Восьмой грех

      Обледенелая лавка, та самая, что не так давно послужила отправной точкой в деле великой мести Маргариты Енаховой убийцам её любимицы, холодным субботним утром приютила следователя по особо важным делам. Петру Михайловичу было уже хорошо за пятьдесят. Бывший партизан-лоялист, Волков был в своё время помилован новой властью, как и тысячи ему подобных, и собирался растянуть отпущенное ему время по полной, а потому пристально следил за здоровьем: не сел прямо на лавочку, подложил газетку.       Он знал: ничего удивительного в том, что бело-коричневые сволочи его помиловали, не было. Если бы фашисты вешали и расстреливали всякого сторонника Советской власти — пришлось бы перевешать и перестрелять восьмерых из каждых десяти. Нет, новая власть пошла бы на такое без колебаний… но кто бы тогда работал на полях, немалая доля урожая с которых за смешные деньги шла в Японию, где проблем с продовольствием не решало даже владение почти всем тихоокеанским регионом? Кто бы рубил лес и добывал в шахтах сырьё, чтобы за те же гроши отправить в Британию, а потом купить втридорога готовую продукцию?       Поэтому было вполне ожидаемо, что казнили только самых активных сторонников власти Советов. Точнее, самых-самых активных — лидеров, тех, кто вёл за собой других. Народ помнил местных героев — Юлиуша Наджеребинского и Ивана Прямопапахина. Они сдались властям в обмен на гарантии помилования для своих товарищей, в числе которых был и Пётр Михайлович. К чести нового руководства, это своё обещание оно сдержало.       Утро каждого из своих редких выходных Волков посвящал моциону. Мерный шаг и холодный воздух приводили голову в порядок. Следователь размышлял.       Допрос свидетелей не дал фактически ничего, кроме пары тонких ниточек, ведущих к боевикам «Красного ислама» и бритоголовым нацистам. Сатанович, едва услышав о гибели Алисы, вылетел из кабинета пулей. Пётр Михайлович не успел остановить его, да и, по зрелом размышлении, решил, что это было бы даже лишним, и ограничился тем, что приказал установить за парнем слежку. Увы, «топтуны» отправились за парнем слишком поздно, и осталось неизвестным, куда тот отправился из ОВД. Серьёзный прокол — если именно Андрон убил соседку, то он вполне мог за то время уничтожить улики или связаться с возможными сообщниками.       В то, что Сатанович может броситься в бега, следователь не верил — не те возможности: пацан из небогатой рабочей семьи, родственников в других городах, за исключением жившей под Витебском и умершей несколько лет назад бабки нет… Парню некуда было бежать, и, невзирая на первоначальный прокол слежки, вскоре он оказался под плотным «колпаком». Сложив все данные, следователь мог с уверенностью сказать, что предполагаемого убийцу и его не менее предполагаемую жертву связывало нечто большее, чем соседство по дому и обучение в одной школе. Это обстоятельство могло играть как в пользу версии о причастности Сатановича к убийству, так и против неё.       Среди слагаемых «уравнения» оказался и тот факт, что почти неделю после посещения ОВД парень вёл себя тише воды, ниже травы — исправно посещал школу. Только вот после занятий он не шёл сразу домой, а часами бродил по Тэнли, словно кого-то искал… и не находил.       В пятницу утром Андрон отправился в Центр, в мечеть. После молитвы, когда верующие уже расходились, Сатановича догнал другой парень, очень на него похожий. Содержание краткого разговора установить не удалось — «пастухи» не рискнули подобраться ближе, опасаясь лишнего внимания. Зато собеседник Андрона был ими сфотографирован и позже идентифицирован как Денис Менделаев, приходящийся Сатановичу одноклассником.       Проследить, куда подозреваемый отправился дальше, не удалось — вдруг, как по команде, начался такой буран, что рассмотреть что-то дальше вытянутой руки стало невозможным, и парня быстро потеряли из виду. Однако же, здраво рассудив, что в городе Андрону больше делать было нечего, «топтуны» направились к автовокзалу. Опоздали — колонна автобусов уже ушла на Тэнли. Пара наблюдателей двинулась к профтехучилищу, частью которого был кулинарный техникум, где учился Матвей Верзулов — вторая цель слежки. Однако тот оказался нерадивым студентом: из разговора с отловленной в коридоре пышнотелой красавицей, старостой курса, стало понятно, что оный субъект на занятиях сегодня присутствовать не соизволил, а где обретался — было неизвестно. При этом, говоря о Верзулове, девушка как-то очень уж подозрительно краснела… На всякий случай отметив и это, «пастухи» посчитали свою миссию выполненной, и уже во второй раз двинулись на автовокзал — ждать формирования колонны.       Освежив в памяти отчёт слежки, следователь вдруг припомнил одну любопытную деталь из биографий подозреваемых и самой убитой — все они (за исключением, понятное дело, геноссе Мамонаса) или ныне учились, или в своё время закончили одну и ту же школу — тэнлинскую, номер семьдесят четыре.       С самого основания этой школы о ней по всей агломерации ходила дурная слава. О том, что творилось в школьных туалетах и коридорах во время перемен, дети рассказывали друг другу шёпотом, со священным ужасом в голосе. И ведь это были только обрывки разговоров, подслушанные бдительными родителями и донесённые до ушей инспекторши по делам несовершеннолетних…       Однако проверка ничего не дала — навестив школу, оная инспекторша увидела одетых с иголочки, наизусть твердящих урок парней и девчат в компании с принимавшими у них этот урок в меру строгими, но и в меру отечески-добродушными учителями. В нос ей ткнули высокой успеваемостью, стабильно первыми местами на муниципальных и краевых олимпиадах… И все члены этого дружного коллектива, от директора до младшеклассников, старательно делали круглые глаза, охали и ахали, едва услышав об этих ужасах. Гигант-физрук, даже не дав инспекторше закончить фразу, шарахнул по своему столу так, что тот раскололся надвое, а от его громоподобного рыка бедную женщину буквально вынесло из кабинета.       Директор был более сдержан, но наличие проблем в подотчётном учреждении тоже категорически отрицал. Это, в общем, было неудивительно — кому ж охота признавать такое… От отрицания директор плавно перешёл к прямолинейной попытке подкупа. С кем другим, может, и прокатило бы, но инспекторша Роза Францевна была человеком старой закалки, и гневно отвергла это предложение, вдобавок пригрозив взяточнику обратиться куда следует. И таки обратилась, хотя для ушлого директора по каким-то причинам обошлось без последствий (позже, когда следователь узнал, кем был этот директор — он даже не удивился такому исходу). Когда Пётр Михайлович по старой дружбе попросил инспекторшу рассказать о том визите — надо же было знать, куда он собрался сунуться — Роза с возмущением отметила, что предложенная сумма была самой большой за всё время её пребывания на должности.       В общем, кроме особого желания у школьного руководства замять дело, формально придраться было не к чему, и пришлось Розе Францевне убираться несолоно хлебавши. А те дети, родители которых спровоцировали проверку, как-то быстро перевелись в другие школы, причём не тэнлинские. Тот факт, что до новых школ пришлось бы долго добираться, видимо, перестал их смущать. Школа №74 ревностно хранила свои тайны — предателям и чужакам в ней не было места, как не было места взрослому в мире детей и подростков. Но Пётр Михайлович слишком многое повидал, чтобы бояться каких-то там сопляков. В конце концов, не съедят же его… правда ведь?       Приняв решение утром и переговорив с Розой Францевной днём, Пётр Михайлович отправился в школу ближе к вечеру, когда большинство учеников уже разошлось. Они всё равно не могли, да и не хотели бы помочь следователю. Приоритетной его целью были учителя и персонал. Волкову как-то не хотелось думать, что они — эдакие надзиратели, любыми способами стремящиеся сохранить в своей вотчине видимость порядка и благолепия. Зная, что работа учителем почти неизбежно формирует лютую (хотя в большинстве случаев и оправданную) ненависть к детям, следователь надеялся, что в них всё же осталось что-то человеческое. С этой надеждой Пётр Михайлович открыл массивную дверь в обитель знаний, миновал предназначенный для удержания тепла тамбур, открыл внутреннюю дверь…       — …Проваливай! Видеть тебя не могу!       — Уже ухожу, — машинально согласился Пётр Михайлович, даже развернулся обратно к двери. Только потом до следователя дошло, что обращались не к нему.       Кричала женщина. Посмотрев направо, Волков увидел её — пышнотелую, смуглую и темноволосую, с заплаканным лицом. Развернувшись на каблуках, она унеслась куда-то в боковой проход. В другую сторону пронеслось что-то здоровенное и жёлтое. Покачав головой, следователь глянул на висевший на стене неподалёку план здания и направился к лестницам. В гардеробе уже никого не было, плотные ряды курток и пальто поредели, и потому Волков не рискнул оставлять пуховик на видном месте. Да и вынужден был следователь немного попариться. Наполовину расстегнув плотную одежду, он покопошился под ней и будто бы на что-то ткнул.       Поднявшись на четвёртый этаж и поплутав по коридорам, Пётр Михайлович остановился перед дверью, табличка на стене рядом с которой гласила: «Директор». Ниже сообщалось, что оный директор — некто Медведев Владимир Кириллович. К чести того, кому полагалось находиться за этой дверью, ни она сама, ни табличка ничем не отличались от остальных подобных им. Без прелюдий — сказалась профессиональная привычка — Волков потянул дверь на себя.       — Стучаться не учили? — лениво поинтересовались с той стороны.       — Мы не стучимся и не предупреждаем о своём приходе. Вредно для дела, знаете ли, — невозмутимо выдал Пётр Михайлович давным-давно выработанный ответ на все варианты этого гадкого вопроса. Он вошёл в кабинет и затворил за собой дверь.       Хозяин кабинета расхохотался. Гигант, едва не подпирающий головой потолок, рубашка под пиджаком разве что не рвётся на широкой груди, пудовые кулаки, голубоглазый, седые волосы до подбородка… Он как раз доставал из шкафа шубу тёмного меха, тяжёлую даже на вид и явно очень дорогую. Впрочем, рассмотрев посетителя получше, Владимир Кириллович — а это был именно он, как следовало из разговора с инспекторшей — убрал шубу обратно, прошёл к письменному столу и сел в кресло. С другой стороны стола стула не было — надо думать, перед директором полагалось стоять навытяжку. Пётр Михайлович навытяжку стоять не собирался, поэтому перенёс поближе к столу один из стульев, что стояли в дальнем конце просторного кабинета, у входной двери, — видимо, для ожидающих разноса учеников, — и таки уселся. Директор терпеливо ждал, с интересом наблюдая за манипуляциями следователя.       — Итак, чем обязан? — наконец поинтересовался он. Затем полез куда-то в стол, что-то там открыл, достал… Звякнуло стекло. На свет показалась бутылка.       Пётр Михайлович глянул — и глазам не поверил. Он допускал, что его будут потчевать коньяком, уже собирался отказаться… но это были «Воды Лагидзе». Со вкусом и ароматом мёда. Такое и в Москве достать было трудно, не то что в Сибири…       — Лимонаду? — поинтересовался Владимир Кириллович.       — Не откажусь, — проглотив уже повисший на языке отказ, выдавил следователь. Директор полез туда же, в стол, и достал два бочонкообразных бокала. По-простецки открыв бутылку о стол, наполнил их (бутылки только на два таких бокала и хватило) и отправил один по подозрительно свободному от бумаг столу навстречу собеседнику. Волков выставил навстречу предплечье, но, опомнившись, демонстративно не притронулся к бокалу.       — Чем обязан? — повторил Медведев.       Пётр Михайлович понимал, что таким радушным приёмом его пытаются задобрить… а значит, проблемы в школе есть, и, видимо, немалые. Однако же директор отнюдь не выглядел удивлённым этим визитом, даже будто бы ждал его. Только вот, судя по шубе, он как раз собирался уходить.       — Вы не мне обязаны, Владимир Кириллович, а детям… — укоризненно начал следователь, показывая чёрную книжечку, — Волков Пётр Михайлович, следователь по особо важным делам. Мы проводим проверку по факту…       — Ах да… — Здоровила развёл руками. — Как же, знаю. Бедная девочка…       — …многочисленных нарушений в вашем учреждении, — невозмутимо закончил Пётр Михайлович.       Медведев замолчал, сложил руки на груди и повёл подбородком в сторону собеседника, видимо, призывая его продолжать. Проигнорировав откровенно хамский жест, следователь начал:       — Вы угадали, — сходу раскрыл он карты. — Изначально я пришёл по делу Касимовой. Да вот, знаете, пока шёл — догнали меня разные нехорошие слухи. Дай, думаю, и за это дело разузнаю. Оно, конечно, не моя епархия, но когда у вас была инспектор по делам несовершеннолетних — ничего не нашла. У меня и полномочий побольше…       «…И шансов засадить тебя, если что — тоже побольше» — это не прозвучало, но и повисло в воздухе весьма красноречиво.       Во взгляде Владимира Кирилловича явственно читалось, где он видал и куда имел таких проверяющих… однако директор промолчал, только осушил свой бокал. Не спеша, показывая этим, что следователь ничуть его не напугал. Видно было, что это не игра на публику. Впрочем, публика в лице Петра Михайловича не впечатлилась.       — Как же, помню… — гадко улыбнулся Медведев. — Милейшая женщина. На редкость строгая и принципиальная… А как она вопила, когда я предложил решить вопрос полюбовно… Я аж заслушался. Ух, сколько неприятностей я с ней поимел — зауважал даже.       «Вот гнида… Ничего не боится! Да кто ты такой?»       — Ну, знаете… — возмутился Пётр Михайлович, — Вы ей, помнится, пять тысяч предлагали…       — Я дам десять — и больше никаких проверок, — перебил его Владимир Кириллович. Казалось, только сейчас он начал нервничать. Однако понять это мог только такой опытный физиогномист, как Волков.       — Да за кого вы меня держите? — пуще прежнего разозлился Волков, — Мне, должностному лицу, напрямую деньги совать… Ничего не боитесь, я смотрю! Да я вас!..       Директор выставил руки в успокаивающем жесте и заговорил:       — Простите. Знаю, это отвратительно выглядит. Но у меня есть веские причины удерживать это место за собой.       — Ой, да ещё бы их не было… — фыркнул следователь, — На месте директора-то, небось, много можно поиметь…       — Да не в этом смысле… — махнул рукой Медведев, — «Это место» — это я про саму школу.       — Поясните.       — Понимаете… — Владимир Кириллович со вздохом сцепил руки в замок перед собой, — Когда я только приехал в город, эта школа представляла собой, откровенно говоря, жалкое зрелище. Учителей не хватало, а те, что были… Нет, я ни в коем разе не умаляю заслуг таких преподавателей, как Тамара Витальевна Кухмистрова или Прасковья Степановна Лиходеева — они так трудились, как никто не трудился, но даже их трудов мало было…       — И поэтому вы пристроили на работу сына… — подхватил Пётр Михайлович. Несомненное сходство директора и громогласного физрука подметила наблюдательная Роза Францевна.       — И сына, и второго сына, и третьего, и двух дочерей, и сноху с её сестрой… — невозмутимо согласился Владимир Кириллович. — Скажете, кумовство? Будете правы. Но до моего прихода это был форменный притон. А мы с семьёй как взялись — и навели порядок. Меньше, чем за год, между прочим. Конечно, над дисциплиной ещё работать и работать, но прогресс есть. Теперь и внуки мои могут здесь учиться без опаски… что, кстати, и делают с большим успехом. Все трое.       — Так это что ж получается? Вы ради одной своей семьи цельную школу захапали? Надо думать, и педагогическое образование у вас у всех имеется… — подначил следователь.       — И да, и нет, — лукаво улыбнулся директор, — Я как пришёл внучат пристраивать, так даже до директора не добрался — один только запах из столовой заставил меня унести ноги. И я подумал: может, учат здесь и неплохо, но помоями мои внуки питаться не будут. Как выяснилось позже, учили тоже не ахти. Но наша семья сумела всё изменить. Образование… Помилуйте, диплом можно купить хоть на рынке. А с моими деньгами можно было разжиться и чем получше. Кроме этого… Мы же не претендуем на то, чтобы самолично учить детей точным наукам. В качестве двух физруков, НВПшника, трудовика и трудовички от моих детей будет больше проку. А другие предметы преподают новые учителя, которых я пригласил на место старых — заметно более компетентные и трудолюбивые. Впрочем… — Владимир Кириллович усмехнулся, — ...первым делом я заменил не учителей, а поваров. Только одного оставил… вернее, одну. Она одна умела готовить, не тырила продукты… да и вообще являла и являет собой подлинное украшение столовой, — директор сально осклабился.       — Если у вас так уж много денег — отдали бы внуков в частную школу. Или, если так уж охота поиграть в благодетеля, открыли бы собственную… — буркнул Волков.       — Ага, чтобы мои внуки учились среди поганых «мажоров»? — вскинулся Медведев, — Я, как полагается порядочному дедушке, должен приглядывать за моральным обликом потомков. А каков он будет после обучения в таком окружении? Вот, то-то же.       — Так вы это затеяли только ради внуков? — Пётр Михайлович всё никак не мог понять мотивов своего визави.       — Не только ради них. И не только ради других детей — представьте себе, о них я тоже думал, когда всё это затеял, — Медведев снова улыбнулся. Однако то, что, по-видимому, должно было быть добродушной улыбкой, на деле нисколько не напоминало таковую. — Знаете, на старости лет я решил податься в политику. Успехи в политике — это богатство плюс влияние, а влияние — это успех в делах плюс репутация. Вот на репутацию школа и работает. Мою.       — В мецената, значит, поиграть решили? — неодобрительно покачал Волков головой, — И в какую же партию записываться думаете?       — Побойтесь Бога, какая партия? — замахал руками Владимир Кириллович. — Партии — это такая ненадёжная штука: сегодня ты на коне, а завтра тебя вместе с сопартийцами тащат к стенке… Нет, самовыдвиженцем, и только самовыдвиженцем. Свою партию мне основать всё равно не позволят, а самовыдвижение не запрещено… пока. Пойдёте за меня голосовать?       — Вы — последний человек, за которого я отдам свой голос, — вернул улыбку Пётр Михайлович. — Однако же, скажите… Откуда у вас столько денег? И на школу, и на учителей… и на политику?       На ответ следователь особо не рассчитывал.       — А вы как думаете? — усмехнулся Владимир Кириллович.       Лучше бы Волков не спрашивал… Из-под личины добродушного мецената на него зыркнул даже не человек, а матёрый зверь. Подлинный хозяин сибирской тундры. Даже не тайги — тундры. В тундре выжить сложнее, чем в тайге. И оттого этот зверь был ещё опаснее.       — Да ладно вам — махнул рукой директор, вновь возвращая на лицо маску радушия, — То дело прошлое, чего его ворошить?       Всего несколько слов. Можно было подумать, что Владимир Кириллович ушёл от ответа… но Волкову этот уход сказал больше, чем долгое и подробное объяснение.       — Ну, как-то так я и думал… — кивнул следователь, — Однако же мы сильно отвлеклись. Ведь инспектор к вам нагрянула не просто так…       — Помню, помню… — улыбнулся Медведев, — Ну, как пришла — так и ушла, ничего не нашедши. Но эта… нехорошая, въедливая женщина не успокоилась, и наслала на мою голову уже не районную, а муниципальную инспекцию. Ну можно так, а? — Директор казался искренне возмущённым. — Хорошо хоть, с этими легче пошло, хотя крови мне тоже попортили немало.       «Легче, говоришь… Небось, в муниципальной-то комиссии не было таких принципиальных, как Розочка, вот и пошло легче», — зло подумал следователь, а вслух сказал:       — И всё же… Выводы хоть какие-то были сделаны? Меры были приняты?       — А то как же, — кивнул директор, — Воспитательные беседы провели. А что ещё можно было сделать? Сейчас с детьми только беседовать и можно — пальцем их не тронь, ишь…       Хоть и неохотно, но Пётр Михайлович признал правоту собеседника. Он, как и многие из старшего поколения, полагал, что разложение образования началось с отмены телесных наказаний. Советская система образования, по праву считавшаяся лучшей в мире, многое смогла предложить для их замены — система шефства, совмещение обучения с воспитанием, коллективный труд и не менее коллективная ответственность… но ведь даже тогда встречались ученики, которым можно было вколотить усидчивости только через задние ворота. Новая власть приложила все усилия, чтобы избавиться от «тоталитарной и неэффективной» советской педагогической системы — и это у неё с горем пополам получилось. А вот полноценно перейти к «прогрессивной, воспитывающей из человека не винтик большой машины, а личность» английской системе пока не получалось. Во многом это была заслуга отдельных учителей, отчего-то желавших вырастить из своих подопечных людей, а не «квалифицированных потребителей».       Такое отношение директора к воспитательному процессу прибавило тому изрядное количество очков в глазах следователя. Волков даже соизволил наконец осушить свой стакан с лимонадом. Владимир Кириллович улыбнулся, празднуя свою маленькую победу. Надо было дожимать — и он дожал.       — Поймите, мы делаем, что можем… Но мы пришли не так давно. Понадобится время, чтобы разгрести тот бардак, который остался после старого директора. Хотя успехи уже есть, и немалые.       — Это ж какие? — поинтересовался Пётр Михайлович.       — Обновили тир, мастерскую, реорганизовали волейбольную и баскетбольную секции, драмкружок и кружок танца живота. Ваша Касимова, вроде как, собиралась туда записаться… да что-то не срослось.       — Вы даже это знаете?       — Как хороший хозяин должен знать своё хозяйство от ворот до последнего зерна в амбаре, так и хороший директор должен быть в курсе проблем и чаяний своих подопечных, — философски заметил Владимир Кириллович.       — Главное, чтобы директор не стал в школе хозяином, — подколол его Волков.       — А это уж как получится… — осклабился директор. — Если желаете — можете зайти в кружок, поспрашивать. Авось, и подскажут чего. Но это вряд ли — Алиса вообще была нелюдимой и скрытной, почти ни с кем не общалась. Вам в актовый зал, это двойная дверь напротив. Сейчас у них как раз занятие.       Следователь понял, что от него попросту пытаются отделаться. С другой стороны… здесь вряд ли удалось бы узнать что-то новое. На всякий случай он решил всё же навестить кружок — не получить новую информацию, так хоть поглазеть. Да, Пётр Михайлович Волков был примерным мужем и отцом, недавно стал дедушкой… но, тем не менее, не отказал себе в удовольствии. Он же ничего такого! Он по делу!       — У вас всё? — невозмутимо поинтересовался Владимир Кириллович. — Я как раз собирался домой…       — Можете идти… — рассеянно отозвался следователь, поражённый тем, что пришло ему в голову. Медведев вновь прошёл к шкафу за шубой, а Волков, покачав головой, направился к двери.       — Пётр Михайлович! — окликнул вдруг директор.       — Ну?       — Будете на Оторвалова — загляните в «Берлогу». С меня — обед за счёт заведения.       — Всенепременно. До встречи.       «Так вот, значит, откуда у тебя деньги… Самый дорогой ресторан в городе, надо же…»       С трудом придя в себя после того, что сам о себе понял, следователь подошёл к той самой двойной двери в актовый зал — одной из двух таких, вторая была дальше. Изнутри доносились приглушённые восточные мотивы. Пётр Михайлович бесшумно открыл дверь…       — Молодец, Катя. Теперь Алёнушка — всё то же самое!       Это сказала женщина — темноволосая, пышнотелая, обряженная в тёмно-зелёный наряд-бедлу и босая. Кого-то она Волкову напомнила…       Обычный актовый зал, с проектором и диско-шаром под потолком, с длинными рядами кресел… Сейчас эта женщина стояла у оборудованной в дальней части зала высокой сцены, окружённая девушками помладше. Они были одна краше другой — все, как на подбор, босоногие, румяные после танцев пышечки в нарядах, настолько же минималистичных, как и у той, что, по-видимому, была учительницей.       Так получилось, что Волков вошёл через ту из двух дверей в зал, что была ближе к сцене. Это позволило ему наблюдать за действом вблизи, самому оставаясь в тени. Устройство тамбура между дверью и залом и отсутствие в нём лампочки надёжно скрывали его.       Со сцены в зал величаво спускалась, видимо, вышеназванная Катя… при ближайшем рассмотрении оказавшаяся Екатериной Дивуленко. Сейчас на ней был костюм для танцев — такой же, как на учительнице, только розовый, дополненный вуалью, скрывавшей нижнюю половину лица, и множеством украшений: от браслетов с колокольчиками на лодыжках до массивного золотого обруча с драгоценными камнями в волосах. Другие девушки почтительно расступались перед ней.       Музыка стихла. Катя спускалась, а на сцену на смену ей уже поднималась, по-видимому, Алёна. Она выглядела так же, как абсолютное большинство её соучениц — румяная блондинистая пышечка в минималистичном тёмно-синем костюме... только вот лицо у неё было слишком уж красным — хоть прикуривай. Не сразу до невольного зрителя дошло, что это от смущения.       Зазвучала музыка. Выйдя наконец на середину сцены, девушка несмело раскинула руки, медленно закружилась вокруг себя...       — Смелее, Алёнушка, давай! — воскликнула учительница. Другие девушки тоже наперебой принялись подбадривать. Алёна покраснела ещё гуще…       И дала. Да как дала…       Она кружилась, вскидывая руки, а её движения были одновременно быстрые и плавные. Она плясала, не сбавляя темпа и поддерживая его так, чтобы ей можно было любоваться. Её пышная грудь, немного выпирающий живот и восхитительно полные бёдра, казалось, притягивали взгляд не только Волкова, но и всех членов кружка. Алёна плясала с поистине удивительными для девушки её комплекции ловкостью и грацией, с лёгкостью вставая на носки босых, таких прекрасных полных ног... Она определённо была лучшей из всех.       Наконец девушка завершила представление, опал «хвост» летавшего за ней тёмно-синего наряда…       И зал взорвался аплодисментами.       Красная, ещё пуще прежнего, Алёна спустилась со сцены. Соученицы обступили её, а учительница обняла девушку и расцеловала в обе щеки. Наблюдавшая за этим Екатерина надулась и отвернулась, видимо, недовольная тем, что всеобщее восхищение досталось не ей. Приметившая это преподавательница усмехнулась и покрепче прижала Алёну к себе.       — Молодцы, девчата, — отпустив наконец от себя плясунью, женщина подняла и раскинула руки, привлекая внимание учениц. — На сцену!       Когда девушки туда забрались, учительница, таким образом символически поставив себя ниже учениц, продолжила:       — К завтрашнему выступлению готовы. Победа будет наша, я не сомневаюсь. И поедет… — она сделала драматическую паузу, — …Алёна.       Дивуленко фыркнула и, тихонько позванивая колокольчиками, исчезла за кулисами.       — Ещё не хватало… — выдохнула учительница. Она, видимо, собиралась броситься за строптивой ученицей… но тут Пётр Михайлович решил, что настало время для его появления. Нарочито громко шарахнув дверью, он вышел на свет.       Девушки, вопреки ожиданиям, не заверещали, не поспешили прикрыться… Только Алёна что-то пискнула и метнулась за занавесь кулис. Учительница не только не опешила, но ещё и упёрла руки в боки и посмотрела на пришельца с плохо скрываемым недовольством.       — Вы, собственно, кто?       Чёрная книжечка не произвела на женщину ровным счётом никакого впечатления… а вот у некоторых учениц при виде её как-то подозрительно забегали глаза. Даже не то что у некоторых, у большей части…       — Очень приятно. Лариса Дмитриевна Сливко, учитель физкультуры, по совместительству — руководитель кружка танцев живота. — Она обернулась к девушкам и невозмутимо поинтересовалась: — Так, девчата, признавайтесь, кто что натворил?       Судя по тому, что «девчата» дружно потупились, начали прятать глаза и переминаться с ноги на ногу — преподавательнице удалось их пристыдить, а значит, её уважали. Уважали такие вот, сущие оторвы даже на взгляд редко работавшего с молодёжью Волкова — это дорогого стоило.       — Да ладно вам… Только не говорите, что вы кого-то грохнули? — недобро усмехнулась учительница.       — А вот это вы в самую точку попали, — подхватил Пётр Михайлович. — Вообще, у меня до вас до всех разговор…       Плясуньи напряглись ещё сильней.       — Ну, до всех — так до всех… — покладисто согласилась Лариса Дмитриевна, и крикнула в сторону кулис: — Алёна, прекращай дурить! Этот дядя тебя не съест!       Из группы девушек послышались сдержанные смешки. Алёна выскользнула из-за занавески и метнулась к учительнице за спину. Лариса Дмитриевна подвинулась, оказалась за спиной у неё самой, водрузила ей на голову руку, притянула к себе и принялась поглаживать.       — Алёнушка Устинова, — отрекомендовала она. — Лучшая моя ученица. Вы не смотрите, что такая пугливая — видели бы вы, как она пляшет…       «Видел!» — едва не брякнул Пётр Михайлович, но вовремя придержал язык.       — Так кто из моих девчат кого порешил? — вновь поинтересовалась учительница. — Если что — всё враньё, ничего не было, девочки — чистые ангелочки, только крылья в стирке и нимбы на подзарядке.       На этот раз наглые девицы уже смеялись вовсю — поняли, видимо, что в обиду их не дадут, и осмелели.       — Вы за своих учениц, я гляжу, стоите горой, — хмыкнул Волков. — Похвально, похвально. Однако же я о той, что вашей ученицей стать не успела…       — Алиска-то, Касимова? — сразу догадалась женщина. — Как же, помню. Она думала ко мне записаться, да я её отговорила.       — Отчего же?       — Ну, во-первых, у неё пластики никакой: пыталась руками вести — выглядела как кукла на шарнирах. Во-вторых — неуклюжая, чуть ли не в собственных ногах путалась. Ну, и в-третьих… честно скажу, по внешности не подошла. Вы моих девчат видите? Все сплошь румяные пышечки, да к тому же поголовно блондинки. На кой мне эта бледная нескладёха, да ещё и чернявая?       — Не верю я, что вами двигал голый прагматизм, а не личные какие-то причины… но вы ж мне правды не скажете? — лениво констатировал Пётр Михайлович.       — Да я вас умоляю… — Если учительница и прикидывалась, то крайне убедительно — фальши в её словах не чувствовалось. — Какие личные? Я всех тут люблю, и меня все любят… ну, почти все. — Лариса Дмитриевна грустно вздохнула. — Я вообще считаю, что преподавание есть любовь. Правильно я говорю, Алёнушка?       Девушка, которую учительница так и не выпустила из объятий и продолжала поглаживать по голове, закивала. Со стороны других девчонок тоже послышались горячие уверения в правильности методов Ларисы Дмитриевны и выражения любви персонально к ней.       — Вижу, вас действительно любят, — констатировал следователь. — Но неужели вы справляетесь с этой оравой только любовью и участием? Вот тут точно не верю!       — А у меня на них заклинание есть, чудодейственное, — негромко рассмеялась женщина. — Называется «зять — сын директора».       «И сына, и второго сына, и третьего, и двух дочерей, и сноху с её сестрой…» — припомнил Пётр Михайлович слова Владимира Кирилловича. В голове его тотчас сложилась более или менее цельная картинка. Видимо, та парочка, которую следователь встретил на входе — седой здоровяк и пышнотелая красавица — и были сын директора (громогласный, крушащий столы физрук) и его жена. Вот её-то, жену, преподавательница Петру Михайловичу и напомнила.       — Так и держу их, — откровенничала Лариса Дмитриевна. — Любовью, лаской и добрым словом… Иногда строгим, иногда и вовсе бранным — но неизменно добрым.       — Эй, девчат! — вдруг послышалось из группы учениц. — Да за нами подсматривают! Вон, сверху!       — Покажем им, чего хотят! — раздался другой голос… и девушки едва ли не одновременно сорвали верхние части костюмов. Красная от стыда Алёна отлепилась от учительницы и убежала куда-то между кресел.       — Девчат, да что ж вы!.. — переполошилась Лариса Дмитриевна. — Что о нас теперь подумают?! Пётр Михайлович, это!.. — обернулась она. Но следователя уже и след простыл.       Подглядывали за плясуньями горящими глазами из двух находящихся рядом окошек под самым потолком актового зала. Это значило, что неведомые хулиганы расположились на последнем, пятом этаже школы. Лучшего момента для того, чтобы закруглить явно затянувшийся и бесполезный разговор, не было. Волков ушёл по-английски, бросившись к ближайшей лестнице и рванув по ней наверх.       Убегать те, кто подсматривал, явно не собирались. В некотором отдалении послышался низкий голос:       — Ну же, сюда.       Пётр Михайлович решил принять это своеобразное приглашение и пошёл на голос, куда примерно его позвали.       — Здг’авствуйте. — Из помещения, при ближайшем рассмотрении оказавшегося рубкой, в которой, по-видимому, запускали проектор в актовом зале, включали музыку и управляли диско-шаром, показалась здоровенная, сгорбленная, длиннорукая фигура. Почти сразу же от стены рядом со входом бесшумно отделилась другая — более прямая, но столь же массивная.       — Мы вас ждали, — проронил тот здоровила, что появился первым.       Вот это было неожиданно… Следователь спешно прикидывал, кому и для чего потребовалось ждать именно его и именно здесь… но ничего путного так и не надумал. На всякий случай он решил обратить всё в шутку:       — Только не говорите, что я оказался слишком навязчив, и директор подослал вас со мной расправиться. А тело моё, надо полагать, вскоре исчезнет где-нибудь в подвале…       Парочка рассмеялась. У того, что пониже, смех звучал как задушенный, перемежаемый кряхтением хрип, а у того, что повыше — как скрип старых, несмазанных дверных петель. Впечатление было жутковатое… но не для Петра Михайловича. Он слишком много повидал, чтобы его можно было напугать подобным. Поэтому следователь только улыбнулся, как бы поддерживая шутку.       — Да полноте вам, — отсмеявшись, сказал первый. — Господин дирэктог’ таки прэдпочитает более… аккуг’атные методы. Подсылать головорэзов — не в его стиле.       — Вот как? — хмыкнул Пётр Михайлович, — И кто же вы тогда? Только не говорите, что специально меня сюда заманили и сейчас откроете всю подноготную вашей мрачной школы.       — Закиров Исмагил Рустамович, одиннадцатый класс, гуманитарный. Также известен как Шкаф. Хобби — история и расхаживание с грозным видом, — усмехнулся здоровяк.       — Мазуг'овский Абг'ам Соломонович, одиннадцатый класс, гуманитаг'ный. Таки можно пг'осто Тумба, — отрекомендовался второй. — Хобби — история... и немноже́чко вуайеризм. Могу пг'одать паг'очку снимков, если хотите. Эти девчата были так любезны, чьто показали мне всё, чьто я хотел увидеть...       — Всё дразнитесь, — покачал головой Пётр Михайлович. — Ваше счастье, что закон это почти не регулирует… Вообще у вас не школа, а базар — все что-то впарить хотят. И нравы соответствующие…       Забалтывая молодых людей, следователь одновременно пристально их разглядывал. По Абраму сразу и не сказать было, что ему обычные для выпускного класса семнадцать-восемнадцать, — уродливые язвы на лице и руках, по-деловому развязный тон… Не исключено, что он болезный второгодник. С его товарищем Исмагилом было проще: пробившиеся усы, богатырские рост с телосложением и глубокий внимательный взгляд — не редкость на Севере, где с плохой наследственностью не выживают.       — Какова страна, таковы в ней и школы, — заметил Исмагил. — Но давайте оставим светскую беседу. Думаю, сейчас вам от нас в первую очередь нужна информация о местных быте и нравах. Это у нас есть… и за ценой к Абраше, за правдой ко мне.       — А большую ли дерёте цену? — поинтересовался Пётр Михайлович тоном прожжённого дельца. — И хорош ли товар?       — У купца своя цена, у покупателя — своя, — пожал плечами Абрам, тоже включаясь в игру. — Ви таки для начала скажите, чьто хотите знать, потом и о цене поговорим.       — Не обманешь — не продашь... — сомневался следователь. — А с вас ведь станется. Директор мне лапшу на уши вешал, плясуньи ваши тоже если и не лгут, то всего не говорят... А вам какой смысл раскрывать секреты?       — А такой, чьто за них плачено будет, — невозмутимо отозвался Абрам. Как подозреваемому во лжи, ему, наверное, полагалось бы возмутиться, но парень и бровью не повёл. — У нас с этим стг'ого. Я могу г'учаться, чьто всё, чьто вы от нас услышите, будет пг'авдой.       «Ключевые слова — "всё, что услышите"...», — подумал Пётр Михайлович. — «Оставляешь за собой право утаить часть кусочков головоломки? Хитёр... А что из-за этого рисунок может сложиться совсем другой — это, вроде как, уже мои проблемы. Ладно, послушаем...»       Выразительным жестом Исмагил указал на дверь и первым вышел в коридор. Дождавшись остальных, он заговорил:       — Вы, товарищ следователь, спрашивать ни о чём не стесняйтесь, но не допрашивайте — собьюсь и что-нибудь забуду. А наша школа такого не прощает, как видите. Даже если золотая молодёжь — отчисляют, глазом не моргнув, а строжайшие, но, по правде, справедливейшие учителя не дают и спуска. «Мажоры» традиционно на вершине пищевой цепи, поэтому травля простых детей процветает… за некоторыми исключениями, одно из которых перед вами. У моего младшего брата коллектив посплочённей, а потому их тоже обходят стороной.       — Не будите во мне зверя — проснётся хомячок, испугается и убежит... — передразнил Пётр Михайлович, мимоходом подметив, что к нему обратились на «товарищ», а не на «господин», как полагалось бы. Это уже был... неоднозначный жест. — Нет, ну ты и наглец, парень… Чтоб отцами пугали — это я видел. Старшими братьями — тоже было. Но чтобы младшими… и не стыдно тебе — за младшим прятаться?       — Брат — муэдзин, не дразните диаспору… — предупредительно понизил голос парень.       — Ты таки пофамильный неизбиг'ательный список местных «достопримечательностей» выдать часом не думаешь? — пошутил Абрам, пользуясь паузой.       — Мы будем обмениваться угрозами и оскорблениями, или мы будем торговаться? — скучающе поинтересовался Пётр Михайлович. — Абрам Соломонович, я думал, ваш народ уважает деловых людей...       — Уважает. — Абрам выставил вперёд руки в примирительном жесте. — Иса, кончай дуг'ковать, пг'авда.       — А чо-о он?.. — протянул Исмагил тоном добросовестного идиота. — Я правду сказал, а он стебётся...       У следователя возникло стойкое ощущение, что эта парочка либо попросту издевается над ним, либо играет какой-то спектакль. Только непонятно было — зритель он тут, или тоже актёр? Всё же Пётр Михайлович решил подыграть.       — Ну хорошо, хорошо, правду. Какую ещё вы мне правду скажете? Вон, у вас, говорят, девчонку кто-то убил. Да как жестоко — аж подорвал чем-то! Об этом вам есть что сказать?       — Недобг'ожелатели были. Тг'авили бедняжку, и никто не знает, за чьто, — солидно вставил Абрам. — Никого не тг'огала, выглядела заурядно, училась срэдне… Совсем не зубрила, уж больно легкомысленной казалась.       — И тут такая трагедия. По ней один парень до сих пор убивается и добраться до виновников клянётся. Да вот руки коротки… — заметил Исмагил. — Учителя помалкивают, у кого посентиментальней — даже минута молчания была…       — Скажите мне то, чего я не знаю, — усмехнулся Пётр Михайлович. Он немного лукавил — про минуту молчания, например, до сего момента не знал. Насчёт парня, у которого руки были коротки, тоже имелись кое-какие подозрения... но их следователь оставил при себе.       — Как пожелаете, — улыбнулся Абрам. — Можно и показать… не бесплатно, конечьно. Фотокаг'точки с местными стг'астями, скажем. Сцены тг'авли, сцены позог'а…       — Он вас предупреждал, — крякнул Исмагил. — Манерность у него напускная.       — Негусто, — припечатал Пётр Михайлович. — Впрочем, ладно, давайте. Как-то не шибко вы мне помогли, товарищи... а хвосты распускали. Нехорошо. Может, хоть скажете, кто пуще всех над Алисой измывался?       — Дивуленко Екатерина Игорэвна из нашего 11 «А». Прэлестная и всеми почитаемая, но не всеми любимая особа знатного пг'оисхождения и со множеством талантов, как ви видели только чьто в спог'тзале.       С деланной грустью Абрам махнул перед носом следователя фотокарточкой, где полураздетая Катя (наверняка после занятий) не то целует Ларису Дмитриевну, не то что-то шепчет ей на ухо. Пётр Михайлович закашлялся.       — Вы... кхм!.. Ладно, опустим пока вопрос насчёт того, насколько это вопиющее непотребство. Но вы что же, с двух шагов снимали? Выглядит так, как будто они вам позируют!       — Да пг'осто объектив очень мощный, — пожал плечами Абрам. — А чьто касается непотрэбства... ну, в тот г'аз обошлось. Но Катя не оставила попыток. Вот сейчас... — он прикрыл глаза и словно к чему-то прислушался. — …вот сейчас будет очерэдная. Если потог'опимся — успеем. Вы с нами?       — И зачем вы тогда водили меня по школе кругами, если надо было просто немного подождать?! — вызверился Волков.       — Ну так они ж не сразу к самому интересному перейдут, — пояснил Исмагил. — Бабья болтовня…       — А потом г'аз! И всё закончится, пока мы глазами хлопаем, — поторопил Абрам. — Не ведут же себя приличные люди так, как они!       — Намекаете на то, что ученица достойна учительницы и что в пустой школе они занимаются извращениями? — раздражался следователь. — Вы совесть-то имейте, на баловство смотреть склоняете.       — Да как бы не оказалось, чьто это учительница достойна ученицы... — усмехнулся Абрам. — Посчитана, посчитана, взвешена... и найдена как г'аз подходящей. Увидите. Идёмте! — и поспешил вниз по лестнице.       Странное дело, но и он, и Исмагил передвигались совершенно бесшумно, как тени. Покачав головой, Пётр Михайлович поспешил за ними, тоже стараясь ступать как можно тише. Вроде даже получалось.       Троица спустилась на этаж, вновь оказавшись у актового зала — вернее, у его задней двери, за которой, как едва слышным шёпотом пояснил Исмагил, располагался проход в кулису актового зала, где переодевались плясуньи. Абрам бесшумно отворил дверь…       — Ну Ларочка Дмитриевна... — предвкушающе понизив голос, ворковала Катя. — Ну ты серьёзно?       Чтобы разглядеть всё в подробностях, троица наблюдателей незаметно продвинулась ещё дальше в кулису. Хорошо, что сладкая парочка пристроилась под одной из ламп. Заметно было, что учительница и ученица по-прежнему в платьях для занятий и босы.       — Да это ты «серьёзно», Кать... — передразнила Лариса Дмитриевна. — Что люди подумают? Учительница — жена первого богача в городе. Смешно…       — Да ничего смешного... — соблазняла Катя, перемежая уговоры нежными поцелуями. — Я всё продумала. Отцу нужна жена такая, чтобы ни в чём предосудительном замечена не была. Красивая, умная — чтобы с такой не стыдно было в люди выйти. Ты у меня идеальная кандидатка. Подумай, Ларусь — это ж деньги! Власть! Положение! И самое главное — мы вместе будем. А отцу только в радость, что дочка и мачеха дружат.       — Солнце моё, но на каком же я положении, когда на работе — с тобой, а дома — с твоим отцом?! — взмолилась учительница. — Что я, совсем моральный облик потеряю?       Катя заткнула ей рот поцелуем и лишь после того, как Лариса Дмитриевна обессиленно опустилась на стул, ответила:       — Ларочка, а предложение ограничено! Неужели тебе Алёна дороже меня?! — и с щенячьим взглядом крепко-накрепко прижалась к учительнице.       Вместо ответа Лариса Дмитриевна усадила Катю на своё место, а сама опустилась на колени и настойчиво распахнула юбку ученицы. Уже вскоре девушка сладко стонала — совращение прошло по плану.       — М-да... — гаденько усмехнулся Абрам, сделав несколько снимков на извлечённую откуда-то из жилетки миниатюрную и бесшумную камеру. — Вот за чьто эту мег'завку таки нельзя не уважать — так это за умение добиваться своего. В два счёта к г'укам человека прибг'ала!       — Да как бы она ту самую Алёну так же не прибрала... — задумчиво-серьёзно выдал Исмагил, до того молча наблюдавший за происходящим. А Катя уже опустила на затылок Ларисы Дмитриевны изящную полную ручку, награждая усердную полюбовницу поглаживаниями и время от времени мягко направляя её движения…       С Абрама в единый миг слетела вся весёлость, он посмотрел на товарища через плечо. И так, мягко говоря, не слишком привлекательные черты его лица стали ещё гаже от исказившего их гнева.       — Тогда ей не жить… — прошипел он едва слышно… но даже видавшему виды Петру Михайловичу от такого тона на пару мгновений стало жутко. Впрочем, Абрам почти сразу же вернул самообладание.       — Впг'очем, я надеюсь, она не опустится так низко. Совг'атить подг'угу — слишком даже для неё. Хотя… в погоне за целью она рэшится и не на такое… — Он вздохнул, о чём-то задумавшись, и вновь вернулся взглядом к набирающему обороты действу.       Пока молодые люди наблюдали за эротическим шоу, Пётр Михайлович лихорадочно размышлял, что ему со всем этим делать. Абрам дал понять о своей слабости — о том, что неровно дышит к Алёне, хотя и «сгонять дурняка» был не прочь, о чём свидетельствовала, собственно, вся ситуация. Зная таких людей, следователь полагал, что Абрам пожалеет дорогущую камеру, если прижмут к стенке, и избавляться от вещдока, чуть что — не станет.       По Исмагилу пока нельзя было понять, в чём его интерес, он оставался фигурой во всех смыслах тёмной. Пётр Михайлович буквально чувствовал исходящую от него ауру зла… ну, или это воображение разыгралось. Впрочем, парень заикался о брате-муэдзине, а это, как-никак, ниточка. Понять бы, не к «Красному исламу» ли она ведёт… Но непрофессионально будет каждого встречного за фанатика принимать.       С Ларисой Дмитриевной было и того проще — зная, что Катя еле терпит Алёну, она решила не злить её ещё и Касимовой. Соломоново решение, достойное педагога, пожалуй… Но интересно, задел ли Алису отказ.       — Молодые люди, скоро там закончат? А то обернутся, и плакали ваши «походы за сексом», — шепнул Волков. От масштаба разверзающейся в этой школе бездны ему становилось не по себе. И ведь это наверняка только вершина айсберга…       — Закончат? Да они, похоже, только начинают… — усмехнулся Абрам.       Действительно — шоу набирало обороты. Катя встала со стула на подрагивающие ноги, обернулась и наклонилась, упёршись руками в сиденье. Лариса Дмитриевна усмехнулась, принимая новые условия, задрала юбку костюма партнёрши и погрузила лицо ей между ягодиц.       — Вай-вай-вай… Эдак они мне на целый фильм настаг'аются... — потёр ладони Абрам. Камеру он давно уже перевёл в режим записи видео. — Можно будет неплохо заг'аботать, на людских-то пог'оках… Вы идите, я ещё поснимаю.       — Ты. Этим. Ещё и торговать собрался?.. — поразился Пётр Михайлович.       — А вы чьто думаете, я вам снимки в шутку купить прэдлагал? — неприятно улыбнулся Абрам. — Всё отсюда же — в этих стенах чего только не пг'оисходит... Не постановка, натуг'пг'одукт, так сказать. И на него есть ценители. Да и как компг'омат сгодится, если чьто... с учётом того, кто её папаша.       Дешёвый соблазн — Волков был профессионалом и понимал, что купит себе же приговор, а расследованию снимки толком не помогут. Так, отягчающее на будущее, чтоб никто из подозреваемых не ушёл обделённым… Но стоять и не вмешиваться Пётр Михайлович больше не мог. К тому же, в зимней куртке ему становилось всё жарче и жарче… а в служебном древнем диктофоне под ней должна была вот-вот закончиться магнитная лента.       — Спасибо за содействие следствию, — сквозь зубы бросил он парням. — Ещё наведаемся в гости.       — Приятно было познакомиться, — кивнул Исмагил. — У нас ещё найдётся, чем вас впечатлить.