Одинокий стяг

В Рохане бушевала гроза, какие случаются в этом вольном и лихом краю лишь весной. Она ведьмой металась меж тяжелых дымно-синих туч, хлеща по ним раскаленным кнутом, а небо отзывалось густым рокотом и изрыгало сплошные потоки холодного ливня. Трава обессиленно припала к земле, а по пузырящейся грязью дороге с хохотом и свистом неслись трое всадников. Ветер хлопал мокрыми плащами, из-под копыт летели комья глины, лошади фыркали, встряхивая головами и звеня сбруей. Кто бы ни были эти трое, их сердца были свободны от любых печалей, ведь только счастливые могут беззаботно гнать коней в вихре воды и грязи, забавляясь тем, как липнет к спине ледяное сукно, и влажно чавкают мокрые перчатки. Вдруг один осадил скакуна и указал в мутную закипь дождя: — Вон она! Рукой подать! Фарлонгах в трех, у невысокого холма, где дорога плавно забирала на восток, в сгущающейся вечерней темноте приветливо теплились окошки небольшой таверны. Всадники воодушевленно загомонили, и лошади, чуя вожделенный отдых, помчались вперед. Хозяин заведения со странным названием «Полпути» процветал уже много лет, невзирая на войны и прочие перипетии жизни. Одинокая таверна на обочине широкой дороги, хоть и была мала, никогда не позорила своего имени ни дурным элем, ни холодным очагом, а потому и в постояльцах нехватки не знала. Каких только гостей не перевидал старый Ральф на своем веку! А посему, когда снаружи донесся топот нескольких коней, а в распахнувшуюся дверь шумно ввалились три рослых рыцаря при оружии и насквозь промокшие, он радушно, но без всякого подобострастия поспешил им навстречу, сделав конюху знак позаботиться о лошадях. — Добрый вечер, милостивые судари! И погодка ж сегодня! Пожалуйте к огню! – И слуги расторопно начали накрывать на стол. Ральф знал, что и не склонный раскошелиться гость в эдакую слякоть не устоит перед вовремя поданным ужином. А потому – меньше расспросов и больше дела. Однако прибывшие и не думали привередничать, мигом стянули забрызганные грязью плащи и расселись на дубовых скамьях. — Принеси побольше свечей, мастер Ральф, — сказал один из них низким звучным голосом, и хозяин всплеснул руками. — Господин Эомер! Вот уж честь, так честь! Да сию минуту все здесь освещу, не хуже чем в палатах вашего дядюшки, да упокоят Валар его великий дух! Маршал Эомер, племянник павшего недавно на бранном поле короля Теодена, был хорошо известен в этих краях. Он был отважен, вспыльчив и скор на расправу, имел огромное влияние в роханской армии и возглавлял большой и тертый в боях кавалерийский отряд. К Ральфу маршал заглядывал нередко, платил щедро, и сейчас почтенный кабатчик суетливо зажигал свечи в угоду высокому гостю, заодно надеясь рассмотреть его спутников. — Что ж, за победу, друзья! Она была нелегка! – провозгласил Эомер, поднимая кружку. Звонко встретились глиняные бока, и кружки опустели. Рыцари неспешно принялись за ужин, а хозяин украдкой глазел на постояльцев. Один из сотрапезников Эомера, темноволосый Дунадан с гондорским Древом на камзоле, похоже, недавно был ранен, поскольку кружку поднимал левой рукой и то и дело неловко поводил правым плечом. Ну, ясно, сырость-то какая… Маршал называл его Фарамиром. Второй, рослый и ладный, мундир носил чужеземный, а вместо меча имел при себе два длинных кинжала в добротных ножнах, на чудной манер висящих за спиной. Эомер меж тем снова взялся за кувшин: — Давай кружку, Леголас, — обратился он к чудаку с кинжалами. И тут Ральф нахмурился. Имя показалось ему знакомым. С месяц назад кто-то спрашивал здесь… нет, наоборот, что-то оставил… Кабатчик вспомнил и полез в ящики под стойкой. Сколько в тавернах оставляют писем, посланий и прочей рухляди, которая никогда не находит своего адресата, уму непостижимо. Вот и оно. Среди долговых расписок и засаленных обрывков с безграмотными каракулями торговцев затесался свиток, скрепленный печатью темного воска. Надпись на уголке плотной бумаги гласила: «Леголасу, принцу Лихолесскому, где б ни пребывал». Письмо доставил усталый парнишка в потрепанном плаще, а Ральф с усмешкой подумал, что принцы-то к нему не особенно частят. Но, видать, знал посланник, что проедет здесь, кто должно, в срок. А может, попросту боялся рыскать по просторам Рохана, тогда еще охваченным войной. Ральф повертел свиток в пальцах и глянул на гостя. Пьет себе эль да веселится, как простой служивый. А гляди ж ты, принц… Хотя чего говорить, осанист и вельможен обращением, пусть и пообносился плащ, что у огня сохнет. Да и он ли это вовсе? Кабатчик подошел к столу и поклонился с истинным почтением. — Господин рыцарь, прошу милостиво извинить, что чиню помехи вашей трапезе. Однако не вас ли величают Леголасом, принцем Лихолесским? Гость удивленно поднял глаза, и Ральф заметил в путанице его все еще мокрых волос кончик заостренного уха. Он еще и эльф, вот чудеса! Рыцарь же ответил с легким кивком: — Меня самого. Чему обязан? — Так послание вам, милорд! Поди месяц, как ожидает. Свиток лег в протянутую ладонь, эльф оглядел печать, и брови его слегка приподнялись. — Что ж, благодарю за радение. – И в руку кабатчика упала мелкая монета. — Вы простите меня, господа? Это письмо из дома, и мне не терпится узнать, что за новости так долго шли ко мне. — Читай, читай, — Фарамир хлопнул эльфа по плечу, — нам ли не понимать. Леголас сломал печать и развернул письмо. Несколько минут он молчал, погруженный в бисерное плетение эльфийских рун, а затем спокойно отложил свиток в сторону и вновь принялся за еду. — Все благополучно? – Эомер сосредоточенно разрезал дымящееся мясо. — Да, батюшка лишь справляется о моем здравии. На войне, знаете ли, так легко простудиться… — и все трое расхохотались. *** Друзья давно спали, утомленные дорогой и разморенные выпитым элем. Только Леголас в небрежно накинутом камзоле сидел в низком кресле у окна, задумчиво глядя в озаряемое молниями небо. Непогода все еще не пошла на убыль, завтра по дорогам впору будет лишь брести, опираясь на ножны мечей, по колено в грязи. Эльф встряхнул головой, отгоняя бессмысленные размышления, и вновь развернул сжатый в пальцах свиток. Ему что ж, казалось, что, полежав на столе, письмо изменит содержание? Это нелепое, невообразимое письмо. Леголас осмотрел печать. Все чин чином. Темный воск, оттиск перекрещенных стрел и вязовых ветвей. Почерк… Мелкий, четкий, с характерными завитками в конце слова. Несомненно, почерк отца, знакомый с детских лет. Так что же, никакого подвоха? Нужно попросту принять на веру это послание, хотя все в душе встает на дыбы? Принц в четвертый раз начал перечитывать, все еще не веря и силясь понять, что же он упускает. « Недостойный сын мой, воитель Леголас. С тяжелым сердцем пишу я тебе сии строки, однако пути иного не вижу. С глубоким разочарованием узнал я от владыки Элронда, правителя Имладриса, о выборе, сделанном тобой на Совете. Вместо того, чтоб, исполнив свою миссию, с коей послан ты был в Имладрис, вернуться в родное королевство, осаждаемое бесчисленным свирепым врагом, и посвятить себя исполнению долга воина и наследника престола, ты предпочел шаг безумный и безрассудный. Ты вступил в ряды Братства Кольца, не подталкиваемый иной силой или уговором, кроме свойственного тебе легкомыслия и жажды приключений. Пока Лихолесье отражало атаки орд Дол Гулдура, ты путешествовал по Средиземью в весьма сомнительном обществе. Увы, не такого наследника надеялся я взрастить. А посему, сегодня, 4 января 3019 года Третьей Эпохи, я с глубокой сердечной скорбью сообщаю тебе, Леголас, что ты лишен права престолонаследия. Как отец, я не вырву тебя из своего сердца, но как правитель не могу допустить я возможности восхождения на трон государя, чуждого интересов своего народа и склонного к ребячеству и авантюре. Ты волен остаться в Лихолесье или покинуть его. В последнем случае ты можешь воспользоваться для своих нужд частью казны, которую я определю для тебя. Возглавлять же какие-либо отряды тебе отныне возбраняется, ибо проступок твой идет об руку с государственной изменой, а я не допущу в Лихолесье мятежа или иного непотребства. Засим прощаюсь с тобой, недостойный мой сын, и если осудишь ты меня по прочтении сего письма – воля твоя. Трандуил Ороферион, король Лихолесский». Вот так. Он, единственный эльф, принявший непосредственное участие в войне, был государственным изменником. Ребячливым авантюристом и искателем забав. Недурно… Леголас сжал зубы, не замечая, как пальцы крошат воск печати. Как же хотелось швырнуть этот гнусный документ в огонь и сказать – все это чьи-то происки, отец не таков. Но Леголас слишком хорошо знал своего короля. Благо государства было для него превыше всего прочего, включая собственную жизнь. К любому, кто угрожал этому благу, прямо или опосредованно, Трандуил был беспощаден, пусть бы это был его собственный сын. Неистово преданный Лихолесскому королевству, он мог быть жесток и деспотичен, и подданные равно боготворили своего монарха и трепетали перед ним. У Трандуила был свой нерушимый кодекс чести и своя собственная неоспоримая справедливость. А потому страшные строки были для Леголаса неожиданными, ошеломляющими, но, увы, достойными доверия. Более того, отец не ждал его домой. Иначе не позволил бы себе оскорбительно посулить сыну денег. Каждое слово было безупречно, каждое било в цель. Он волен покинуть или остаться... Неужели отец хоть на миг допускает, что Леголас переступит границу земель, пусть бесконечно дорогих ему, где его доброе имя смешано с позором? Конечно, не допускает, ведь он тоже хорошо знает своего отпрыска, подчас до нелепости похожего на него самого… Ночная темень сгустилась, чуя близкий рассвет и еще не желая сдавать позиций. Гроза наконец обессилела, и только дождь все еще хлопотливо стучал в окно. Медленно, тяжело встал низложенный принц из кресла. Что ж, его вышвырнули из дома. Значит, придется заново искать место в мире. Свиток полетел в камин.