А вот поспешно сдвинутая на лоб шляпа для устрашения смягчила ситуацию.
Парень вздрогнул, и старушка углядела неподдельный ужас на его лице. Ах вот они какие, начальники! — Простите, Накахара-сан! До свидания, бабушка Тайо, я завтра к Вам приду! Иду-иду-иду! — поспешно поклонился, завозился, затараторил и сорвался с места. — Не нагружайте мальчиков, они ещё совсем молоды! — наставительно прокричала им вслед бабулька, махая грозно рукой. А сама думала, обиженно супясь, что завтра напечёт вдвое больше лепёшек и точно сделает самый вкусный очадзуке! — Бездельники они, пусть работают и животными всякими не становятся! — Отчёты достанутся не тебе, можешь расслабиться, — Чуя поправлял шляпу, заводя её назад. — Спасибо, — Ацуши облегчённо выдохнул, когда они отошли подальше. Дорога стала менее людной, более просторной, а солнце не так далеко находилось от горизонта, постепенно окрашивалось в приятно-коралловый цвет. — Я даже испугался. Наверное, Вас многие боятся… — М?.. — в голубых глазах мелькнуло удивление и непонимание, поэтому Накаджима прокашлялся и поспешил исправиться: — Нет-нет, ничего, не берите в голову… — Извини, я отвлёкся, вроде знакомую мелодию услышал, — улыбнулся уголком губ и приостановился, прислушиваясь. Ацуши тоже замер неподалёку, ожидая, но пришлось поторопиться вслед за сорвавшимся Накахарой. — Лучше бы я этого не слышал, вот чёрт. Скоро уже уши завянут, ей Богу. — Что случилось? — В последнее время мне крупно не везёт, и я постоянно слышу эту назойливую мелодию. Выходит новая анимация, и она везде транслируется, везде! Скоро совсем крыша поедет… — тяжело выдохнул, возводя глаза к небу. Чуя устал, как и Ацуши, — они гуляли после рабочего дня, и Накахара не спал вторые сутки, о чём ранее поделился. На самом деле, парень чувствовал себя неловко, будто обременяет Чую своим присутствием и завязавшейся беседой, ставшей полноценной прогулкой. А потом расслабился под простой дружелюбный говор Накахары. Тот периодически вычитывал какие-то несвязанные отрывки из книжки, заводил тему из того, что внезапно увидел на улице: кошки, климат, страны, звёзды, отопление прошедшей зимой и прочее. С ним было легко и очень приятно разговаривать. До радостного румянца на щеках и до беспричинного тихого смеха. — Тогда, может, слушать музыку в наушниках? Это, конечно, не очень безопасно… У Вас есть наушники и плеер? — Ага, целых две пары, — игривая ухмылка тронула его губы, а глаза немного сощурились. — О, в-вот как, тогда, э… погодите. У меня же… А. Ясно. Точно, я понял, — вырвался неловкий смешок, и Ацуши прикрыл лицо одной рукой, опуская голову. — У Вас же мой плеер. И наушники. Поэтому две пары, верно? — Ага, — и такое невероятное удовольствие было в этом звуке, даже немного ехидное. — Но у меня и свои есть, твои трогать не буду, не переживай. — Я и не переживаю. Мне не жалко. Пахнуло густым и очень тёплым запахом горячей еды, от которого у Накаджимы свело желудок. Надо поскорее домой. — Значит, большие и толстые книги, в которые приходится зарываться с головой, — Чуя всё не терял интереса к вещице в своих руках, проводил пальцами по её гладкой обложке, перелистывал тонкие странички и вычитывал что-то, рассматривал бессмысленные рисунки-мазки под шрифтом букв. — И всё же ты купил эту. — Лучше, чем ничего. Меня… привлекла обложка, не видел поблизости чего-то подобного. — Мрачно. — Но красиво. И мне понравилась история, я перечитывал её несколько раз, — дорога стала сужаться, кварталы всё более знакомые и родные. — Сначала, когда только купил, постоянно вчитывался в каждую строчку. Наверное, мог бы и наизусть рассказать. А потом приелось, я отложил её в ящик и долго не вспоминал, появилась возможность покупать новые книги или брать из библиотеки. А тут вспом- Ой, извините! — Ацуши отскочил от очень-очень небольшого человека, по виду грозного и хмурого лица — средних лет. Тот недобро зыркнул на парня, что-то плюнул недовольно и потопал в своём направлении с чемоданом высотой больше половины его тела. — Я не хотел. — Бывает. Как говорил Дазай: «маленьким людям на больших дорогах делать нечего», — цитируя, Накахара поменял голос и попытался сделать его каким-нибудь противным, скрипучим и нелепым, но как-то не получилось. Совсем. — Тьфу, чтоб он лоб расшиб обо все встречные балки, верзила. Ацуши кивнул и зашагал вслед за Накахарой, спрятав рот за рукой в перчатке. Смотрел в землю, старался успокоиться, немного отставал из-за встречных. — Эй, я вижу, что ты улыбаешься, убери руку. Пойманный, парень послушно убрал руку, но вот головы не поднял. Всего только на чуть-чуть перестал улыбаться, успокоился, вот только приподнял голову и увидел Накахару, так невольно опять заулыбался. — Это просто мило. Извините, я сейчас успокоюсь, — снова прикрыл рот. Блин, нельзя же смеяться над таким! Ну передразнил Чуя напарника, ну тоже немного посмеялся (поиздевался) над низким ростом, ну пожелал он тому же вездесущему напарнику всего хорошего, и чего тут?.. Смеяться. Если бы только эти убеждения помогли. — Я не диктатор. Улыбайся, если хочешь, только не закрывайся. И н-не отставай, я спать хочу, вообще-то, эй! — Иду, иду, хорошо. Извините, что заставляю ждать… — и тут получил по голове собственной книжкой. — За что? — Прекращай извиняться и просто иди. — Хорошо, Накахара-сан. О чём мы говорили? — О том, почему ты много раз перечитывал «После бала», — махнул обложкой в подтверждение своих слов, и Ацуши согласно кивнул. — Мне понравился этот рассказ. Он очень… чувствительный? Чувственный? Чувства главного героя кажутся такими настоящими, их можно почти ощутить. Т-то есть, ну… Лев Нико-николаевич, автор… — запнулся из-за несдержанного смешка Накахары. «Он так мило говорит на иностранном». —…Автор рассказа, так красиво рассказывал, писал. Это кажется чем-то человеческим и искренним, ведь нельзя подделать такие чувства?.. И Чуя не отводил от него взгляда. — Тебя больше впечатлила первая часть, — внезапно он остановился. — Дальше нам расходиться. — Уже? — Ацуши в растерянности повертел головой в разные стороны, видел людей, становящиеся ярче вывески магазинов и опускающиеся сумерки. Они остановились посередине четырёх дорог, где бы мог пройти человек: два пешеходных перехода, одна дорога, по которой они оба только что прошли, и другая. Видимо, теперь расходится совсем в разные стороны. — Я даже не заметил. — Да, время пролетело с тобой незаметно. И… о, у меня ещё есть немного, — быстренько глянул в свой сенсорный телефон, отвлекаясь. — Но у Вас рабочий день кончился два часа назад, — Ацуши тоже заглянул в свой, проверяя сообщения и уведомления. — Даже два с половиной, Вы… Вы могли пойти домой ещё тогда, а вместо этого- — А вместо этого хочу ещё пару минут поговорить с тобой, — убирая телефон в карман брюк, Чуя довольно улыбнулся ему и повёл брошюрой между их лицами. — Надеюсь, у тебя тоже найдётся время, иначе не от-дам. Отказать и сказать что-то против невозможно. Либо трепещущее сердце выскочит из груди, либо незаконно отберут любимую книжку! Самое настоящее преступление. — Конечно найдётся. — Я рад. Они отошли от дороги и встали около высокого забора, чтобы не мешать никому, и чтобы не мешал никто. — Я тоже читал этот рассказ, но не видел в нём ничего красивого, — Ацуши удивлённо на него вытаращился, а Чуя в ответ снисходительно-виновато вскинул брови. — Полковник, что был в рассказе, двуличен — вот, что меня занимало. Хороший отец и прекрасный человек, с той же нежной улыбкой, что у дочери. А потом холодный и бездушный командир при исполнении, — он не смотрел на парня, разглядывая с непонятной эмоцией всё, что могло быть за ним и вокруг них. — Это работа. Не мог же полковник быть таким же с дочерью. — Да. И всё-таки не покидала мысль: что было бы, если бы не только тот молодой человек увидел его таким, но и любимая дочь? Наверное, она бы больше и не заговорила с ним, — приподнял уголки губ и покосился в сторону, что-то выглядывая. Ацуши грустно покачал головой, смотря на чистый асфальт тротуара. — Но отец любит её, важно это. Он же танцевал с ней, в преклонном возрасте!.. И сапоги, он носил домодельные, чтобы одевать её, — и он остановился, хмурился и не поднимал глаз. Что это доказывает? О чём это говорит? Это странно. И это грустно, что Накахара-сан увидел только мрачную сторону этого рассказа. — Знаете, здесь не только разочарование и холод, — Чуя смотрел на него, — здесь есть любовь. Попробуйте найти, Накахара-сан, тогда Вы сможете увидеть, какой красивый этот рассказ. Прерывисто выдохнул и расслабился. Сердце заходилось где-то в горле, и его немного потряхивало. Искренность и самоотдача — это хорошо, но когда говоришь слова с этими чувствами, ты переживаешь маленькую смерть. Это может быть слишком личным. — Я уже увидел. И, скорее всего, эта тёплая улыбка и ясные голубые глаза тоже что-то личное. Обращённое только к одному человеку, искреннее. — «Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью» — неторопливо прочёл из раскрытой книжки, закрыл её и протянул парню. — Держи, — Ацуши принимал подрагивающими пальцами свою брошюру, вёл по острым краям, немного мял подушечками, держал. — Если есть возможность брать живые книги — бери. Они того стоят. — А, ладно, — кивнул, в волнении сглотнув. — Увидимся, Ацуши, — взял пальцами в перчатках край своей шляпы и потянул вниз, совсем немного прикрыв верхнюю часть лба, а затем поправил, как было. — Хорошего вечера… Накахара-сан, — выдохнул, и они не отводили взгляд друг от друга до тех пор, пока Чуя не дошёл до дороги с пешеходным переходом. Свет загорелся зелёным почти мгновенно, и он ушёл на другую сторону улицы. Прежде чем совсем скрыться из виду, поправил шляпу и полями прикрыл лоб. Сердце так стучало, но это было таким волнительным и приятным ощущением. Прекратить улыбаться, стереть эту улыбку, убрать радость в глазах было невозможно, и Ацуши просто, немного посмеиваясь от своей радости, прикрылся книжкой, скрыл свои пылающие щёки. Накахара Чуя-сан. — Спасибо…— …«и я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья».
***
Чайник уже вскипел. Когда Ацуши выключил его, взял полотенце и схватил за ручку, то оказалось, что там совсем нет воды. Наверное, оставшейся какой-то части хватило только на то, чтобы выпустить пар. Придётся снова ждать. Под чайником зашипело, и повалил пар, стоило поставить в раковину и включить кран. Уф… теперь, наверное, след останется. Теперь его не так легко поднять, не задев длинный кран, и парень неловко расплескал добрую четверть на столешнице, где они готовят. Хорошо, что она пуста, и нет еды… А вот полу не повезло, вода стекла. — Ай-ай-ай… С громким стуком поставил на плиту и поспешил включить комфорку: зажать сначала газ, повернув его, а потом кнопку с искрой. Искра. Искра. Искра. И всё не зажигалось, а вода стекала. Давай же. Отлично. Пригнувшемуся Ацуши вспыхнувшее пламя подуло горячим воздухом прямо в глаза, и лучше бы ему так больше не делать. Он поспешил взять тряпку, положил на середину лужи и только одним движением смахнул на пол ещё больше воды, прямо под босые ноги. — Блин… Сел на корточки, но тряпка уже полностью впитала в себя влагу, и, выдохнув сквозь зубы, парень вскочил и включил кран, чтобы промыть тряпку, но его руки внезапно ошпарило горячей водой. — Ай! Выключил. Оставил тряпку. Выдохнул. — Я всё сделаю. Девочка положила руку ему на предплечье, с обеспокоенностью и решительностью заглядывая в покрасневшие усталые глаза. — Кёка-чан… — Тебе необходим отдых. Я принесу тебе чай и уберу кухню. Всё хорошо. Слышать это оказалось неожиданно больно. И всё же Ацуши кивнул. Поджал губы, проморгался и попытался улыбнуться. — Спасибо. Ему действительно лучше отлежаться где-нибудь, ничего не трогать и ничего не делать, иначе только вреда принесёт. Никакой пользы.«Жизни тех, кто не может никого спасти, не имеют ценности».
Он бесполезен. Он честно пытался заснуть. Попросил Кёку-чан заварить ромашкового чая без сахара и выпил его тёплым вместе с девочкой. Она много не говорила, только по делу или с наставительной просьбой отдохнуть и поспать. «Тебе же лучше станет». Он пялился в потолок своей каморки, пытался отвлечься на что угодно, жмурил глаза, закрывал их, но они не держались закрытыми, а мысли неизменно возвращались в прежнее русло боли, самобичевания и страха. Сон не приходил. А под глазами болезненное раздражающее ощущение недосыпа. Они проветривали комнату, держали окно раскрытым, но, скорее всего, ему и не хватало свежего воздуха — Ацуши просидел целый день безвылазно, а до этого провёл беспокойную ночь с кошмарами и бессонницей. Кёка-чан тоже устала, и парень не решался выйти: у девочки чуткий сон. Скрип, шорох или ещё чего-нибудь — услышит. А будить и доставлять лишние трудности, заморочки не хотелось. Долго лежал, уставившись перед собой. Бормотал хокку, забывался, просыпался в поту, ворочался. Сильно взмок, стало жарко, и оставаться на месте казалось пыткой, но Ацуши до последнего упрямо лежал. Пока не начал задыхаться. Была ли это клаустрофобия, неожиданно себя явившая спустя столько лет, или вновь те самые пугающие мысли, но игнорировать это и продолжать явно шуметь здесь, в этом душном шкафу было очень неразумно, и парень вылез, зацепившись за небольшую щель приоткрытой двери. Вдыхал более свежий воздух, но никак не успокаивался. Кёка-чан лежала посередине комнаты, повернувшись на бок к окну и подложив под голову две ладони. Кажется, она спала, и если бы Ацуши продолжил здесь пыхтеть и страдать, то наверняка бы её разбудил. Ему нужно выйти. Попить воды или за дверь, на улицу. Парень пытался быть тихим. — Куда ты? — Кёка-чан всё же проснулась и немедленно села на своё место. Уже и вставать собиралась, убирая с себя одеяла. Ацуши панически замахал руками. — Кёка-чан, тише-тише, спи. Извини, что разбудил, я-я просто… мне нехорошо, я во-водички попить и, н-наверное, подышу. Да, извини пожалуйста, спи. Не переживай за меня. — Тебе снятся кошмары? — она остановилась и не стала больше двигаться, к облегчению Накаджимы. Смотрела своими внимательными глазами, заглядывала, казалось, в самую душу, и врать совсем не хотелось. Но Изуми переживала за него. И хотела помочь. Ацуши отвёл голову в сторону и неловко взялся одной рукой за другое предплечье. — Н-нет, нет, не снятся. Я… я просто, просто не могу никак зас-заснуть. Наверное, мне просто стоит расслабиться. — Ты можешь лечь на моё место. Парень непонятливо захлопал веками, а девочка говорила серьёзно. — Здесь? Она кивнула. — А где же ты будешь? — На твоём. В шкафу. — Нет. Нет, нет, со мной всё в порядке, Кёка-чан, — Ацуши отрицательно покачал головой, с неодобрением хмурясь. — Оставайся и поспи, хорошо? Я сейчас приду. — Я точно не могу ничем помочь? Кёка смотрела с надеждой. Поддалась немного вперёд, свела брови вместе и глядела прямо на него. Она переживала, хотя часто, очень часто, как думал Накаджима, уставала больше него самого. Вставала раньше, заботилась и готовила. Ацуши был убеждён, что девочка делает для него очень много, и он не заслуживал этого.Когда на самом деле Кёка получила даже больше.
— Спи, я в порядке. Завтра пойдём в парк, идёт? — ободряющая искренняя улыбка расцвела на его лице, и Изуми незамедлительно кивнула, улыбнувшись в ответ. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, Кёка-чан. На улице почти холодно. Особенно если выходить в одной потрёпанной пижаме. Горло болело от ледяной воды и от кома, из-за которого приходилось задыхаться, жмуриться и вжимать затылок в стену, только чтобы не поддаться. А ещё кололо сердце. Ацуши старался дышать чаще и глубже, успокоиться. Беседа с Кёкой, это же хорошие мысли и воспоминания? Хотя бы о них подумать, отвлечься… Они умрут. Он не спас их. Они умрут, и будут винить его, будут винить Агентство. Он — бесполезное существо. Он мог спасти их, была возможность, его многому научили, он должен был быть умнее. Рядом был Куникида-сан, на проводе — Ранпо-сан, он точно умён! Даже Дазай-сан помогал, а Кенджи-кун подстраховывал. Они собрались все вместе, чтобы операция прошла успешно, но… всё равно. Эти массивные обломки здания, этот немыслимый ужасающий грохот, эти крики, эти увещевания детективов и их ругань, а в центре — испуганные глаза невинных. Он смог лишь… лишь уменьшить урон… его придавило чужой способностью, даже более сильная форма не смогла спасти их! И теперь вместе с тринадцатью негодяями умрут два невинных человека. Он бесполезен. Абсолютно. Жалок, слаб, труслив. Глаза болят, а горло совсем подводит, очень больно. И холодно, особенно на щеках. Тихий-тихий стук прямо перед ним. Не имей он чуткого слуха и не уловил бы. Наверное, это было бы к лучшему, потому что медленно раскрывая слипшиеся от солёной влаги веки, Ацуши в ужасе распахнул их и едва успел захлопнуть рот двумя ладонями, чтобы не вскрикнуть от испуга и не поднять всё общежитие на ноги. Ошалев и замерев на месте, совершенно недвижимый и парализованный, он во все заплаканные глаза смотрел на человека перед собой. Сердце стучало как заведённое, как сломавшееся, будто не в себя, и без лишней драмы Ацуши готов поклясться: оно у него либо вот-вот остановится, либо проломит грудную клетку. Собственный страх душил его, и парень под осторожный обеспокоенный шёпот повернулся и положил одну руку на стенку, а другой схватился за сердце. Раскрыл рот и выдохнул весь воздух, а после — очень часто и глубоко задышал. Остекленевшие глаза смотрели прямо перед собой. Страшней этой ситуации была только в приюте, когда сам директор обнаружил его, тихо крадущегося, ночью. В то время, когда все дети больше смерти боялись выходить из своих спальных даже через минуту после комендантского часа. И сейчас, ночью, Накахара Чуя застал его на улице плачущего, слабого и не спящего. И Ацуши всерьёз задумался о том, что уж лучше бы это снова был директор. — Нельзя же!.. — парень с неподдельным изумлением взглянул на Чую, что стоял будто в нерешительности, такой ему несвойственной. —…так пугать. Нельзя же. Одышка не проходила, и его наверняка слышно на всё общежитие. Ацуши сел на колени, затем полноценно на пол, и зажал рот рукой, шумно втягивая переменно хлюпающим носом воздух. — Я не хотел. Тебя нигде не было весь день, и я хотел узнать, живой ли ты вообще. — Ночь-ночью? — Совсем освободился только недавно. У тебя… — Слёзы… я знаю, — он быстро стал размазывать оставшуюся влагу по всему лицу, грубо и болезненно. — Неудач-неудачный д-день. Извините… Чуя сел на одно колено перед ним и схватил запястье. — Остановись. Вторая рука парня зависла в воздухе, и прерывистый вдох был громок, как пронёсшийся сильный ветер с моря. Мягко отпустив руку, Накахара снял одну перчатку с ладони и медленно потянулся к левой щеке. Ацуши с подозрением покосился на пальцы, но ничего не сказал. Тогда, тёплые, они осторожно коснулись кожи чуть выше щеки и убрали влагу. Намного нежнее, чем это делал Накаджима. Чуя выглядел беспокойным, и юноша не отводил взгляда от его глаз. Запоминал ощущения, млел от них, но когда Накахара протянул руку ко второй щеке, отвернулся. — Я в порядке. Последнее, что хотелось — это видеть жалость со стороны человека, в которого… Вдалеке Ацуши видел яркие машины, они ехали туда и обратно. На редких деревьях дрожали от ветра листья, а луна светила, но получалось лишь видеть её свет, сама же она скрылась за крышей. Не было бы крыши, был бы Чуя, близко к нему сидящий. От накатившего к себе не то отвращения, не то опостылевшей жалости у Ацуши разбивалось сердце. Такое неприятное опустошающее чувство после очень сильного эмоционального выпада, когда и гадко становится, и болезненно-безразлично. Может, это не сердце, а защитный механизм. Было бы хорошо, если так. — Вы много видели? — хриплый усталый голос неузнаваем. — Если я скажу, что с самого начала?.. — Забудьте. От свежего воздуха и вправду стало немного легче дышать: щёки обдувало приятной свежестью, лёгкие свободно вдыхали и выдыхали, сердце успокаивалось. И только горло всё подводило, болело и саднило. — У тебя истерика начиналась… — Прошу Вас, забудьте, что виде-видели… — хлюпнул носом и упрямо провёл пальцем под ним, смотря куда угодно, даже на рыжие спадающие волосы или деревянные половицы. — Проигнорировать, уйти и забыть? — Накахара скептически приподнял брови, наклонив голову, но взгляд никак не мог поймать. И долго не слышал ответа. Ацуши дрожал, ёжился, хмурился и был болезненно-бледным, почти мертвецки. Губы искусаны в кровь. Наконец он резко дёрнул головой вниз, кивнул. Вот как. — Это из-за жены и дочери чиновника Иошико? Из-за того, что их придавило обломками? — наверное, этого не стоило говорить, хотя бы не так, потому что парень перед ним побледнел ещё сильнее, глубоко и прерывисто вдохнул воздух и забегал глазами по всему тому, что было вокруг, не зная, куда себя деть от страха и беспомощности. — Они живы. — Они… — кашлянул и опустил голову. В воздухе прозвучал приглушённый всхлип. — Они могут не проснуться, — пригладил веко, стирая влагу. — Их раны слиш… слишком серьёзные, Вы их не-не… не видели!.. — закрыл уже обеими руками лицо, беззвучно рыдая и трясясь. Чуя был сбит с толку, его руки просто висели в воздухе, а растерянные голубые глаза просто смотрели, разглядывали. В груди бушевали различные чувства: и дикое беспокойство, и душащее незнание, дезориентация, и волнение с учащённым сердцебиением, и то ощущение, когда видишь менее сильного, обезоруженного и потерянного человека, возможно — маленького ребёнка, потерявшегося в толпе. Когда эта чужая беззащитность пронизывает тебя насквозь и выгрызает изнутри рвение помочь. Взять за руку, успокоить и дать понять, что бояться нечего. Вместо руки — дрожащее тело в обхвате надёжных рук. — Я знаю, что они очнутся. Их не отключат от аппарата до тех пор, пока они не очнутся, иначе чиновник Иошико сравняет больницу с землёй, будь уверен, — гладил обеими ладонями спину, прижимался щекой к взмокшим волосам, и его дыхание было почти таким же частым, как то глубокое и прерывистое, что Чуя ощущал на шее. — Я просто… я мог, мог помочь им!.. Будь я… будь я более сильным, будь я чем-то большим, чем являюсь, они бы были в порядке!.. — его сжатые в кулак ладони хрустели, и поскрипывали под обоими людьми половицы. — Ты слишком много на себя берёшь… Подумай, что было бы с тобой, сделай ты нечто, что тебе не под силу. — Я бы помог. Я бы спас того, кого хочу спасти, я бы… я бы сделал это. Я смог бы, Накахара-сан. По собственному телу прошла дрожь. Чуя в оцепенении ещё долго будет слышать и помнить, как отчаянно Ацуши провыл его имя. Они оба синхронно прекратили как-либо двигаться. До того мелко укачивая в своих руках хлюпающего носом парня, Накахара бездумно уставился в стену перед собой. Ацуши же перестал дрожать и только глубоко вдыхал воздух, прилагая усилия, чтобы было спокойнее. Спокойнее. Лёгкий ветер проходился по влажным щекам и мягко трепал рыжие волосы, приносил с собой лёгкое ощущение моря и утешающей безмятежности. Покрасневшие уши услаждали звуки трепещущих листьев на деревьях, но переменно звучащие машины заставляли вздрагивать, зябко ёжиться в объятиях и под плащом. Чуя медленно расслабил руки, проводя по спине, и по миллиметрам в полсекунды отстранялся. «Накахара-сан», — тихо сошло с приоткрытого рта. Накаджима уткнулся лбом в плечо и подался вперёд, цепляясь неуверенно, но почти требовательно пальцами за края жилетки. Чуя перестал дышать и вернул руки на вздымающиеся плечи.Я думал, он против.
— Сейчас ты сделал, что мог. Завтра ты сможешь сделать больше… — невесомо провёл свободной ладонью по волосам, взлохмачивая прядки. — Главное — не останавливайся и не уничтожай себя, Ацуши. Юноша вздрогнул и весь сжался будто в судороге, а затем крепко обнял в ответ. Пряча лицо и заглушая звуки ладонью, ему было не так стыдно выплакивать чувства на плече человека, который был рядом и тихо успокаивающе шуршал над ухом.Глубокая-глубокая ночь, а у них всё не смыкались глаза.
Как они могли сомкнуться, когда у бока тёплый человек, а в ушах красивые мелодии? — А это?.. — Аоба Ичико. — У неё красивый голос. Чуя скачал достаточно песен на неновенький плеер, чтобы их слушать до утра. Но какой-то момент они пробыли без наушников на двоих. — И звуки природы можно так слушать? — Ага. — А почему нельзя слушать в живую, к примеру, пение птиц или… а, журчание ручья? — Потому что иногда нет возможности. — Совсем рядом речка. — Речка — это не ручеёк, Ацуши. Вот представь, что ты сидишь на работе, и до конца ещё долгих полдня, а тебе вдруг приспичило насладиться пением птиц? — Я дождусь перерыва и выйду на улицу. — Но… — Настоящие звуки, которые можешь увидеть и почувствовать — намного лучше, чем которые можешь просто услышать. — …не могу не согласиться. — Но Вы тоже правы. Я буду слушать, спасибо. — Да не за что. Они умудрились задремать на жёстких черепицах под боком друг друга, а забытый плеер в кармане плаща доигрывал последнюю печальную мелодию. Начинался рассвет.