Невыкупная

День медленно угасал. Старинные настенные часы гулко пробили пять раз, но свинцовые, еще по-зимнему тяжёлые тучи так плотно укрывали небо, что, несмотря на ранний час, город тонул в холодном сумраке. Поэтому в Малом зале главной библиотеки Рейнского университета были зажжены все свечи. Это разгоняло таящиеся по углам вечерние тени, но грело мало. Дэниэль О’Коннор, младший библиотекарь, безнадёжно пошевелил в камине весело потрескивающие дрова, зябко поёжился и, немного подумав, подбросил ещё пару штук. Обычно ему нравилось работать именно в небольшом, уютном зальчике в самой глубине библиотеки, где, в отличие от большого, шумного Главного зала, всегда было спокойно, тихо и тепло. Да и народу поменьше. Ведь здесь хранились особые книги — старые, потрёпанные, напечатанные, а то и написанные от руки ещё до Чёрного Армагедона, чудом сохранившиеся во времена Великого Переселения и Королевской Экспансии и скрупулёзно собираемые ректором чуть ли не по всей стране. Оттого и посетители здесь тоже были особые. Не шумные, торопливые студенты, только вчера переступившие университетский порог, а умудрённые жизнью, степенные, иногда чванливые и немного занудные профессора и доценты, терпеливо корпящие над своими диссертациями. Впрочем, бывали среди них и приятные исключения. Дэни снова окинул камин критическим взглядом и, убедившись, что здесь его помощь уже не требуется (огонь и так неплохо разгорелся), вернулся к своему столу. Сегодня он был абсолютно не настроен на работу. Требовалось отреставрировать пару книг, разнести по полкам уже ненужные и подобрать библиографию для профессора Вонича. Но внезапная хандра, помноженная на зябкую весеннюю погоду, лишила его всякого желания выполнять свои обязанности. С утра он ещё пытался что-то делать, вяло копаясь в алфавитном указателе в поисках необходимой профессору литературы, но довольно быстро и эта жалкая активность сошла на нет. Поэтому после обеда, чтобы не раздражать лишний раз начальство, О’Коннор укрылся от бдительного ока главного библиотекаря в Малом зале, периодически создавая вид бурной деятельности. К счастью для Дэни, делать это ему пришлось недолго: начальство, так же страдающее от плохой погоды и, что всего вероятнее, от затяжного насморка, в полдень отбыло домой, предоставив Дэниэля и остальных служащих самим себе. Кто-то, воспользовавшись случаем, тихо и незаметно покинул библиотеку, остальные в приятной компании дружно дегустировали медовуху, проставленную третьекурсниками в качестве презента за свои будущие курсовые. Так часто случалось: первые два года студенты сами корпели в библиотеке над книгами, но к третьему кое-кто из них начинал понимать, что большинство работ профессора просматривали в лучшем случае по диагонали, стараясь не тратить время на основной поток, тем самым сберегая его для общения с настоящими самородками, которых набиралось на всём курсе не больше десятка. Смышлёные студенты, облегчая свою и так не сильно обременённую учебными трудами жизнь, расплачивались за курсовые, которые за них делали библиотекари, крепкими напитками, а кто побогаче, то и деньгами. Сегодня медовуха оказалась хорошего качества — лёгкая, игристая, поэтому Дэниэль, обычно осторожный со спиртным, не удержался, превысив свою привычную дозу почти в два раза. Теперь его неудержимо тянуло на разговоры, и О’Коннор едва ли не впервые пожалел, что отказался от дежурства в Главном зале — там-то уж точно можно было бы найти себе собеседника. Здесь же… Дэниэль уныло оглядел комнату, рассматривая немногочисленных посетителей. Профессор философии (не дай Бог разговорить, потом часа два придётся выслушивать теорию первенства мысли над материей с аргументами и следствиями!), двое лаборантов (этим и без него есть с кем пообщаться) и… Нет, такого шанса он упустить не мог. Дэниэль взял со стола толстую книгу в красном с золотом переплёте и пошёл в другой конец зала, украдкой поглядывая на своего будущего визави. За столом у окна сидела девушка в тёмном строгом платье, единственным украшением которому служила небольшая брошка в виде ласточки, приколотая у воротника. Русые волосы приятного золотистого оттенка были собраны в пучок у шеи, одна прядь, непослушно выбившись из строгой причёски, струилась у виска. На столе в беспорядке лежало несколько книг и свитков. Девушка что-то быстро писала, иногда сверяясь то с одним, то с другим документом, и совершенно не обратила внимания на прошедшего мимо Дэниэля. Тот же, сделав ещё пару шагов, неожиданно развернулся и подошёл к ней. — Вот, мисс Торн, это, конечно, не то, что вы просили, но очень близко, — сказал он. — Спасибо, Дэни, — не поднимая головы, ответила та. — Я подбросил ещё дров в камин, скоро станет теплее. Мисс Торн подняла голову. Серые умные глаза спокойно, немного отрешённо смотрели на О’Коннора. Тот смутился, покраснел и уже хотел уйти, когда девушка неожиданно улыбнулась. Улыбка удивительно ей шла. Взгляд потеплел, с лица ушла строгость и глубокая задумчивость, которые делали её на несколько лет старше. Мисс Торн отложила перо и откинулась на спинку стула. Поправляя волосы, она потёрла левый висок и слегка поморщилась, но Дэниэль, вдохновлённый первым успехом, этого не заметил. Он сел напротив, всё также прижимая книгу к груди, и возбуждённо заговорил: — Ох и погодка в этом году! Давно такой мерзкой весны не было. Обычно в это время уже вовсю сады цветут, а сейчас… — Дэни махнул рукой и раздражённо передёрнул плечами. — Мой дед говорит, что такая слякоть продержится ещё недели две-три, не меньше, а уж ему можно верить. Он по молодости ногу сломал, что-то там неправильно срослось, и она у него теперь вместо барометра, на каждую погоду по-своему болит. Если зудит — это к теплу, ноет — к холоду, а если дёргает, то жди либо дождя, либо снега. Словно в подтверждение его слов по стёклам дробно застучали крупные, как горох, дождевые капли, размывая и без того унылый пейзаж за окном. — Вот и приходится топить. Да и как не топить-то? Книги здесь ценные хранятся, к ним нужно бережно относиться. А господин старший библиотекарь ворчит на меня, — с неожиданной обидой в голосе пожаловался Дэниэль. — Мол, слишком много ты, О’Коннор, дров жжёшь, перерасход казённых средств будет, за лишние из жалования удержу, — закривлялся, явно подражая своему начальству, он. — Вот, мисс Торн, посмотрите, какой редкий экземпляр, разве можно его в сырости держать? — Дэни поднял том, лежащий у него на коленях, и потряс им, тем самым выражая своё негодование. — Я же не о себе, я о них забочусь! — Книга, Дэни, — спокойно сказала мисс Торн, воспользовавшись небольшой паузой в монологе библиотекаря. — Ты хотел показать мне книгу. О’Коннор, только набравший воздуха для новой тирады, замер с открытым ртом, растерянно уставившись на свою собеседницу, смешался и, покраснев, опустил глаза. — Д-да, мисс Торн, только это не совсем то, что вы просили. Он протянул девушке книгу и сжал руки на коленях. — Ничего, Дэни, всё равно спасибо. А теперь извини, мне нужно работать. О’Коннору не оставалось ничего, кроме как кивнуть и перебраться на своё рабочее место. Возбуждение от разговора с мисс Торн вскоре прошло, и на него вновь накатила тоска. Он лениво поворошил бумаги на столе, тяжело вздохнул и угрюмо оглядел Малый зал. Взгляд его упал на камин. Обида на старшего библиотекаря разгорелась в нём с новой силой. Дэни теперь уже скорее из упрямства, чем по необходимости подбросил в огонь ещё одно полено и, орудуя кочергой, забормотал себе под нос: — «Перерасход казённых средств, удержу из жалования»… А кто книги потом реставрировать будет? Дэниэль. А кого потом за порчу ругать будут? Дэниэля. Всё Дэниэль. И ни слова благодарности. Продолжая бурчать, младший библиотекарь вернулся за стойку. Внезапная вспышка прошла. О’Коннор поджал губы и, подперев голову рукой, уставился в окно. Терра, а если уж совсем официально — мисс Террания Торн, с доброй усмешкой наблюдала за Дэниэлем. Довольно милый и забавный парень. Всегда внимательный и деятельный, он часто помогал ей в библиотеке, с энтузиазмом, в отличие от других служащих, откликаясь на любую просьбу. Поначалу, слыша от нее похвалу и слова благодарности за хорошо проделанную работу, он, смущаясь, нервно вертел пуговицу на манжете, краснел и мямлил, но со временем пообвыкся и уже сам напрашивался на комплименты, проявляя недюжее, хоть порой и немного излишнее рвение. Особой разговорчивостью Дэни не отличался, чем ещё больше заслужил симпатию Терры, которая приходила в библиотеку с единственной целью — посидеть над книгами. Дэниэль не лез к ней ни с пустой болтовнёй, ни с праздными расспросами, стараясь держаться в рамках делового общения. Иногда, правда, его прорывало, и тогда на Терру, как из рога изобилия, сыпались городские новости, университетские сплетни, тайны семьи О’Коннор и прочий, не интересный ей словесный мусор. Случалось подобное, к счастью, крайне редко, вызывая у Терры лёгкую, быстро проходящую досаду: Дэни был достаточно мил и полезен, чтобы простить этот его недостаток. Сейчас он, сидя на высоком стуле, напоминал обиженного на весь свет мокрого нахохлившегося воробушка. Так и хотелось потрепать его по голове, пригладив топорщащиеся в разные стороны волосы, и попросить сделать чаю (они иногда чаёвничали в маленькой каморке в конце зала, давая себе небольшой отдых от библиотечных трудов) — доброе слово и кошке приятно. Терра с трудом подавила внезапный порыв вернуть Дэни хорошее настроение и попыталась сосредоточиться на том, что писала несколько минут назад. Напрасно. Неожиданное желание Дэниэля поделиться своими проблемами сбило её с мысли, а это было так некстати! Сегодня ей необходимо дописать последнюю главу, а к концу недели (то есть уже через три дня) закончить всю дипломную работу, включая библиографию и заключение. Впереди ждали выходные, и она надеялась, что к понедельнику сможет предоставить работу на предварительное прочтение своему научному руководителю. Тянуть было нельзя: в следующую пятницу профессор Родвиг собирался в свою обычную двухнедельную поездку на море и до отъезда хотел прочесть её работу. Потом нужно будет переписать диплом, внося возможные исправления, подготовить план защиты, подобрать оппонентов и прочая, и прочая… Дел ещё много, а до начала мая и, следовательно, защиты дипломов оставалось чуть меньше месяца. По традиции первыми под раздачу попадали именно выпускники. Они принимали на себя весь пылкий энтузиазм преподавателей, желающих выпустить в этот мир новую партию квалифицированных специалистов. Потом шли студенты от старших до первых курсов и, наконец, начинались вступительные экзамены. Через три месяца экзаменационной вакханалии университет успокаивался, погружаясь в недолгую спячку перед очередным учебным годом. Терра осторожно коснулась пальцем корешков лежащих перед ней книг. Шесть лет учёбы промелькнули как один день, оставив за собой шлейф воспоминаний, наполненных тихим шелестом рукописей, монотонным скрипом перьев, ворчливыми голосами преподавателей и серым, тоскливым, как дождь за окном, одиночеством. Для неё университет был единственной возможностью достойно устроить свою жизнь, стать материально независимой без выгодного замужества. Положение её семьи не могло обеспечить ей этого. Всё зависело от неё самой. Вдохновлённая этой мыслью, Терра всю себя отдавала учёбе. Это не замедлило принести свои результаты: уже в конце второго курса профессор Родвиг отметил способную и усердную ученицу и стал понемногу нагружать её научной работой. Поначалу с чисто профессорским эгоизмом и ленью он поручал ей самое нудное и неинтересное, то, чем не хотел заниматься сам. Однако постепенно из бесплатной рабочей лошадки Терра превратилась в помощника и правую руку профессора. Он не просто предложил ей писать под его началом дипломную работу (а затем и ещё одну, на получение звания магистра), но и выхлопотал для неё несколько преподавательских часов, чтобы облегчить нагрузку собиравшемуся на заслуженный отдых профессору Гарскому. Небольшие деньги, но при хорошей экономии и наличии бесплатного абонемента в библиотеку (опять же благодаря профессору Родвигу) они позволили отказаться от финансовой помощи отца и даже снять маленькую отдельную комнатку вместо койкоместа в студенческом хостеле. После защиты магистратского диплома часы должны были превратиться в полноценную ставку, а комнатушка — в крошечный домик с двумя комнатками, уже давно присмотренный. Жильё и работа — это всё, что ей нужно, потому что не только обеспечивало будущее, но и давало хороший повод остаться здесь, в Рейне. Возвращаться домой Терра не хотела. Тот был наполнен мрачными и тяжёлыми воспоминаниями о смерти бабушки, внезапной болезни матери, тягучих зимних вечерах в ожидании отца. И чувством вины. Она так и не смогла избавиться от него, что бы ни говорил отец, просто научилась жить с ним, загоняя страшные воспоминания и угрызения совести как можно глубже. Не стоило надеяться, что отъезд из дома избавит её от прошлого. Это была иллюзия, но Терра цеплялась за неё, пытаясь сохранить то шаткое ощущение душевного покоя, что она научилась создавать за эти годы. Возможно, появись у неё подруги или просто близкие по духу люди, иллюзия со временем превратилась бы в реальность, но Терра сознательно никого к себе не подпускала, заменяя живых людей на книги: они всегда и везде были её отрадой, лучшими собеседниками и единственными друзьями. Часы мелодично отбили половину шестого. Терра нахмурилась, отгоняя посторонние мысли, и привычно потёрла висок. Острые иголочки горячей волной прокатились по щеке и шее, толкнулись куда-то вглубь черепа, заставив зажмуриться в попытке сдержать подкатившую к горлу тошноту. Эта боль была с ней, кажется, с тех пор, как она себя помнила. Внезапная, острая или тупая и монотонная, ставшая частью её жизни, лишавшая приятелей и обычных детских забав: кому захочется дружить с девочкой, которая посреди игры в салки может с криком упасть на землю, сжимая голову руками? Сначала её боялись, потом стали смеяться. А доктора лишь разводили руками, не зная причины и предполагая то один, то другой способ лечения. Только после переезда в Невск в её состоянии появились улучшения: сначала приступы стали реже, снизили свою интенсивность, а после смерти матери и вовсе прекратились. И вот боль вернулась, последние полгода терзая почти ежедневно. Терра так свыклась с ней, что почти не замечала навязчивого зуда в висках, лишь иногда досадливо морщилась, когда острые коготки боли становились особенно навязчивыми, как сейчас. Терра окинула взглядом исписанные листы. Пожалуй, можно сделать небольшой перерыв. Она встала и отошла к окну. Да, Дэниэль прав, весна в этом году и правда выдалась на редкость ужасная: холодная и поздняя, она, словно капризная девица, постоянно меняла свой нрав, то засыпая всё снегом, то заливая дождём. Даже на неё, с детства привыкшую к постоянным ветрам и промозглой погоде побережья, это действовало угнетающе. Что уж говорить о жителях Рейна, избалованных более тёплой и постоянной погодой? Немудрено, что добрая половина города страдала от простуд, а вторая (Терра улыбнулась, вспомнив младшего библиотекаря) — от плохого настроения. Последнего, кажется, и ей скоро не миновать. Если дедушка Дэниэля прав и тепла не будет ещё в течение как минимум двух недель, её ждали непредвиденные и весьма существенные траты: скудный запас дров, что выделял ежемесячно домовладелец, почти подошёл к концу, несмотря на строжайшую экономию. Придётся покупать дрова на свои деньги, а значит, поездку домой снова придётся отложить. Съездить же необходимо: она давно не получала писем от отца. Тот не любил писать длинные послания, обходясь короткими, в пару строк записками три-четыре раза в год. Последнее письмо пришло в сентябре. Отец поздравил с началом последнего для неё учебного года, выразил надежду на успешное окончание университета и сообщил, что погасил кредит, взятый на её обучение. На Новый год она получила записку, написанную незнакомым почерком, в которой отец сетовал на дрянную погоду в Невске, ставшую причиной приступа радикулита. Однако он просил дочь не беспокоиться и не приезжать, ему вполне хватает заботы миссис Браун, не хватало, чтобы над ним тряслась ещё одна женщина. Грубоватые слова отца скрывали смущение и неловкость от создавшейся ситуации. Дело было не в желании избежать её заботы и избавить от излишнего беспокойства: отец до сих пор чувствовал себя неловко перед дочерью за появление в его жизни другой женщины. Перед отъездом в Рейн Терра сама предложила нанять вместо приходящей прислуги экономку с проживанием, чтобы было кому готовить, убирать и скрашивать разговорами долгие одинокие вечера. На объявление в газете быстро откликнулась некая миссис Браун, бездетная вдова сорока трёх лет вполне приятной наружности и с хорошими рекомендациями. Условия её устраивали, при личной встрече она произвела хорошее впечатление, и Терра уехала в Рейн со спокойной душой. Однако уже в первый свой приезд она почувствовала неладное. Отец был явно чем-то смущён и старался скрыть это за излишней, совершенно не свойственной ему весёлостью. Миссис Браун, наоборот, вела себя слишком тихо, отказывалась посидеть с ними, ссылаясь на большую занятость по дому, а за столом почти не притрагивалась к еде. На третий день Терра случайно застала их в библиотеке. По тому, как резко они отпрянули друг от друга, она всё поняла и постаралась сделать вид, что ничего не заметила. Промаявшись ещё сутки, Терра собрала вещи и сказала отцу, что возвращается в университет. Тот удивился, но удерживать не стал. Уже в Рейне она получила от него письмо, полное сбивчивых объяснений и робкой надежды, что дочь сможет понять его и простить. Терра не сердилась на отца — он и так слишком долго носил траур по жене, но домой больше не приезжала, отговариваясь делами. Отец на её визитах не настаивал. Поэтому и в это раз ей оставалось только написать ответ с пожеланиями скорейшего выздоровления. Но больше известий от отца она не получала, хотя не раз писала сама. Отчего-то именно сейчас его упорное молчание беспокоило её, поэтому перед защитой Терра собиралась на пару дней съездить домой. Однако слякотная весна и прогноз дедушки Дэниэля могли этому помешать. Оставалось надеяться, что природа образумится, и ей не придётся ни мёрзнуть, ни откладывать поездку. А пока следовало вернуться к дипломной работе. Но, видимо, сегодня судьба была против её ученических подвигов. Не успела Терра написать и пары строк, как дверь в библиотеку открылась, и в образовавшуюся щель бочком попытался просочиться мистер Клаус, секретарь ректора. При его весьма тучном телосложении сделать это было довольно проблематично. Почему он не открывал дверь пошире, оставалось для всех, кто знал его, загадкой. Если секретарь шёл не один, сопровождающий пытался первым подойти к двери и распахнуть её как можно шире. Мистер Клаус недовольно поджимал губы и медленно вплывал в дверной проём с таким несчастным видом, словно его на месяц лишили горячо обожаемых им мятных карамелек. Если же его спутник, упаси бог, не успевал открыть дверь, начиналось настоящее представление. Мистер Клаус сопел, пытался втягивать свой объёмный живот, пыхтя, раздувал щёки, краснел, охал и при этом цепко держал дверь, не позволяя приоткрыть её даже на сантиметр. Через несколько минут упорной борьбы секретарских форм с законами физики мистер Клаус всё-таки каким-то невероятным образом протискивался в им же самим оставленную щель, при этом горестно вздыхая и одаривая зрителей настолько печальным взглядом, что новички, в первый раз увидевшие этот спектакль, как правило, сначала впадали в ступор, а потом рассыпались в извинениях и сочувствии, стараясь загладить свою несуществующую вину. Мистер Клаус обмахивался платочком, промакивал им лоб и благосклонно кивал. Увы, вторично на это трюк мало кто попадался, поэтому мистер Клаус старался не упускать ни единой возможности. Ректор смотрел на эту его странность сквозь пальцы: свои непосредственные обязанности секретарь выполнял с расторопностью и старательностью хорошо вышколенного слуги, а некоторые гости университета по мнению ректора сами напрашивались на подобный щелчок по носу. В таких случаях выступление секретаря имело своей целью не только шокировать и дезориентировать посетителя, но и дать ректору время подготовиться к встрече. Поэтому остальным приходилось просто мириться с этим театром одного актёра, проявляя чудеса ловкости или смирения — смотря по тому, успевали они распахнуть дверь или нет. Кажется, Дэниэлю сегодня придётся демонстрировать второе. Терра с лёгкой улыбкой наблюдала за тем, как лицо младшего библиотекаря медленно вытянулось, когда он увидел причину весьма странных для библиотеки звуков. Однако дальнейшие события были уже не так интересны, поэтому она вновь склонилась над бумагами и была крайне раздосадована, услышав рядом тихое покашливание. Красный после общения с секретарём Дэниэль слегка наклонился к ней и негромко сказал: — Мисс Торн, господин ректор просит вас зайти к нему. — Прямо сейчас? О’Коннор кивнул. Терра вздохнула и окинула взглядом стол. Что за неудачный день! Видимо, ей так и не удастся дописать сегодня главу. Придётся засидеться допоздна, иначе все планы нарушатся. Младший библиотекарь истолковал её действие по-своему. — Не волнуйтесь, мисс Торн, я уберу книги. — Спасибо, Дэни. Терра собрала исписанные листы и встала. О’Коннор ужом протиснулся между столами, намереваясь первым подойти к двери, но не успел. Мистер Клаус открыл её сам и в этот раз сделал это без своих привычных выкрутасов. У Дэниэля в прямом смысле слова отвисла челюсть. Терра прикусила губу, чтобы не рассмеяться, подмигнула О’Коннору и вышла вслед за секретарём. Она прекрасно знала причину столь необычного поведения мистера Клауса. Шесть лет назад, как и всем новичкам, ей пришлось стать свидетелем бурного прохождения секретаря через дверь. В первые мгновения Терра замерла, не зная, как реагировать на происходящее: броситься на помощь, позвать кого-нибудь или молча постоять в сторонке. Пока она думала, сзади раздались сдавленные смешки. Чуть повернув голову, Терра увидела двух старшекурсников, смотревших на них с нескрываемым интересом: их перемигивания и усмешки явно намекали, что молодые люди ожидали увидеть здесь какое-то шоу. Ну уж нет, она не доставит им такого удовольствия! Терра ещё несколько мгновений понаблюдала за мистером Клаусом, а потом, стараясь, чтобы её голос звучал вежливо, но с лёгкой ноткой сарказма, спросила: — Может, стоит открыть дверь пошире? Мне кажется, эта щель для вас… немного узка. Смешки за спиной превратились в гомерический хохот. Секретарь пошёл красными пятнами, глубоко вдохнул, словно собрался разразиться длинной тирадой, но, взглянув на двух гогочущих лоботрясов, захлопнул рот и, гордо вздёрнув подбородок, удалился по своим делам. С тех пор он больше не пытался проделать в её присутствии нечто подобное, обходясь высокомерным взглядом и холодным приветствием. Эта история за считанные дни облетела весь университет, но, к великому сожалению попытавшихся воспользоваться чужим опытом, мистер Клаус на подобные подколки больше не реагировал, и всё постепенно вернулось на круги своя. Гулкий коридор закончился крепкой дубовой дверью. Секретарь, выполнив свои обязанности, чопорно поклонился и засеменил куда-то по другим делам. Терра легонько стукнула костяшками пальцев по монолитной деревянной плите и, дождавшись разрешения войти, оказалась в святая святых университета. Кабинет ректора поражал воображение роскошью и мрачной, давящей на психику атмосферой. Тяжёлые тёмные портьеры на окнах, массивная мебель, гипсовые горгульи, наблюдающие за посетителями со шкафов, заспиртованные уродцы, достойные самой настоящей кунсткамеры, картины по библейским сюжетам — всё это и вместе, и по отдельности заставляло чувствовать себя неуютно, говорить тихо, исключительно по делу и желать как можно быстрее оказаться подальше от этого неприятного места. Оттого сильнее ощущался контраст с его хозяином — мистером Гровером, высоким, крепким мужчиной лет пятидесяти с тонкими, почти невидимыми ниточками седины в чёрных густых волосах. Всегда гладко выбритый, в безупречно отглаженном сером костюме, он представлял собой такой резкий контраст по сравнению и с кабинетом, и со своим секретарём, что это подчас обескураживало посетителей и вызывало у них стойкую симпатию к господину ректору. Что, естественно, увеличивало приток столь необходимых для университета (как, впрочем, и для других учебных заведений) спонсорских средств. Другим достоинством мистера Гровера было его умение заботиться о педагогическом коллективе. Господин ректор знал не только имена, привычки и дни рождения жён, детей и любовниц преподавателей, но и какой сорт табака предпочитает профессор экономики, где проводит субботние вечера старший аспирант кафедры философии и почему у декана психологии так часто меняются секретарши. Мистер Гровер не считал зазорным лично навестить захворавшего педагога или заступиться за пойманного на горяченьком Дон Жуана, послав его разгневанной супруге корзину её любимых цветов с обещанием строго наказать проштрафившегося мужа. А если ругал своих подчинённых, то делал это с таким укоризненно-сочувствующим видом, что те немедленно раскаивались, обещали не совершать подобное впредь и старались как можно скорее загладить свою вину. Хотя случались и исключения. Например, скандал с Андреем Громовым, ассистентом профессора Вонича. Этот весьма способный и умный, подающий большие надежды молодой человек проявлял недюжие способности и страсти не только в области изучения истории, но и в сфере любовных утех. Пока он развлекался с аспирантками и секретаршами, его не трогали. Проблемы начались, когда Андрей, перебрав всю женскую половину педагогического состава, добрался до студенток. Как оказалось, не все родители будущих выпускниц одобряли свободные нравы. Разгневанные отцы появлялись в университете с неумолимостью Каменного гостя, требуя наказать распутника. Пару раз неутомимого Казанову втихую поколачивали менее удачливые соперники. После подобных инцидентов, подкреплённых долгими разговорами в кабинете ректора, Андрей затихал, старательно ведя жизнь монаха-затворника, но через месяц-другой всё начиналось по новой. Апогея эта история достигла в прошлом году, когда Андрея застукал со своей молодой женой один из профессоров. Возможно, всё и обошлось бы, как раньше, но обманутый муж решил наложить на себя руки. Неудавшегося самоубийцу откачали, а господин ректор, спасая уже и так изрядно подмоченную репутацию университета, вынужден был уволить зарвавшегося ассистента. Не помогли ни заверения Андрея исправиться, ни заступничество профессора Вонича. Первому уже не верили, а второго было недостаточно, чтобы усмирить гнев ректора. Ещё месяц университет гудел, как растревоженный улей, обсуждая подробности скандала, но мало-помалу все успокоились. Очередная сессия и вовсе отвлекла всех от этой громкой истории, переключив умы на конспекты, экзамены и неизбежные «хвосты». Терра получила возможность лично познакомиться с господином ректором на четвёртом курсе. Была пятница, около четырёх пополудни. В это время она обычно оставалась на кафедре одна, выполняя длинный список поручений профессора Родвига. Терра очень любила это время: занятия уже закончились, студенты, желая дать отдых отяжелевшим от вложенных туда знаний головам, вслед за преподавателями шумными стайками покидали университет, постепенно погружавшийся в томную, дремотную тишину. Случайно хлопнувшая в глубине здания дверь или голоса, долетевшие с улицы через неплотно закрытое окно, ещё сильнее подчёркивали это состояние блаженной летаргии. Солнечные лучи, настойчиво просачиваясь между шторами, игриво перебирали корешки старинных книг, расчерчивали пол тёплыми золотистыми полосками. Терра уже всерьёз подумывала отложить разбор оставленных профессором Родвигом завалов до понедельника и пойти прогуляться, воспользовавшись неожиданно погожим осенним деньком. Её планы нарушила неожиданно распахнувшаяся дверь. В кабинет кафедры вошёл мистер Гровер, поздоровался и оглядел комнату, словно ища кого-то. — Я могу вам чем-то помочь? — спросила Терра. — Не думаю. Мне нужен профессор Родвиг, — не оборачиваясь и всё так же внимательно осматриваясь, будто надеясь, что искомый человек сейчас вылезет из-под стола или выглянет из-за шторы, ответил ректор. — Господин профессор будет к шести, на заседание кафедры, — с лёгким раздражением пояснила Терра. — Как и все остальные. — А вы… — мистер Гровер повернулся и, слегка прищурившись, в упор посмотрел на неё. — Мисс Торн, если не ошибаюсь. — Не ошибаетесь, господин ректор, — Терра ответила ему таким же прямым взглядом. — Приятно, когда тебя узнают, — усмехнулся мистер Гровер. — Трудно не запомнить человека, каждый год произносящего страстные напутственные речи перед студентами. — Надеюсь, вы не собираетесь столь же вдохновлённо им следовать? — абсолютно серьёзно, без тени улыбки, спросил ректор, но Терра заметила плясавших в его глазах бесенят и не удержалась. — Ну что вы, я ещё слишком молода, чтобы возложить себя на алтарь науки. Думаю, будет достаточно потратить на неё шесть лет. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Терра вернулась к прерванному занятию, господин ректор, пройдясь по кафедре, остановился у стеллажа, с явным интересом рассматривая стоящие там книги. — Почему вы выбрали этот факультет? — поинтересовался он. — Не слишком ли это скучно для девушки? Я думал, вам больше пристало заниматься литературой, искусством, модой… — А ещё необходимо уметь готовить и шить, — скривилась, как от зубной боли, Терра. Подобные разговоры о роли женщины всегда навевали на неё тоску. Мода её не интересовала, так же как и побрякушки: она предпочитала носить платья тёмных тонов, единственным украшением которых была брошь в виде ласточки — память о матери. Готовить Терра умела и довольно неплохо, а вот любые виды рукоделия раздражали. Ей больше нравилось возиться с цветами: молчаливые растения не трещали над ухом, не хвастались нарядами, не рыдали от невнимания сверстников противоположного пола, зато всегда радовали буйным цветением. Махровые пионы, строгие гладиолусы, нежные фиалки — Терра засаживала любой, маломальски свободный уголок крошечного сада за домом, проводя там едва ли не столько же времени, сколько в библиотеке. Поэтому и в Рейне при выборе дома она из всех возможных вариантов выбрала тот, где рядом имелся пусть и крохотный, но палисадник — уж на одну клумбу там точно хватит места. Господин ректор никак не отреагировал на её, как бы сказала мама, «неподходящую юной девушке» реплику, лишь удовлетворённо хмыкнул и простился. А через неделю снова заглянул на кафедру, на этот раз в компании румяных пирожков, испечённых лично миссис Гровер, и посетовал, что сам не в состоянии съесть такое количество сдобы. Пришлось помогать, со своей стороны предложив к ним чай. Эти пятничные посиделки стали приятной традицией, продержавшейся весь учебный год. Мистер Гровер приносил чего-нибудь к чаю, по-хозяйски располагался на скрипучем диване и, с явным удовольствием прихлёбывая ароматный напиток из большой пузатой чашки, листал взятую с полки первую попавшуюся книгу. Иногда он нарушал царящую в комнате тишину, что-то спрашивая или зачитывая вслух заинтересовавший его абзац. Терра бросала ответную реплику, и они снова замолкали. После летних каникул новые обязанности вкупе с насыщенной учебной программой не дали этим встречам возобновиться, но мистер Гровер всегда дружески кивал, если они сталкивались в коридоре. Поэтому желание ректора увидеть её в такой поздний час не испугало, лишь слегка озадачило. Возникли проблемы с назначением? Ничего другого на ум не шло: её жизнь в университете текла однообразно и спокойно, без потрясений и конфликтов, и у кого другого могла бы вызвать настоянное на скуке недовольство. Но Терру всё устраивало; хотелось лишь одного — чтобы её планы не нарушались, хотя бы в главном. Если ставка, вопреки обещанию ректора, перейдёт другому человеку, она просто будет искать другую работу. Пара месяцев у неё точно есть, а за это время многое может измениться. Мистер Гровер любезно предложил ей присесть, сам же продолжал расхаживать по кабинету, задумчиво потирая подбородок. — Что-то случилось, сэр? — не выдержав, нарушила молчание Терра. — Скажите, вам знаком человек по имени Франческо Перуни? — проигнорировал её вопрос ректор. — Да, конечно. Это начальник полицейского управления Невска и старинный друг отца. А почему вы спрашиваете? — Вы давно получали известия из дома? Не было ли в них чего-нибудь… настораживающего? — не прекращал расспросы мистер Гровер. — Больше четырёх месяцев назад, — смирившись с тем, что пока не получит ответов, подсчитала Терра. — В канун Нового года. Отец сообщил, что приболел, но просил не беспокоиться и не приезжать. — Это пришло с вечерней почтой. — Сделав по кабинету ещё несколько молчаливых кругов, мистер Гровер положил перед ней конверт. — Адрес написан странно: Рейнский университет, мисс Террании Торн. Поэтому я взял на себя смелость вскрыть письмо. Мне… жаль. Терра удивлённо вскинула брови и потянулась к конверту. Однако через несколько минут ею овладели совсем другие чувства: скомкано и путанно комиссар Перуни сообщал о том, что во вторник утром её отец, Дэвид Торн, скончался, и просил приехать, если представится такая возможность. — Я попрошу профессора Вонича взять вашу нагрузку, — дав ей время переварить новость, заговорил мистер Гровер. — Поезжайте и ни о чём не волнуйтесь. Сколько времени вам нужно — неделю, две? — Пара дней, — рассеянно ответила Терра, мысленно считая: если она поторопится, то успеет на ночной экспресс и уже завтра к полудню будет в Невске. Но в этом случае не стоит терять ни минуты. — Не мало? — недоверчиво уточнил мистер Гровер. — Не стесняйтесь, берите больше — ситуация очень деликатная и никто не станет требовать от вас излишнего рвения. — Вполне, — с максимальной твёрдостью ответила Терра. Она и так потеряет почти неделю. Отца уже не вернёшь, оплакать его можно в любом месте, а вот отмахиваться от учёбы, на которую было потрачено целое по меркам их семьи состояние — непозволительная роскошь. Все дела можно препоручить комиссару, оформив доверенность: мистер Перуни — кристальной души человек и в память о друге не оставит его дочь без помощи. — Зайдите в бухгалтерию, получите деньги, — протянул ей написанную размашистым почерком записку мистер Гровер. — Я уже предупредил мистера Краснова. Это обычная практика — выделять сотрудникам из средств университета некоторую сумму в подобных случаях, — пояснил он. — И вы тоже им являетесь. Если нужно что-то ещё, говорите. — Ничего, благодарю, — качнула головой, поднимаясь, Терра и вспомнила: — В библиотеке, в Малом зале, осталась моя рукопись… — Я попрошу мистера Клауса сходить за ней. До вашего приезда она будет у меня. И… примите мои соболезнования. Помня, что в таких случаях не благодарят, Терра молча кивнула и покинула кабинет.