Одинокий стяг

Кэрдан тяжело шагал по галерее к своим покоям, опираясь на руку оруженосца. Невесомый серый шелк плаща тяготил плечи, словно кольчуга, хриплое дыхание разрывало болью грудь. Но в изнуренном болезнью теле дух владыки равно кипел яростью и торжествовал. Что за блистательную победу одержали над корсарами его подданные! Эктар удалился несколько минут назад, изложив без прикрас историю той ночной баталии и собственную пассивную в ней роль. Трофейный неф уже стоял в гавани, пленные ожидали повторных допросов, но Кэрдан сомневался, что эти рядовые головорезы могли сообщить что-то стоящее. Тяжким ударом для владыки стало известие об атаке на верфи, повлекшей такие страшные разрушения и унесшей столько жизней. Верфи, сердце Линдона и его гордость… Он должен был быть там… Он должен был отдать последний долг благодарности и почтения своему верному мастеру, должен был прочесть молитвы над телами корабельщиков, так достойно и мужественно павших в том бою. Его даже не оповестили, лишив этого права, столь важного для него. Но на негодование не было сил, хоть и чувствовал он, как подрагивает рука Фородрена, хоть и видел, как упрямо сжаты его губы, как мучительное выражение вины в глазах прячется за решимостью выслушать упреки и все равно настоять на своем. Кэрдан знал цену этой слепой, фанатической преданности. И знал, что может выбранить вассала, отлучить от себя или измыслить любое иное наказание – но Фородрен будет нести свою службу, даже не спрашивая на то пожелания владыки. Но все эти раздумья могли погодить. Сейчас перед Кэрданом стояла совсем другая задача, верное решение которой имело первостепенное значение. Корабельщик Гванур, столь решительно истребовавший его аудиенции, ошеломил владыку утверждением, что обороной гавани руководил Леголас, принц Лихолесский… Но как же, позвольте, быть со злосчастным письмом, принесшим Трандуилу страшную весть о гибели сына? Была ли то ошибка? Или чье-то злонамеренное желание нанести королю неизлечимую рану? А Леголас ли это вовсе, или за маской, столь дорогой Гвануру, скрывается некий ловкий интриган, неизвестно зачем присвоивший имя погибшего принца? А если и принять все на веру, что вынудило единственного наследника могущественного королевства скрываться в Линдоне, избегая отца? Сам Гванур на расспросы владыки хмурился и отводил глаза. По нескольким его кратким фразам Кэрдан заключил, что самому корабельщику объяснения были даны весьма убедительные. Но излагать их он не спешит, вероятней всего, считая, что не вправе раскрывать тайны друга без его на то согласия. Вопросы прибывали с каждым мгновением. Первым побуждением Кэрдана было немедленно отослать гонца в Лихолесье. Но этот порыв пришлось подавить. Что почувствует Трандуил, обретя надежду, которая не подтвердится? Кэрдан слишком хорошо помнил, как вспыхивают вдруг надрывной болью безмятежные лазурные глаза, и король резко опускает ресницы, пряча это неизбывное отчаяние за привычным самообладанием. Кроме того, где сейчас этот эльф, Леголас он или нет? По словам Гванура, он похищен… Или просто избрал удачный способ отступления? Кэрдан встряхнул ноющей головой, бессильно опускаясь в кресло. Вопросов было слишком много, и для их разрешения требовалось намного больше сил и ясности мысли, чем было сейчас в его распоряжении. Предстояло многое обдумать… *** Голова медленно склонилась к плечу, и Леголас встрепенулся, силясь отогнать сон. Закусив губу, он протянул руку к стоящему рядом кувшину и, поморщившись, коротко макнул в него пальцы. Это обеспечивало несколько минут бодрости. Догадка эльфа оказалась верна. Стоило зажечь камин, как к нему возвращались головные боли, перепады настроения, что становились все более резкими и контрастными, а так же сны, все более мрачные и подавляющие. Но теперь лихолесец знал, чего ожидать, и постепенно научился по мере сил контролировать влияние неведомого зелья на свое сознание. Он сократил до минимума время сна. Если не оставалось сил кружить по темнице, он опускался на пол и ставил около себя кувшин с кипятком, в который погружал на мгновение кончики пальцев, дабы резкая боль рассеяла дремоту. Но долго это продолжаться не могло. Постоянное отравление рассудка неизбежно помутило бы его, как бы крепок ни был его обладатель. Леголас не верил, что ему уготован именно такой нелепый и бессмысленный финал. Истималор ждал какого-то определенного результата, чтоб сделать следующий шаг. Эльфу пора было поторопить своего тюремщика, затягивать более было нельзя. Леголас всерьез опасался пропустить тот критический момент, когда таинственное мастерство Истималора окажется сильнее его выдержки. Так чего же добивается мастер? Все его сны были сходны – они разжигали и укрепляли чувство отверженности, незаслуженной обиды, жажды мести… и грызущей вины. Разрушительной вины, что изнуряет душу, пока та не преисполнится ненависти к самой себе и причине своих страданий. Так какой же роли ждал терпеливый зритель? Леголасу казалось, он понял… … С привычным лязгом отомкнулся замок, и вошел глухой слуга с неизменными двумя дунландцами, угрожающе сжимавшими дубины. Они всегда были настороже, зная необузданный нрав узника, но на сей раз их ждало новое зрелище. Эльф не спал, как обычно, вздрагивая и хрипло бормоча во сне на синдарине; не шагал по темнице, злобно оскаливаясь на вошедших. На сей раз узник сидел на своем жестком тюфяке, о чем-то размышляя, и, казалось, не обратил внимания на слугу. Тот молча расставил на колченогом столе посуду и двинулся к двери, когда эльф поднял голову и холодно окликнул: - Эй, варвары! Дунландцы разом обернулись, задетые обращением, но пленника мало интересовала их реакция: - В этом глухаре толку мало. Передайте своему хозяину, принц Леголас с ним беседовать желает. С этими словами эльф равнодушно отвернулся, снова погрузившись в свои мысли. Потоптавшись на месте, и понукаемые раздраженными жестами слуги, воины вышли из узилища. Теперь следовало набраться терпения. Однако Истималор недолго заставил Леголаса ждать. Уже на следующий вечер эльфа снова привели в знакомый круглый зал. Ровное и глубокое дыхание по дороге помогло лихолесцу избавиться от тягостных последствий отравленной темницы, и в зал он вошел, чувствуя себя готовым к игре. Игре вслепую, где ошибка в реплике могла иметь весьма серьезные последствия… … Истималор спокойно взглянул на пленника, и уже знакомым жестом указал ему на кресло. На сей раз тот не колебался и не без изящества занял предложенное место. Истималор не спешил начинать разговор, вглядываясь в лицо эльфа. Оно было нездорово-желтоватым, какими часто бывают лица, сильно побледневшие под загаром. Глаза слегка воспалены, небрежно завязаны потрепанные ремни камзола, на шее виден тонкий кожаный шнур. А в осанке снова появилась придворная непринужденность, и взгляд заметно излучает высокомерие. Итак, подействовало? Или хитрец прикидывается? Нет, в дымном аду каземата не каждый сумел бы даже остаться в здравом уме так долго, а уж на притворство попросту не хватило бы душевной мощи. Истималор ведь знал, как страдал все это время упрямый пленник. Знал и о слезах, что душили эльфа при пробуждениях, и о вспышках неистовства, и о приступах сплина. Нет, исключено. За столь долгий срок сломался бы любой. Значит, он готов… - Итак, ты хотел видеть меня, принц. Я слушаю тебя. Эльф помолчал, так же пытливо глядя в непроницаемые глаза Истималора, и вдруг кривовато улыбнулся: - Я не буду оригинален. Меня снова интересует срок моего заточения. И на сей раз, я жду от тебя несколько большей последовательности. - О какой последовательности ты толкуешь? Леголас шевельнул бровями: - Я был несдержан при нашей прошлой беседе, не обессудь. Ты сказал много важного, о чем я пытался подумать на досуге. Но моя каморка, увы, не особо способствует ясности моей мысли. Я снова хочу потребовать свободы… - эльф насмешливо оглядел свои руки, - кроме того, хоть на изумрудах я не настаиваю, но, суля мне их, ты мог бы хотя бы наделить меня новой одеждой. Истималор сдержал улыбку: - Еще недавно тебя мало смущал твой неприглядный костюм. - Что ж, еще недавно никто не вспоминал о моем законном титуле. Довольно игр в духовного отца, Истималор. Меня ждут неоконченные дела и неоплаченные долги. Объясни, чего ты хочешь от меня. - Не спеши, - чародей медленно покачал головой, - сначала поведай мне, что за долги тебя тревожат. Янтарь глаз эльфа потемнел, и он поднялся из кресла, приминая ладонями пергаменты на столе: - Да что за дело всем до моих долгов? – вкрадчиво вопросил он, - доколе я обречен денно и нощно помнить о долге, а потом расплачиваться честью или кровью за то, что другие вовсе не в том видели мой пресловутый долг? Один сеньор вышвырнул меня из дома, сплеча решив, что мои прежние доказательства преданности не стоят и гроша. И тут же нашелся другой, тоже готовый учить меня моему призванию. Довольно, я устал от наставников, уроков и розог. Дай мне коня и меч, Истималор, ты задолжал мне эту безделицу за мое заточение, мою разбитую голову, за твое глумление над моими страданиями, и за мой украденный кинжал тоже. Голос эльфа набрал силу, не срываясь, однако, на крик. Мастер молчал, глядя на лихолесца, отмечая опасно горящие глаза, гневный румянец на высоких скулах, неожиданный, почти осязаемый ореол мощи, окруживший статную фигуру. Это не был изможденный узник. Перед Истималором стоял воин, стремящийся побеждать. И мастер едва сдержал трепет торжества: пленник был готов… - Уйми ярость, вольный Квенди, я и в мыслях не имел оскорбить тебя. Прости, ежели задел тебя своей бесцеремонностью. – Истималор произнес это негромко и примирительно. Звякнул колокольчик, и в зал бесшумно вошел слуга с кувшином и двумя кубками. – Выпьем вина. Ручаюсь, такое не подают в митлондских тавернах. Леголас машинально принял кубок, не сводя глаз с лица мастера. Вино действительно было превосходным. Кипящее в груди бешенство начало остывать, и эльф снова насторожился. За последние дни он научился пристально следить за своими ощущениями после каждого глотка или вдоха. - Сядь, - так же мягко попросил Истималор, - я признаю, что мои методы мало кому придутся по нраву. Но я должен был подвергнуть тебя мукам, принц, чтоб ты вновь обрел свою природную гордость. Леголас усмехнулся: - Не стану спрашивать, кто дал тебе на то право. Ты не особенно чинишься подобными мелкими условностями. Мастер выпрямился в кресле, и серые складки плаща обрисовали худые плечи: - А кто дал право нуменорцам оттеснить подданных Халет в бесплодный Дунланд? Эльфы? А они от кого его получили? Кто дал право Саурону именовать себя Черным Властелином? Кто и какими правами наделил всех тех бесчисленных королей и полководцев, что веками завоевывали страны, дарили и отнимали земли, меняя лицо Средиземья? Я отвечу тебе, принц. Сила, мудрость, отвага. Трое владык, щедро дающие права тем, кто готов к ответственности за их дар. Так устроен мир. Кто имеет смелость – имеет и право. И потому я хочу восстановить тебя в твоих правах, чтоб потом ты своим могуществом поддержал меня. В зале повисла тишина. Леголас пристально и пытливо вглядывался в глаза мастера, ища малейший трепет мускула или вспышку во взоре, способную обличить ложь. Но Истималор смотрел прямо и открыто, храня молчание, словно давая эльфу время осмыслить свои слова. - Я не понимаю тебя, маг, - проговорил, наконец, Леголас, - я сам не чужд жажды власти. Но ты уже не раз дал мне возможность убедиться в твоем могуществе. Мне трудно уразуметь, зачем для достижения твоих целей тебе понадобился отверженный ренегат. Не обольщайся, мастер, если ты мнишь сделать меня своим вассалом, что будет стремиться к возвышению, дабы потом исполнять твои прихоти. Истималор сплел пальцы, и эльф заметил, как ногти его слегка побелели – он что-то сдерживал, ярость ли, или просто нетерпение? Рукава скользнули к локтям, обнажая на правом запястье причудливую цепочку, плетение которой пряталось в сером сукне. - Я не для того пробуждал в тебе принца, чтоб затем превратить в слугу. Да, я стремлюсь к власти, не стану лицемерить. Но я жажду не повелевать и обладать. Я хочу исправить ошибки истории, по мере сил восстановив справедливость. - Тебе баллады бы писать, - Леголас покачал головой, - складно говоришь, но не по существу. То, что для одного – ошибка истории, для другого – и есть справедливость. Кто вправе судить? Мудрый? Отважный? А может, самонадеянный? Истималор вскочил, и глаза его засверкали: - Справедливость проста, как просто все изначальное, не опутанное условностями и интригами. Иначе ее надобно называть корыстью, и от ее сути не остается и тени. – Маг снова опустился в кресло, словно устыдившись вспышки. Взмахнул ладонью. - Оставим этот спор, он грозит утонуть в софистике. Я буду прям с тобой, принц. Я хочу видеть тебя на моей стороне, потому что ты именно тот владыка, на чью власть могут опираться большие перемены. Ты молод и энергичен. Ты много видел и много страдал. Твой взор не отуманен предрассудками, что заставляют иных эльфов смотреть сверху вниз не только на другие народы, но и на прочие эльфийские племена. Ты сейчас не веришь мне, ибо привык думать о себе, как об отрубленной ветви. Но ты забываешь, что ветви, сорванные топором или бурей, порой обретают собственные корни. Леголас устало потер переносицу: - Довольно метафор. Какую роль ты мне прочишь? - Я всего лишь прошу тебя стать моим… послом. Этого Леголас не ждал, но сдержал невольный жест удивления и не без сарказма поинтересовался: - Куда же угодно тебе послать лихолесского государственного изменника? Истималор не принял иронии. Спокойно подняв на эльфа взгляд, он пояснил: - Я прошу тебя посетить Лотлориэн. *** Вершины гор зазолотились в первых лучах солнца, и белесый свет зари проник в комнату. Кэрдан машинально потер пульсирующий жгучей болью лоб и погасил свечу. Это была долгая ночь. Стол был усыпан скомканными листами черновиков. "Царственный друг мой…", "…в горьком твоем несчастии…", "…жив, хотя где обретается ныне…", "…милостию единого отца нашего…" – мелькали фразы на смятых пергаментах. Кэрдан прошел за ночь долгий путь от самых тягостных сомнений до самых светлых чаяний. Он, словно прилежный летописец, пролистал все мыслимые аргументы, продумал все возможные итоги своего решения. Ответ пришел сам и поселил в душе владыки долгожданный покой. Он не вправе молчать. Пусть даже Трандуил предатель – никто не заслуживает подобных мук. Пусть за именем Леголаса таится самозванец – лишь Трандуил имеет право сорвать маску и защитить память сына. Пусть Леголас даже мертв – отец вправе знать, что сын его одержал блестящую победу, защитив чужой город и не попросив награды. Это не уврачует ран Трандуила, но покроет славой имя того, кто не успел принять заслуженных почестей. К рассвету письмо было готово, и Кэрдан торопливо запечатал его, словно так свиток скорее попал бы по назначению. - Фородрен! Вассал почти вбежал на зов, боясь увидеть владыку терзаемым болью. Но Старейший спокойно сидел в кресле, протягивая оруженосцу свиток с тяжелой печатью. - Возьми шестерых лучников и сегодня же отправляйся в Лихолесье. Это письмо должно без промедления быть доставлено государю Трандуилу. Фородрен вскинул голову: - Мой повелитель, но как я оставлю тебя… - Ты оставишь меня и отправишься с моим поручением, поскольку только тебе я могу доверить его, - голос Кэрдана был холоден и непреклонен, - или помимо моего недуга, ты готов взвалить на меня еще и груз невыполненного долга? Ступай, Фородрен. Эру велик. Фородрен часто спорил с Кэрданом. А подчас казалось, что он и вовсе деспотически властвует над любимым господином, не смущаясь навязывать тому свои решения, если они были на пользу владыке. Но, что б ни воображала прочая дворцовая челядь, Фородрен всегда помнил, что он вассал, и всегда знал, когда спорить с господином не след. И потому сейчас он молча взял свиток, поклонился Кэрдану, пряча боль и тревогу, и двинулся к двери. Старейший обессилено откинулся назад, потер холодные ладони. Неизвестно, сколько еще ему отпущено… Оставалось еще одно, важнейшее дело.