Композитор

Со стороны просторного холла послышались торопливые шаги, разрезающие плотно осевшее утреннее молчание, и дверь отворилась. В небольшую светлую комнату, способную вместить не больше двух человек и одного столика со стулом, вошел еще один человек. — Он отказался, Ваше Величество. Нарочито громко произнесенная фраза заставила всех слуг, стоящих за дверью, безмолвно прикрыть рот ладонью. Король застыл, устремив взгляд в пустую точку на столе, с силой, до побелевших костяшек сжал в руках приборы, силясь сохранить непроницаемую маску безразличия на лице. — На вопрос о причине отказа Ван ответил, что более не заинтересован в подобного рода заказах, — вестник к концу фразы и сам разволновался пуще остальных — в голове никак не укладывалось, как какой-то молодой композитор мог позволить себе подобные высказывания в адрес Его Величества. Соната, заказанная в подарок Изобель — старшей дочери королевской семьи, вот-вот готовящейся переступить порог своего шестнадцатилетия, написана не будет.

***

Субботнее утро в доме Ван никогда не выдавалось столь шумным: повсюду сновали растерянные слуги, не знающие, как реагировать на происходящее и куда идти; из разных комнат слышались обрывки фраз, с трудом складывающиеся во вразумительный разговор. Экономка стояла у двери в спальню Вана младшего и с ужасом наблюдала за действиями (кажется, обезумевшего) юноши через небольшую дверную щель. Джексон перебегал со стороны в сторону, скидывая всё необходимое, что находил на полках шкафов и столов, в середину комнаты, где под грудой вещей лежала раскрытая дорожная сумка, на вид не способная вместить и половины всего. — Джексон, милый, одумайся! В комнату вошла обеспокоенная София. Женщина всеми силами пыталась успокоить и остановить сына, хоть и понимала, что все, что она скажет, заранее тщетно. Где-то в гостиной все еще разъяренный отец кричал что-то сыну, периодически переходя на угрозы и нелестные выражения, но не выходил за пределы комнаты, сдерживаемый дворецким и перепуганным мальчишкой-поваром. Молодой композитор, подающий огромные надежды, рушил все свое настоящее и беззаботное будущее собственными руками в считанные минуты. Джексон, хоть не отличался особой покладистостью и рассудительностью, всегда различал невидимую грань дозволенного. Юноша обладал строптивым нравом и не имел привычки сдерживаться в чем бы то ни было — в словах, действиях, поступках и решениях. Его стоило бы хорошенько наказать и показать, как должен вести себя молодой человек в его положении, но Ван младший обладал достаточной защитой, имея за спиной мечи и щиты королевских стражников, готовых сражаться с каждым, кто посягнет на жизнь любимца короля. Джексон Ван был слишком талантлив, что король неоднократно отмечал про себя, но не считал нужным произносить вслух — о своих достоинствах Джексон и сам прекрасно был осведомлен, а давать лишний повод для гордости этому и так самоуверенному юноше не было необходимости. Король был очарован способностями юного музыканта, когда в один из дней услышал его игру на городской площади – Джексон Ван сидел за старым, усыхающим фортепиано, кажется, даже не настроенным как следует, чего совершенно не смущался и продолжал играть произведение, до этого не известное никому. Людей было не так много, чтобы кто-то мог обратить внимание на внезапный визит короля — Его Величество предпочитал прогуливаться в уединении, а если и выходил на городские улицы, то старался оставаться незамеченным. В тот день, стоя неподалеку, он с упоением наблюдал за юношей, слушал его игру, находя каждое из отыгранных произведений абсолютно уникальным. Стоит ли упоминать то, как счастлив был буквально каждый обитатель дома Ван – даже слуги восприняли новость так, словно небывалых высот добился их собственный сын. Становление младшего Вана личным композитором короля стало праздником сродни Рождеству и в корне перевернуло мнение Руиджи о пристрастии сына, ранее осуждавшего его чрезмерную страсть к музыке — старший Ван предпочитал видеть сына занятым более практичными науками и наотрез отказывался слушать любое из творений Джексона, что каждый раз расстраивало и задевало восприимчивого юношу. Отец не считал музыку ничем более серьезным, чем очередное увлечение, и буквально ждал беды от всего этого. Ни Руиджи Ван, ни София не могли заметить и сказать, в какой день произошло что-то необратимое. Относительно недавний, но бескомпромиссный отказ на индивидуальный заказ Его Величества привел родителей в ступор, но не столь сильно, сколько внезапное решение сына уехать за границу. Джексон как мог плотно упаковал вещи в кожаную сумку, поверх складывая несколько чистых листов и чернила, чтобы в случае внезапного вдохновения не рыться в их поисках, и подошел к Софии. — Вы все ведь прекрасно понимаете, что я не изменю своего решения, правда? – юноша смотрел в глаза матери, готовой вот-вот расплакаться от безысходности, провел ладонью по ее щеке и улыбнулся, (на прощание) обнимая женщину. — Сынок, ну неужели тебе здесь плохо? — обреченно спросила женщина и обняла сына в ответ. — Не плохо, но и не хорошо. Здесь я чувствую себя ограниченным, запертым в четырех стенах даже когда стою посреди улицы. Я очень люблю вас, но находиться здесь больше не могу, — Джексон отстранился, заглядывая в заплаканные глаза матери. Она и представить себе не могла, что однажды будет вот так прощаться с единственным сыном, встав перед фактом, без какого-либо предупреждения или предпосылок. Отпуская его неизвестно куда, скорее всего, на очень долгий срок. Прислуга молча наблюдала со стороны, также не в силах осознать, что младший вот так уезжает. — Буду писать и, возможно, приезжать. Я буду скучать по вам, правда, — юноша поцеловал мать в щеку, взял сумку в руки и, улыбнувшись всем на прощание, перешагнул порог родного дома.