Ловко маневрируя между людьми, изредка задевая некоторых, парень буквально залетает на станцию под крики недовольных. Его бледное лицо на фоне хронических недосыпаний выглядит совсем уж землисто и потому краска, что точно залила его щёки, просто меркла на общем болезненном виде паренька. Извиниться перед теми, которых имел неосторожность задеть, он не успевает, поэтому чувствует себя неловко от нелестных высказываний в свой адрес. Не хотевший, а вернее сказать не умевший, скандалить парень, прекрасно понимал — всё, что ему остаётся — это тихо слиться с толпой, дабы о нём поскорее забыли. А забыть о таком человеке как Канеки Кен было не то что легко, а то, что перед тем как что-либо забыть, нужно это помнить, а его и запоминать не интересно. Лицо не красивое, но и не дурное; рост не низкий и не высокий, сам черноглазый брюнет был не глуп, а как раз наоборот, часами пропадал в книгах. В общем, ничего интересно для общественности он не представлял и потому был этой общественностью благополучно забыт.
Сверившись со временем, он наконец смог спокойно вздохнуть, осознав, что пока не опаздывает. Длинный перрон, частично заполненный людьми, холодно серел на фоне такого же унылого неба и терпел не лучшие дни, пуская ветер в свои объятья. Влажные и уже не красивые пожухшие листья под его порывами скользили по рельсам, позже сбиваясь в уродливые грязные комья, забивающие деревянные шпалы. Атмосфера стояла удручающая и препротивно действовала на нервы утренних зевак, что теряли настроение, стоило им только шагнуть на влажную от ночного дождя улицу.
Смотреть тут было не на что, куда не глянь везде тоска обрушившейся осени — Канеки, перелистывая страницы, погрузился в чтение, как всегда отдавая предпочтение вымышленному миру, нежели своему. Его тонкие, длинные пальцы быстро коченели на ветру, и парень ненадолго согревал непослушные ледышки, поджимая их в тёплый кулак. Обычно холод не так сказывался на нём, но в виду нагрянувшей болезни любое дуновение заставляло зябнуть в считанные минуты. И если бы не глупое обстоятельство его сердобольности, видел бы он сейчас десятый сон и не смел проклинать изменчивую погоду вместе с неудачно подобранной курткой. Сейчас же его уши краснели и болели, отдавая тупой болью куда-то в затылок и теряясь там же до новой волны пробирающего ветра.
Нахохлившись как воробей, он поочерёдно прятал замёрзшие кисти в карманы, перекладывая книгу из одной руки в другую. Сонные глаза слипались, а руки окоченели настолько, что уже почти не слушались и тоже покраснели. Тогда он, наскоро дочитав до конца страницы и запоминая, на чём остановился, убрал книгу в портфель. Озябнув в конец, и протяжно зевнув в шарф, студент ненадолго закрыл уставшие глаза, прислонившись к стенке.
Давка на станциях, разговоры ни о чём — среди них он сам, слушает, не запоминает. Никогда он не удостаивался чести вести диалог в больших или не очень компаниях. От того и представить, как же с такой лёгкостью милые дамы средних лет заводят разговоры с просто окружающими их незнакомцами, он не мог. Возможно, зависть и колола его в сердце, а возможно и нет. Ему было сложно описать то, что разгоралось в нём в таких случаях. Однако выделить главенство его мучителей, пожалуй, было ему по силу — ужасное одиночество одолевало его в шумной толпе, а дома била ещё и непонятная хандра, выбивающая почву из-под ног. Его как будто и не было тут: он пялился без цели вдаль, молчал о чём-то своём и не выдавал никаких экстраординарных действий — ему легко было затеряться в толпе.
Выдыхая нагретый воздух в небо, парень заходится в слабом приступе кашля и тут же стыдится внимания некоторых особо интересных до происходящего на перроне. Простуда донимала его вот уже который день, а отпустить никак хотела. Можно было бы обвинить погоду, которая не на шутку разыгралась в последние дни, но умудриться заболеть почти не выходя из дома мог, наверное, только он. Жизнь не особо баловала его, а потому стоило ему прогуляться чуть дольше — он тут же слёг с температурой.
Вечером он редко убирал, ужинал всегда фастфудом, а после доставал не дочитанную или новую книгу и пропадал если не до ночи, то до позднего вечера увлекаясь мирами, созданными его любимыми писателями. Другого ему и не хотелось, другого он и не знал, а потому каждый его вечер проходил примерно одинаково: гул ветра за окном, мелкий накрапывающий дождь и книга. Вся его компания.
А на утро он опять превращался в одинокого старшеклассника и спешил на занятия в школу, навстречу к Хиде или к одиночеству, так как тот частенько просыпал учёбу или не являлся вообще.
С болезнью из его повседневного списка выпала школа, но не выпал Хиде, который если не помогал с выздоровлением, то хотя бы спасал от скуки, навещая парня каждый день. Иногда он становился совсем невыносимым. Везде где бы он не находился, стоял шум и гам — атмосфера веселья, которая не всегда была в радость тихому и спокойному Канеки. Тогда парень просто накрывался подушкой и друг ненадолго затихал, а после всё повторялось по новой.
Заразиться Хиде не боялся, а даже в таком случае был бы по-детски рад пропустить нудные уроки за партией в какой-нибудь игре на приставке. Ну или же за нескончаемым трезвоном на мобильный брюнета — развеселить себя никогда не было сложным для него делом. Однако на своё счастье он хвалился богатырским здоровьем и это было почти правдой, так как тот очень редко болел. Но скорее всего он просто родился под счастливой звездой и все неудачи неким образом обходили его и цеплялись за несчастного Канеки.
Главная причина и то досадное «обстоятельство» его сегодняшнего подъема на учёбу, кроется как раз в нём — рыжем, вечно весёлом, а так же ни черта не знавшем древнюю японскую литературу Хиде. Он буквально заставил больного и заразного Канеки тащиться на тест по вышеуказанному предмету. И именно по этой причине он стоял на заполненной станции, глотая холодный воздух и без интереса оглядывая пассажиров ожидая поезда.
Галдящая толпа учеников какой-то школы, шутящая и толкающая, чуть ли не выпрыгивающая на рельсы; редкие фразы взрослых людей, подхватываемые особо энергичными женщинами; мысли ни о чём. Он вновь поражается такой открытости местного колорита и вновь огорчается своей застенчивой замкнутости, подпортившей вкус жизни.
Взгляд неловко скользит вниз и между делом цепляется за обувь. Он совсем не удивляется, обнаружив на ней грязные капли, помня, как в лихорадочном танце удало рассекал по лужам, пуская брызги в беспорядочный полёт. Солнце раз блеснуло на рассвете и тут же скрылось, издевательски кидая последние лучи на пробуждающийся город. Благо, что не одарило напоследок утренним дождём, а то пришлось бы ему не бежать, а плыть на эту треклятую станцию. Намереваясь стереть сие недоразумение он приходит в небывалое разочарование, не найдя салфетки или хотя бы урывка бумажки ни в карманах куртки, ни в полупустом портфеле. Особой педантичностью он не обладал, а всё же впервые огорчился привычке не носить на учёбу что-либо кроме учебников, тетрадей и канцелярии.
«Весёлое утро продолжается» — уныло промелькнуло в голове у Канеки, когда тот, слюнявя палец, кое-как пытался согнать постыдные пятна с новых кроссовок.
Свой внешний вид он никогда не ставил на первое место, а вот вещи, взятые на время, очень даже. И кроссовки, которые обязался не угробить, тоже. Хиде, впрочем, не волновало в каком виде они к нему вернутся. Он прекрасно понимал, что его друг со своей порядочностью просто не в состоянии изничтожить что-либо, а если и в состоянии, то обязательно возместит. Но и это его не волновало — природная взбалмошность не позволяла обращать внимание на такие изысканные мелочи. На самом деле он успел забыть о такой сделке и в голове давно решил, что уже подарил их другу, если конечно не посеял где-нибудь. Первое ему нравилось больше, а правды он так и не знал.
Канеки в свою очередь на такие вещи имел феноменальную память и от того страдал, кляня и костеря себя за свою неуклюжесть. Чистюлей он не слыл, неряхой так же, но от чего-то отчаянно стремился к безупречности в себе, дабы хоть как-то приглушать эту убогую неуверенность пред другими и собой.
Никогда не ждал помощи от посторонних. С детства привык самостоятельно решать свои проблемы. Именно поэтому он пугливо вздрогнул от лёгкого толчка в плечо и растерянно поднял голову в сторону обидчика. На лице его вмиг расцвело недоумение и покорная готовность извиняться приоткрыла рот, но, как оказалось, совершенно зря — обидчиком была милая и слегка растрёпанная девушка, примерно его возраста. Она доброжелательно протягивала к нему руку с влажной салфеткой, зажатой между указательным и средним пальцем.
— Нужна помощь? — улыбка озарила девичье лицо, заставляя вмиг вспыхнуть от смущения.
Её слова не сразу дошли до его сознания и первые секунды он видел только двигающиеся в вежливой улыбке губы, а так же тёмные, но вместе с тем, отчего-то добрые глаза на почти детском лице, явно не выражающем и тени издёвки.
— Вот, возьми.
— А? — не ожидая взаимодействия с обществом, с привычным для него запозданием выдаёт юноша, но чертыхнувшись про себя, быстро поправляется: — Спасибо.
Приняв предлагаемый предмет и сконфузившись, он наконец прикрыл губы и выдавил из себя подобие улыбки в знак благодарности. Вышло криво и крайне неловко, учитывая его замешательство, пришлось тут же сникнуть и уткнуться в колени. Кивнув в ответ, девушка отворачивается, заканчивая на этом диалог. Парень же, находясь в лёгком смятении, первым делом вытирает грязные пальцы, а после скованно продолжает своё незатейливое занятие, погружаясь в раздумья.
Надо же, какая хорошенькая!
Со стороны казалось, что девушка кого-то ждёт или ищет, но так оно скорее всего и было: внимательным взглядом, скачущим от одного человека к другому, она обвела всех присутствующих на этой станции. Может и его, но до того он её не замечал. Бледноватая и слегка потерянная шатенка имела приятную внешность, выглядела вполне аккуратно и сдержанно. В руках держала жестяную баночку «juice drink» со вкусом манго и потягивала её содержимое, зажимая губами белую трубочку.
Отголоски глупого ступорения всё ещё играли на его лице, но, как было сказано ранее, землистость того перекрывала любые шевеления чувств. Являлось это, конечно, не слишком желанным прикрытием, потому как болезненный вид весьма не красил брюнета, казавшегося от контраста с волосами чрезмерно бледным. Сама же девушка ничуть не отличалась от других и при возможности, легко бы слилась с их скучным фоном одинаковых лиц. Только проявленная ею забота сильно впечатлила его и пока выделяла от остальных. А так, впрочем, он робел пред всеми представительницами прекрасного пола и ничего сделать с собой не мог.
Несколько расстёгнутых пуговиц на рубашке приоткрывали вид на мирно вздымающуюся грудь — так близко она сидела — и эта деталь не осталась незамеченной, но совершенно не интересовала его. Девушка вдруг вздрогнула и он вздрогнул. Еле успел отвести смущённый взгляд, сделав вид, что очарован по-осеннему красиво желтеющими деревьями вишни. Их ветви нежно склонялись над крышей станции, резко контрастируя с ещё зелёными листьями неизвестных ему деревьев. Весной, когда распускаются соцветия вишни, тут будет ещё красивее. Однако до весны надо ещё дожить, думал он, да и к тому же девушка уже вернулась в исходное положение, — лишь запахнула пальто, видать услышала его мысли или же просто стало холодно.
Людей вокруг в равной степени не интересовали ни вишня, ни старшеклассница — на ней была школьная форма. Ни тем более, сам Канеки, что непроизвольно елозил ладонями, то выгибая, то разгибая пальцы, выглядя при этом совершенно потерянно. Его смутил тот факт, что девушка была так легко одета. На улице было достаточно прохладно, а её внешний вид явно не соответствовал погоде. Видать она, как и все девушки её возраста, таким образом отдавала дань моде. Что, конечно, ему как парню было не понятно, но довольно мило.
До прибытия поезда Канеки не мог избавиться от влечения к юной особе по левую сторону, то и дело бросая на неё заинтересованный взгляд. Девушка же, казалось, и вовсе забыла про него, словно и не было этого культурного жеста пару минут назад — смотрела впереди себя невидящим взором и думала о чём-то своём. Она не выглядела озябшей и сидела довольно свободно, не то, что студент, весь сжавшийся и легко подрагивающий от гуляющего по перрону ветра. В руках, кстати, до сих пор сжимала баночку сока, хотя тот уже был выпит — он слышал, как пару раз губы втягивали последние урчащие капли. А когда под гулкие звоны сирен пришёл поезд и толпа двинулась к раскрытым дверям, она так и осталась сидеть на месте.
Позже наблюдая с уходящего состава как та последней покидает станцию, он подумал, что хорошо бы было встретить её ещё разок. Но поезд скрыл девушку с поля зрения и он вскоре забыл о ней.
***
Мучаясь головной болью и своими печальными догадками, Канеки упорно набирал номер друга, раз за разом получая лишь длинные гудки в ответ. Терпение его уже кончалось, как и время до начала пары. Он боялся, что Хиде проспит и в этот раз, так как это будет означать, что парень зря пришёл на занятия, жертвуя своим здоровьем. Зря то оно не зря, не просто же так в школе бытует поговорка «ученье — свет, а неученье — тьма». В основном, конечно, слетающая с губ преподавателей, а не беззаботных студентов. Но вот только совершенно не так он хотел провести свой редкий выходной, вырванный и без того не от хорошей жизни и прекрасного настроения.
Просьбы Нагачики непременно явится на пары, не смотреть на свою болезнь, а смотреть на погрязшего в неутах и нуждающегося в его помощи друга, он проигнорировать не мог и помнил ясно. А так же прекрасно помнил, что тот обещался не проспать и вообще чуть ли не у порога встречать Канеки.
Песенка его была не хитрая, а сам он человек безалаберный.
Аудитория медленно наполнялась учащимися. Их разговоры и смешки превращались в неразборчивый гул. Скрип стульев, шелест тетрадей — всё это било по воспалённым мозгам, играя на напряжённых нервах брюнета. В попытке сбежать от посторонней возни, он, сильнее зарывшись в изгиб локтя, чуть ли не лежал на парте моля о конце мук. Ему казалось, что его голова зажата между молотом и наковальней. Каждый звук, как удар обрушивался на несчастную, грозя расколоть её на две равные части. А он был и не против такого исхода. Посочувствовать ему было не кому, погладить по головке тоже. Да и плохо ему было на столько, что любое вмешательство извне доставляло не только обязанность нелепо отшучиваться, но и дикое раздражение, обычно не свойственное бедолаге. Благо, его никто не трогал, и он мог спокойно умирать на последней парте в полном одиночестве.
Наверное, только заболев, он понял, что наступила осень. Золотая, туманная, дождливая и обманчиво-тёплая осень. Редкие пожелтевшие листья создавали иллюзию тепла и отвлекали внимание от раннего холода, нередко навещавшего город. Вместе с тем всё ещё летнее солнце ловко игралось с температурой, вводя в заблуждение местных синоптиков. Так что погода стояла совсем уж непостоянная: утром мог идти дождь, а к обеду становилась такая жара, что к вечеру было невозможно дышать от влажного спёртого воздуха.
В аудитории были открыты окна на задних рядах и он с двойственными чувствами мог реагировать на сие решение преподавателя. С одной стороны, ему было довольно жарковато от поднявшейся температуры, так что мягкий, прохладный воздух изливающийся внутрь, приятно ласкал разгорячённое тело. С другой же, разболеться пуще прежнего ему никак не улыбалось, а открытые окна этому ой как способствовали. Особенно если к этому ещё и причесть раскрытые двери, создающие сильный сквозняк. В любом случае, вставать и закрывать их он не собирался, а потому все его рассуждения быстро улетучивались вон на улицу, оставляя место лишь для приевшегося раздражения на друга.
Хиде сильно страдал от этой литературы и был в крайне плохих отношениях не только с предметом, но и его преподавателем. Тот просто на дух не переносил рыжеватого и извечно шумного студента, привлекающего к себе внимание учащихся больше его самого. Как только Нагачика не изворачивался, а никак не мог вылезти из долговой ямы, что только затягивалась с попытками подмазаться к нерадивому учителю. Читать современные книги считалось для него скукой смертной, что уж до древней литературы, кишащей датами и громкими событиями, никак не умеющими его завлечь. Он просто ник на глазах при взгляде на толстую тетрадь конспектов друга, пытающегося всучить ему знания на блюдечке с голубой каёмочкой, что и даром ему не сдались. Его всегда бросало в смех от яркого контраста чёткого и ровного почерка брюнета, коим он аккуратно заполнял конспекты и явно аляповатых, редких записей его самого, граничащих с преобладающими веселыми, нелепыми рисунками и помарками. Не редко он проводил время в коридоре, вытолканный туда разъярённым преподавателем и сопровождаемый сочувствующим взглядом друга, что беспокоился за его оценки больше, чем он сам. Время экзаменов и зачётов особенно плохо переживалось им, ведь чтобы заслужить свою честно выстраданную четвёрку, ему приходилось разве что только мир не перевернуть и на Луну слетать.
Не смотря даже на свою не радужную позицию, Хиде всё же просыпает и не является на тест по литературе. За что Канеки мысленно заказывает себе два больших бургера в «Толстушке», которые Нагачика будет просто обязан оплатить. Злость уже не была властна над ним и чувствовал он себя уже гораздо лучше, осознавая, что мучения его прошли не зря. Отсутствовать на занятиях можно будет ещё как минимум с неделю, которую группа будет нудно выслушивать курс повторения пройденного материала. Дома его ждала уютная постель и добрая порция лекарств, способная вновь поставить его на ноги и вернуть в прежнее русло. Повода для радости, как такового и не было, но слинять с чуткого надзора бывшего профессора кафедры литературы каждый его ученик считал просто манной небесной и Канеки, на удивление, был не исключением. А под конец пары, будто улавливая мысленные сигналы, вибрирует телефон и на экране высвечивается смс:
«Обед в Толстушке за мой счёт. Простиииии».
Канеки улыбается.
***
Ночь медленно опускалась на город зажигая огни, яркие вывески и фонари, чаще приковывающие к себе взгляды, сияя самыми разнообразными цветами радуги. В воздухе буквально таял сладкий аромат еды с вечерних раменных и пабах, разогревая аппетит у всех проходящих мимо. Толпы свободных от работы и прочих дел наполняли улицы своим шумом, создающим ритм яркого центра.
Ночь Канеки встречал с книгой в руках, трясясь в последнем вагоне метро, который нёс его, уставшего и вымотавшегося от непрекращающегося потока энергии друга, домой. Вид за окном его не интересовал и давно не впечатлял, он и не поднимал взгляда от книги, пока поезд не прибыл на станцию. Вместе с серыми пассажирами парень медленно выплывал на перрон, в уме составляя список продуктов, которые уже заканчивались в его холодильнике.
Направляясь к выходу со станции, он внезапно почувствовал лёгкое дуновение ветра и вздрогнул, отшатнувшись: какая-то девушка пролетела мимо него и, заметив его реакцию, бросила на ходу кроткое «простите».
— Да ниче... ничего. — поздно спохватившись ответил парень, понимая что его уже не слушают.
Девушка, быстро передвигая ногами, удалялась прочь, растворяясь в толпе людей. Он же не мог поверить глазам, изобразив тем самым нелепое удивление на вмиг оживившимся лице. Всё то же тёмное пальто на тонкой кофточке, та же копна светло-каштановых волос свободно развивалась на ветру. Он не видел лица, но узнал её голос и сразу вспомнил утреннюю сцену. Милая девушка, что предложила ему помощь, сейчас не замечая его, пронеслась мимо, выглядя уже более отрешённо и скованно. За ней следовал сладкий шлейф духов, который тут же исчезал мгновенно, подстать своей владелице. Черты её лица всплыли в памяти и он зарделся.
Какая она всё же хорошенькая!
Шатенка не задела его, но всё равно лишь отмахнулась дежурным извинением. А вот народ, желающий поскорее добраться домой, извиняться не собирался и угрюмо огрызаясь, пихал плечами застывшего на месте паренька, который быстро пришёл в себя и, сконфузившись от нелепой ситуации, легко влился в поток, покидая станцию.
Ночь опустилась на город. Ослепительные огни, яркие вывески уже никого не интересовали, и город опускался в привычную дремоту, разжигая очаги веселья в особо шумных районах. Хиде потягивал лапшу быстрого приготовления и шибко высказывался, проигрывая в очередной раз настойчивому боссу. Канеки мечтательно вздыхал на постели, придерживая оставленную книгу от падения.
Она на него взглянула — и забыла.
