***
Расфокусированным после тревожного сна взглядом мужчина оглядывает свою комнату словно бы в поисках чего-то и, остановившись на бледном холодном свете из окна, замирает. Холодный, тусклый, но при этом ярче всего, что было в комнате, он режет глаза, заставляя щуриться. Такое странное чувство. Оно не покидало его почти никогда с недавних пор. Бледный, почти мертвенно-холодный свет, но, несмотря на это, мягко окутывал пространство хоть и небольшой, и все же довольно неплохо оборудованной комнаты. Попытка проморгаться. Он вглядывается в силуэты колышущихся сухих ветвей, птиц, робко оседающих на более упругие, плотные. Высматривает еще: вдали небо заволокло, и вот уже какой день его не выводили на прогулку. Да и если быть честным, он сам не особо хотел, ему отчего-то спокойнее было сидеть в комнате и не обращать внимания. Ему отчего-то легче было просто погрузиться в работу и, отвлекаясь лишь на небольшой отдых, проводить целый день. Проводить так вот уже почти год. День за днем попытка жить. Попытка забыть и больше не срываться на нем, ведь, если подумать, то у него самого больше никого и не осталось. У них. И проблема даже не в этом. Он бы мог сказать, что счастлив, потому что самый дорогой и важный человек в его жизни рядом, цел и здоров. Он мог бы сказать, что счастлив, потому что этот самый дорогой человек заботится о нем, не обращая внимания на все обидные слова, что были сказаны сгоряча, конечно, но разве это унимает тяготу? Разве это оправдывает его в полной мере? Возможно, это досталось его брату от их мамы. Кроткой и очень любящей матери, что всегда беспокоилась за них больше, чем за себя, даже больше, чем они сами. Она всегда была рядом, готовая помочь хоть чем-то, даже ласковым словом. Хватало порой и того, что она просто существует, что она есть у них. Порой хватало и просто коснуться ее рук, ощутить тонкие пальцы на щеке или в волосах… Сейчас же у них нет никого. Только они друг у друга. Очнувшись от воспоминаний, нахлынувших так ожидаемо, он промаргивается, оперевшись на руки, подтягивается всем телом вверх и, удобно усевшись в постели, переводит взор на прикроватную тумбочку. Тонкие пальцы нашаривают очки и мобильник. 5:54. Отложив в сторону телефон, он тянется к тумбе вновь. Множество упаковок с цветной полосочкой поперек и чуть левее от названия медикамента. Все полосочки разного цвета, на каждой указана доза или количество капсул. Поочередно он вскрывает упаковки, выдавливает из конволют нужное количество и, закинув внушительную горсть в рот, цепляет с гладкой деревянной поверхности стакан. Вода, остывшая за ночь, ледяным комом прокатывается в горле и ему думается, что стоило дождаться брата, пока тот пришел бы и принес теплую воду. Отставив все в сторону, он чуть опускается на локтях, тянет одеяло выше, к самому подбородку, и, не рассчитав то ли длину, то ли силу, стягивает с ног почти до самого колена. Прикрыв бледные веки, пронизанные паутинками тонких вен, он тихо выдыхает и просто ждет. Вот-вот его придут навестить и помогут. Кончики тонких пальцев водят по холодной шершавой поверхности простыни, рисуя мудреные узоры, которых он не видит и не замечает. Его взор устремлен в окно, в белую дымку, окутавшую весь город и провода электростолбов. Ведь он был уверен. Он был уверен, что не доживет до осени. Что не увидит больше улыбки брата и, что, скорее всего, больше никогда не сможет вернуться к своей работе. Но, к сожалению или счастью, он выжил. Ради брата, конечно, иначе на кого бы остался этот несносный мальчишка? Куда бы подался? Улыбался бы… И что бы с ним было, если бы старшего вдруг не стало? К счастью, конечно, брат довольно быстро оправился и пришел в норму. Парнишка изо всех сил старается не показывать как скучает, как тоскует и как ему больно, но старший ведь не дурак. Он же все видит. И потому не оттолкнет. Не сможет уже, кажется. Он, по правде говорят, не верил, что когда-то сможет вновь заняться тем же, чем и прежде, но, как оказалось, руки довольно быстро пришли в рабочее состояние и сейчас он активно занят их реабилитацией. Из раздумий его вывел тихий стук в дверь и, ожидаемо, светлая макушка в проеме, теплая ласковая улыбка, которая, как казалось мужчине, и помогала пережить все произошедшее. Он сильнее. Он, сам того не зная, опора. Их опора. — Доброе утро, братец. — почти прощебетал парень, чуть ближе подходя к постели мужчины и, окинув взглядом кровать и близстоящую тумбу, удовлетворенно кивнул. — Доброе, Тор. — Охрипшим от долгого молчания голосом почти прошептал мужчина, мягко улыбаясь, точнее, кривя потрескавшиеся губы. Он пытался и парень это понял. Подцепив со стула домашнюю одежду, он опустил ее на постель, рядом с тонкой рукой, чтобы Локи точно дотянулся. Мужчина кривит губы. Он не любит, когда брат так поступает. Когда всеми действиями, — не желая того, конечно, — показывает, насколько первый беспомощен. Насколько жалок. — Выходит, я тебе уже и не нужен, ты ведь и сам теперь просыпаешься, сам принимаешь лекарства, одеваешься. — Тор пытается отвлечь брата, нет, даже не вызвать улыбку, а уж тем более смех, лишь просто отвлечь. Выходит не то чтобы плохо, не выходит вообще и он, опустив руки, говорит: — Знаешь, мне сегодня так не хочется в универ, пойдем гулять? — Он видит это отторжение в глазах, эту боль, и, наконец, понимает, что ляпнул. И Тор привык, что его брат так реагирует, он привык ко всему и теперь просто принимает его таким, какой он есть, не загадывая на будущее и не создавая им проблем. Брат ему любым нужен. — Я приготовлю завтрак. Твой любимый омлет, хорошо? — он выходит, так и не дождавшись ответа, так и не услышав ничего, кроме приветствия, а Локи, услышав хлопок двери, сжимает стопку собственной одежды, силясь не разодрать простыни.***
Напряженную тишину разрывает скрежет вилки по белой поверхности тарелки и Тор, о чем-то прежде задумавшийся, силится что-то сказать, но сдерживается, нервно сжимая ткань свободных домашних штанов. Он не станет делать замечание, не станет нервничать и уж тем более не будет портить это утро. Локи даже согласился погулять, кажется. А Тор все смотрит на сгорбившегося брата, на его непроницаемый взгляд, холодный и отрешенный. На его тонкие, сухие губы, которые он поджал так, что те сложились в тонкую ниточку. На темные круги под глазами, болезненные глазные яблоки, померкшую радужку — ему больно видеть Локи таким. Ему больно жить с ним рядом и осознавать, что, возможно, он уже не увидит улыбки на лице Локи. Так больно, когда он вспоминает детство и брата, что всегда был рядом, что… Он вздрагивает, когда слышит грохот, поднимает взгляд на брата и вздыхает, поднимаясь со своего места. Казалось, еще миг и он сорвется, перевернет еще что-то, или наоборот, кинется, подберет осколки и покончит с этим. — Не страшно, я все соберу. — Тор улыбается, опустив свою ладонь на крепко сжатый, чуть подрагивающий чужой кулак оглаживает сильно выпирающие костяшки, но это едва ли помогает, ведь Локи все так же смотрит в одну точку, проклиная все на свете. Себя проклиная. Не так страшно: он собирает осколки в совок и пролитый сок тряпкой, смотрит на брата снизу вверх, поглаживая худое бедро в попытке приободрить, да только все без толку. — Ты ведь наелся, да? — Он становится на ноги, попутно убирая мусор в ведро. — Тебе налить сок? — Он подходит к кухонному столу, наливает в слегка исцарапанный стакан сок, что приготовил из свежих апельсинов, которые Локи так любит. Возвращается к столу, присаживается на корточки возле брата, вновь его ладонь накрывая своей, вновь поглаживая так, что у того что-то в груди разрывается, и он принимает стакан из рук лучезарно улыбающегося Тора, и, кажется, тоже улыбается, но совсем незаметно, коротко. Выпивает почти залпом любимое питье, ставит стакан на стол и смотрит на брата, так и не сумев выговорить банальное «спасибо». Тор все понимает и без слов, прикрывает глаза, радуется — шанс еще есть.