Одинокий стяг

Гнедой жеребец брезгливо топтался в вязкой грязи, искоса поглядывая на хозяина, прощавшегося с друзьями. Вчерашняя гроза не очистила небосвода, уныло сеявшего мелкий, совершенно не весенний дождик. Поблескивала темная от влаги крыша таверны, и дым вкрадчиво стелился вдоль конька. — Будь осторожен, Леголас, — Эомер удержал эльфа за руку, — победа победой, но сейчас по окрестностям шатается без счета орочьих шаек, уцелевших в боях. Руководить ими уже некому, теперь это просто озлобленное зверье. Может быть, все же подождешь немного? Куда надежнее присоединиться к чьему-нибудь отряду, с кем по пути окажется. Лихолесец беззаботно усмехнулся: — Не сожрут Сауроновы сироты, подавятся. Но спасибо за заботу. Крепко стиснув руку соратника, Леголас обернулся к Дунедайну. — Я горд, что воевал рядом с тобой. Прощай, Фарамир. Гондорец, видимо, не ожидавший этих сердечных слов от сдержанного эльфа, слегка смешался. — Ты словно умирать затеял, дружище. Я жду тебя в Итилиэне, да не с посольским визитом, а на добрый ужин. Не запамятуй. Последние предостережения, напутствия и хлопки по плечам, наконец, завершились, Леголас вскочил на коня и стремительно помчался по неприглядному месиву, еще позавчера бывшему превосходной торной дорогой. Эомера ждал трон, унаследованный от погибшего дяди, и тяжкий труд восстановления Рохана из руин войны. Фарамира ждала невеста, сестра Эомера, белокурая и своенравная Эовин. И лишь его, Леголаса, не ждало ничего, никто и нигде. Его уже не ждал сумрачный коридор старинных дубов, ведущий к массивным воротам, не ждала широкая лестница в гулком холле отцовского замка, не ждали его развеселые лучники, с которыми он ходил в столько дозоров. Канули в отлетевший день узловатые плети плюща, обвивающие высокие окна, суматоха у конюшни в дни большой охоты, стрекочущая, ухающая, звенящая на сотни голосов летняя лихолесская ночь. И скупая улыбка в ясных глазах отца тоже осталась позади. Гнедой скакун несся вперед, расшвыривая комья глины, ветер свистел в ушах, лицо секла холодная морось. Прошло не меньше получаса этого слепого галопа, когда Леголас резко осадил коня у длинной гряды валунов и соскочил наземь. Тяжело поводящий боками жеребец встряхнул гривой, разметав облако капель, а эльф опустился на мокрые камни и вцепился в волосы тоскливо-яростным жестом. Как больно, как жестоко ранило это отречение! Эру свидетель, он никогда не жаждал короны. Эльфийский принц может стать королем, лишь лишившись отца, и Леголас искренне надеялся не взойти на престол еще многие тысячи лет. Не короны, не титула лишил его государь. Леголас лишился дома, лишился имени и чести. Лишился всего, что считал неколебимым, постоянным, в чем черпал силы в самом непроглядном несчастии. Что рядом с этой потерей все короны мира? Неужели он некогда рвался в благословенный Валинор? Готов был добровольно оставить дом и близких? Как насмешливо иногда небесные учителя щелкают по темени нерадивых и самонадеянных учеников… Пальцы медленно разжались, эльф поднял голову, и серое небо опрокинулось в темной глубине глаз. Король отверг своего вассала. Так тому и быть. Теперь он волен идти на все четыре стороны, хлебнуть допьяна никогда не манившей его свободы. Да только чтоб куда-то идти, нужно кем-то быть и чего-то хотеть. Он же уже не принц, уже не лихолесец, и хочет лишь снова кем-то стать. Что ж, он все еще воин, хоть этого никому не отнять. Леголас снова сел на коня, ласково потрепал того по крутому изгибу шеи, и двинулся вперед неторопливой рысью. *** День прошел в однообразной, монотонной скачке. Хотелось утомить тело, и тем самым заставить замолчать память. Пасмурные просторы роханских степей как нельзя лучше подходили к царящей внутри промозглой пустоте. О возвращении в Лихолесье, даже чтоб объясниться с отцом, не было и речи. Леголас был горд, как все эльфы, и одна мысль о сочувствии в чьих-то глазах вспенивала в груди удушающую ярость. Кроме того, опальный принц не сомневался, что отец без особых церемоний укажет злополучному отпрыску его незавидное место, а еще одно унижение он сносить был не намерен. Не к лицу ему, словно попрошайке, стучаться в запертую дверь. Необходимо было немедля решить, куда податься. Тягостные мысли изматывали и все сильнее вызывали отвратительное чувство жалости к самому себе, а его Леголас не терпел и всегда почитал за слабость характера. К ночи небо вдруг прояснилось. Эльф остановился в небольшой роще, чтоб дать отдых коню и поразмыслить. Бесцельно шататься по чужим землям, словно заблудший орк, было совсем негоже. Но разум удручал пустотой и неподвижностью, доселе совершенно незнакомой Леголасу. И сейчас он сидел на поваленном стволе, по привычке вслушиваясь в ночные шорохи и все так же безотрывно глядя в небо. Густо-синий свод отряхивал последние клочья туч, и в темноте, не нарушаемой ни факелами, ни костром, ярко сияли звезды. Любому эльфу ведомо, что звездное небо не наскучит никогда, и в него можно смотреть часами. Звезды бесчисленны, разнообразны, непоседливы и бесконечно мудры. Одни усеивают темный бархат небосвода, словно вышивка мельчайшим бисером, другие ослепительно горят, затмевая вокруг добрый клок неба, словно угли, выпавшие из камина на ковер. Есть такие, что надменно смотрят с высоты недвижным оком, а иные мерцают и дрожат, будто шепчутся. Прекрасен и полон тайн небесный полог над Ардой, вышитый искусной рукой Элберет. И как бы ни было обуглено сердце, бьющееся в груди эльфа, оно всегда сможет прочесть в этой необъятной книге именно ему потребные для исцеления строки. Засмотревшись ввысь, Леголас и не заметил, как отступил владевший им непроглядный душевный мрак. Сердце уняло безумный бег, и подобие покоя овладело изгоем. Последний раз такие завораживающие звезды он видел лишь над Пеларгиром. Ночью ими усыпана была темная высь и полны колышущиеся волны. И так легко было мечтать о Валиноре. А утром, лишь рассветало, чайки оглашали гавань надрывным зовом, и душа откликалась, распускалась парусом, и морская даль, пересеченная трепещущей дорожкой восходящего солнца, настойчиво манила за горизонт. Эльф провел ладонями по лицу и тихо выругался, отгоняя морок. Это было слишком давно, чтоб погружаться в воспоминания. Пусть прошло всего несколько недель, но та жизнь и те заботы остались во вчерашнем дне. Обесчещенному эльфу не найти покоя в Валиноре. А потому… Леголас вдруг замер. Он хотел моря? Хотел крика чаек и игры звезд? Так что ж ему мешает? Эльф сел поудобней и запахнулся в плащ. Дорога неблизкая, но ему теперь некуда спешить. Пусть только наступит утро… *** Страна после войны похожа на край после зимы. Кругом грязь, слякоть и снежное крошево, но липнущая к сапогам земля пахнет жизнью, а меж отвратительной массы прошлогодних гнилых трав уже любопытно поднимают головки хрупкие подснежники. Так же точно выглядели и свежеструганные доски в опаленных частоколах, изможденные роханцы в лохмотьях, с шутками и смехом кроющие соломой простецкие хижины, и неунывающие белокурые ребятишки, воинственно сражающиеся на палках. В Ристанию возвращался мир, нечасто гостящий на просторах края коневодов. Леголас привык относиться к людям, а тем паче крестьянам, с легкой снисходительностью. А потому, проезжая мимо оживленной деревни, был немало удивлен бесцеремонному «Эй, эльф! Куда несешься? Дай коню передохнуть!». В иной день он бы коротко поклонился и продолжил бы свой путь. Да и не дерзнул бы бородач в драной рубахе окликнуть панибратски золотоволосого всадника при оружии. Но особое, еще непривычное, еще не опробованное до конца чувство безопасности отметало былые предрассудки. Леголас спешился, и с неожиданным удовольствием выпил пива в убогой лачуге, а потом, скинув плащ, дотемна помогал хозяевам сколачивать наличники и настилать полы. Разве он не стремился к цели своего пути? Да, стремился. И с каких это пор Первые дети Эру орудуют молотками в хибарах людей? Но эльф впервые познал одиночество. Странное, незнакомое ощущение некой «отдельности» владело им, и он не мог скрывать от самого себя, что чувство это пугает и гнетет. Живые лица, человеческий смех, и даже коробящее словечко «остроухий» разбавляли этот неуютный ореол изгоя, который, как казалось Леголасу, клеймил самый облик его несмываемым позорным пятном. Он искал общества, любого, и сам стыдился этой слабости. Но уединиться в своей душе можно лишь тогда, когда там царит покой. Тот же, кто с упорством безумца топчется на угольях собственного отчаяния, обречен затоптать сам огонь своего духа. И Леголас давал боли перегореть, занимая ум случайными знакомствами, а тело случайной работой. Он никогда не знал, как близки по сути свобода и одиночество. Одно отделялось от другого тончайшей гранью. Но незаметно пролетели несколько дней, и страна равнин и темного эля осталась позади. Ветреные просторы уступили место сумрачным ущельям, Мглистые горы, блистающие сахарными пиками, изогнутой цепью отступили на север. Грозно вырисовались на фоне вечернего неба зубцы башен Хорнбурга. А на рассвете Леголас покинул последний прихотливый виток дороги, петляющей среди скал, и остановился на краю залитой еще неласковым весенним солнцем гористой равнины. Перед эльфом расстилался Дунланд, неведомая, породившая множество устрашающих легенд, пустынная страна, населенная воинственным и гордым, но немногочисленным народом, и отделявшая изгнанника недружелюбными просторами от цели путешествия. Леголас глубоко вдохнул холодный, слегка пыльный ветер, наполненный привычным запахом диких трав. Дунланд походил на дно озера, что некогда было глубоким, но постепенно мелело. Невысокие холмы были изрезаны узкими морщинами ущелий, словно руслами иссякших ручьев. Неровная, изрытая впадинами и оврагами, густо заросшая вереском и пастушьей сумкой земля казалась негостеприимной и скупой. Там и сям тускло поблескивали солончаки, дрозды перепархивали по едва очнувшимся от зимней стужи веточкам дремучего кустарника. Дунланд… Недаром о нем говорят, что его жители были оттеснены сюда кровопролитными войнами, и попросту удовольствовались тем, чем пренебрегли победители. Равнина была не лишена своеобразной невзрачной прелести, но сладко ли было жить на этих неприютных просторах?.. Копыта звонко цокали по каменистой земле. Меж холмов виднелись рощи, лисицы шмыгали порой в заросли буйно разросшихся кустов, заблудшая неясыть безучастно скользнула взглядом желтых глаз по проезжавшему всаднику. Этот край был не похож ни на колышущиеся щедрым ковром трав роханские степи, ни на изрезанные сетью ручьев низины Гондора, ни на лесистые горы близ Эсгарота. Здесь было хорошо ехать верхом, вдыхая еле ощутимое дыхание морского бриза, столь далекое, что подчас казалось, оно лишь чудится. Наверняка, ночью небо здесь было алмазным. Вероятно, летом на этих холмах не счесть цветов. Но сейчас Дунланд наводил меланхолию, и хотелось пустить коня вскачь, да жаль было ног верного друга, что легко могли угодить в осыпающиеся, щетинящиеся острыми пучками травы ямы и ухабы. Уже перевалило за полдень, и узорчатые зеленые ящерицы лениво застыли на верхушках крупных валунов, ловя крохи тепла, неохотно рассыпаемые по земле прижимистым весенним солнцем. Леголас придержал коня, вынимая из седельной сумки флягу с водой. Он уж совсем было собирался тронуться дальше, когда из-за насыпи камней вылетел какой-то предмет, и осой вжикнул в полуфуте от щеки Леголаса. Звонкий удар в скалу – и Леголас обернулся к упавшему снаряду. На земле лежал дротик, короткий, вероятно, весьма острый, и к счастью, пущенный неискусной рукой. Леголас неспешно огляделся, пальцы сжались на древке лука. — Кто здесь? Исподтишка каждый герой дротики метать! Захрустели камешки, и из-за груды валунов вышла тщедушная фигура…