. — Выкладывай, — велел Дэн, знаком пригласив меня присесть на тахту рядом с ним. Я максимально подробно рассказал ему о том, что произошло: о чём спрашивали, на что намекали, как я себя вёл, как себя вёл следователь… Мой товарищ задумался. — М-да… Неужели нас кто-то пытается подставить? Да ещё так топорно! — Почему? — Если бы использовалась бомба моего производства — девчонку бы просто распылило. Здесь же вещество было явно куда слабее. А менты и рады повесить на нас всех собак! — Делать-то что?! — начал психовать я. — Может, этого следака... того? — Совсем сдурел? Тогда те, кто нами занимается, быстро просекут, что мы о них знаем. Спокойно. Я позвоню Мансуру — он знает, что делать, — и Дэн принялся жать на кнопки дешёвого коммуникатора, купленного специально для связи между нами. Минут пять он разъяснял ситуацию и выслушивал инструкции, называя собеседника исключительно «уважаемый» — конспирация! — и наконец нажал на «отбой» и повернулся ко мне. — Да, брат… Мансур велел передать, что ты — редкостный идиот. Судя по тому, как ты себя повёл, за тобой могли установить слежку. И ты привёл её сюда! А у нас тут, если ты забыл, на чердаке мастерская по производству бомб, в подвале — тайник с оружием, здесь — молитвенный дом и штаб! А ты всё это попалил! — Дэн, я же не знал! Я не соображал ничего! — В общем, так. Мансур велел тебе ходить только в школу, молиться дома, самому по нашей линии не звонить, только принимать входящие. Всё понял? — Всё понял. Дэн… Вот скажи мне. Мы подрываем… В прямом смысле влияние православия, разрисовали полгорода своими знаками, сожгли алкомаркет… А ради чего всё это? Не слишком ли мелко? А Великое Дело, о котором вы с Мансуром заливаете на каждом собрании? — А компромат на городских чинуш и попов? Не мы ли недавно провели шариатский суд над наркобароном местного масштаба? Не напомнишь, кто отрезал ему голову перед камерой и подбросил запись участковому? Мы сражаемся не только за идею, но и за людей, их умы, сердца и души! — патетично воскликнул Дэн. — Мы должны сделать так, чтобы люди сами пришли к нам. Для этого мы подрываем влияние православной церкви, которая что при царях, что сейчас — опора прогнившего государства. Те, кто это понимает, кто готов выступить против монархо-фашистского режима под знаменем истинно верных моральных догм и мира, в котором возможно счастье для каждого, придут к нам. Жаль, что ты этого до сих пор не понял, брат. — Я понял. Теперь — всё понял, — прошептал я, не в силах сдержать слёз. — Храни тебя Аллах, просветлённый! — чуть насмешливо улыбнулся Дэн, провожая меня до дверей. Когда я уже обувался в тамбуре, он вдруг добавил: — Андрон… Соболезную. — Ты знал?.. — Разумеется. Мы найдём того, кто это сделал. И зарежем, как барана. Я обещаю. — Спасибо, брат.