Стёртые имена

      Когда Нацу проснулся, в комнате царила привычная непроглядная темень. Вернее сказать, почти непроглядная, если не считать слабый отблеск от света уличного фонаря, что горел где-то неподалёку от окна, и зелёные цифры «18-45», что светились на часах на прикроватной тумбочке.       — Не так уже и много поспал, — пробормотал Нацу, пытаясь вспомнить, во сколько он сегодня лёг, в девять утра или в десять. Когда работаешь в ночную смену, да ещё и по графику сутки через двое, такие понятия как утро, вечер и дни недели теряют всякий смысл, сливаясь в одно бесконечное чередование светлого и тёмного времени суток.       Темнело в декабре рано, поэтому просыпался Нацу, как правило, после того, как солнце уже давно спряталось за горизонт. Он не стал включать свет, чтобы не видеть тот страшный бардак, который уже много дней был неотъемлемой частью интерьера его комнаты. Поднявшись с кровати, он попытался на ощупь нашарить ногами тапки, но вскоре плюнул на это дело и поплёлся на кухню босиком. Холодный пол, усеянный крошками и чем-то липким, явно предполагал, что пора бы сделать уборку и постелить ковёр, но в планы Нацу на ближайшее будущее подобные безумства не входили.       Холодильник порадовал не только ярким светом, который резанул по глазам в тёмной кухне, но ещё и бутылкой йогурта и куском вчерашнего недоеденного бутерброда из магазина.       «А вот еды надо бы всё-таки прикупить», — подумал Нацу, доставая бутерброд и направляясь к чайнику, в надежде, что хотя бы растворимый кофе ещё не закончился. Как бы он ни ненавидел растворимый кофе, сам же характеризуя его вкус как «мамонтовые экскременты», варить обычный было для него слишком тягостным процессом с утра, если можно было семь часов вечера назвать утром.       Когда проснулся, тогда и утро — такова была философия Нацу.       Впереди было двое суток выходных, и вопреки всем законам логики и негласному кодексу рабочего народа, его это нисколько не радовало. Можно было даже не мечтать о том, что удастся зависнуть с друзьями, работающими по нормальному графику, а значит, его ждали долгие ночи самокопания и попыток определить степень никчёмности его нынешней жизни.       До Рождества оставались считанные дни, погода при этом была как на заказ — снежок и лёгкий мороз, хотя обычно в штате Вашингтон дожди не стихали до самого февраля, а то и вовсе не стихали, словно исправно пытались соответствовать репутации вечно дождливого северо-западного побережья. Но в этот раз декабрь выдался как никогда «рождественским». И даже в маленьком городке Эверетт, в котором Нацу посчастливилось прожить всю жизнь, и который он ласково величал «убогой деревней», царил дух праздника. Хоть бери и кино снимай — развешенные на деревьях гирлянды, веночки на дверях, голос Френки в динамиках, запевающий ‘Let it snow’, и довольное лицо Санты на рекламных плакатах в каждом супермаркете. Конечно же, под падающий с неба пушистый снег это смотрелось более уместно и празднично, чем под звуки нескончаемых ливней, как обычно.       Нацу уселся на жалобно скрипнувший стул с остатком бутерброда в одной руке и чашкой мерзкого кофе в другой, и приступил к своей скромной трапезе. Глаза уже привыкли к темноте и могли различать островки немытой посуды то там, то сям. По стене по маршруту «шкафчик-холодильник» проследовал таракан.       Дух Рождества со всеми своими фонариками и снежинками на жилище Нацу явно не распространялся и особой радости её владельцу не приносил. А чему тут радоваться, спрашивал Нацу сам себя. С прошлого года ничего так и не изменилось в лучшую сторону. Да и с позапрошлого. Он всё ещё жил в этой убогой квартирке, работа бармена не приносила ни морального удовлетворения, ни финансового, с друзьями пересекаться удавалось нечасто, а девушка, с которой он планировал провести этот праздник в мало-мальски романтичной атмосфере, ушла от него в канун предпраздничной суеты по не совсем вразумительной причине.       «Ты меня не любишь, — объяснила ему Дженни, забрасывая в чемодан свои вещи. — Ты когда в тетрис на телефоне играешь, у тебя на лице больше счастья, чем когда ты со мной».       При чём тут тетрис, Нацу не понимал. Вот что им нужно, этим женщинам? На что там обиделась предыдущая, что была до Дженни? Ах да, он забыл какую-то их совместную важную дату. Или имя её мамы. Теперь он уже и этого не помнил.       И так раз за разом. Нацу всегда хватало того, что девчонка симпатичная, и знает, как приготовить мясо, а им всем подавай не пойми что. Хоть он и старался, как мог, угодить всем этим дамским причудам, заканчивалось всё всегда одинаково: «Ты меня не любишь», «Ты мыслями где-то в другом месте», «Тебе на меня плевать».       Нацу уже порядком подустал от этого круговорота женщин в природе, а все окружающие твердили, что он просто ещё не встретил «ту самую».       А ему самому казалось, что его личная жизнь просто пытается соответствовать остальным сторонам его жизни, будучи такой же невзрачной.       Как-то раз в один из тех редких вечеров, когда ему удалось попасть в паб в качестве посетителя, а не сотрудника, Грей, который знал его с детства, и, к тому же, слишком хорошо, предложил более конкретное, и совсем не весёлое объяснение его вечным неудачам на амурном фронте:       — Твоя проблема в том, что ты до сих пор сравниваешь всех с Люси, хоть и не признаёшься себе, а женщины — они такое замечают, — сказал ему его лучший друг, запуская по позвоночнику мелкую дорожку дрожи звуком этого имени, — и до сих пор жалеешь, что облажался тогда на выпускном.       Нацу тогда вспылил и сказал, что он вовсе не облажался на том выпускном, и что он не неудачник какой-нибудь, чтобы позволять девчонке из далёкого прошлого управлять своей жизнью. И ему действительно хотелось в это верить. Прошло семь лет, как-никак, и сейчас можно было лишь посмеяться над до боли глупой и тривиальной историей безответной школьной любви. Даже её образ с годами стирался из памяти, оставались лишь обрывки: то брошенный ненароком взгляд карих глаз из-под длинных ресниц, то взмах копны золотых волос, то заливистый смех, от звука которого у Нацу сердце всегда уходило куда-то в желудок.       Это была юность. В юности всё ощущалось более живо, более ярко, даже утрированно. В юности ты думаешь, что влюблённость — это любовь на всю жизнь, а боль от неразделённых чувств — это смертельно. И тебе кажется, что никто и никогда на Земле не страдал так сильно.       Хоть и прошёл через эти «страдания» каждый второй.       И Нацу это вроде как понимал. Понимал, как это всё по-детски и глупо, и не должно иметь никакого значения сейчас, во взрослой жизни. И теперь, сидя на грязной кухне, с кружкой дешёвого растворимого кофе в руке и глядя в окно на падающий снег, он осознавал, что опять позволяет воспоминаниям накрыть себя с головой, и эти воспоминания, какими бы горькими они ни были, были тем единственным, что вызывало в нём хоть какие-то эмоции в эту унылую пору.       Тогда, в те далёкие школьные годы, Нацу море было по колено и горы по плечо, он жил по принципу: «хочешь — бери» и не видел перед собой преград, которые нельзя было бы сломать, в прямом или переносном смысле. Но какое это всё имело значение, спрашивал он себя по сей день, если ему так и не хватило смелости подойти к девчонке, которая ему нравилась, и рассказать ей о своих чувствах?       Эверетт был типичным провинциальным городком, где ты знаешь в лицо не только всех людей, но и чуть ли не всех бродячих собак и бездомных котов. В маленьком городке у тебя не может быть ни секретов, ни личного пространства. Все должны знать всё и обо всём. Поэтому Нацу порой чувствовал себя так, словно на него нацелена тысяча прожекторов, и он стоит перед переполненным зрительным залом, исполняя роль глупого, безответно влюблённого мальчишки.       Они даже дали этой пьесе название. «Хулиган и принцесса». Именно это словосочетание Нацу слышал чаще всего, когда кто-то пытался залезть в душу со своими неуклюжими комментариями. «Принцессе не быть с хулиганом». «Принцесса никогда не посмотрит на хулигана». «Принцесса достойна большего».       И Нацу понимал, что не будет как в кино. С одного края сцены был он, хулиган-троечник, которого то и дело оставляли после уроков то за драку, то за разбитое окно, то за написание нецензурных слов на школьной доске. С другого края сцены была Люси, девочка из хорошей семьи, вечно с книжкой в руках, сплошные пятёрки в табеле и перспектива поступить в лучший университет в Сиэтле. Такая себе клишированная парочка из старой молодёжной комедии. Но ему было плевать на клише и образы. Он был влюблён в эту девчонку ещё с младшей школы, когда не было ни социальных ярлыков, ни предрассудков, и всё, что он мог сказать в ответ на вопрос, почему она ему нравилась, это: «она такая странная и смешная».       И это «странная и смешная» переросло с годами в сотни бессонных ночей, втайне сохранённых фотографий, не отправленных сообщений, и тысячи, тысячи раз написанное на полях всех тетрадей её имя. Из года в год учителя отчитывали его за пятна на полях, но ничего не менялось, карандаш в руке сам собой снова и снова выписывал её имя неровным почерком, а потом Нацу тщательно всё стирал, оставляя грязные разводы.       В младшей школе всё казалось так просто. Можно было просто стащить из дома пригоршню конфет и вручить ей, получив в награду её счастливую улыбку или даже супер-приз – поцелуй в щёку. Можно было проводить её до дома, и она бы позволила взять себя за руку, когда они переходили дорогу. Можно было подкараулить её в пыльном читальном зале, где она засела с очередной книжкой, и слушать, как она, запинаясь от восторга, пересказывает сюжет прочитанной сказки.       Но тогда они были детьми. Чем взрослее они становились, тем глубже становилась пропасть, что копало для них общество. Сплетни, пересуды, слухи. И Люси отдалялась от него всё больше и больше. Нацу лишь оставалось наблюдать издалека, со своего края, и до дыр исписывать поля в тетрадях. А в редких взглядах Люси, обращённых к нему, читался лишь упрёк. Снова сделал что-то не так, снова выкинул какую-то шалость, снова сказал что-то глупое. Или может, это был упрёк за то, что он не сказал?..       Нацу знал, что не был тем прекрасным принцем, которого заслуживает принцесса, но мысль о том, что после выпускного она укатит в Сиэтл поступать в университет и навсегда исчезнет из его жизни, оставляла в душе пустоту размером с чёрную дыру, что способна поглотить весь мир. Тогда-то он и решил рискнуть. Единственный, первый и последний раз.       На тот чёртов выпускной, который из всех его воспоминаний о школьной жизни стереть хотелось больше всего.       Люси была такая красивая. С подобранными волосами, блестящей диадемой, в летящем розовом платье с открытыми плечами. Такая взрослая.       Если бы ещё не этот напыщенный франт, которого она держала под руку. Нацу знал, что она придёт на выпускной с другим, потому что у него, конечно же, была кишка тонка её пригласить, но его это уже не волновало. Поймав её неспокойный взгляд и приняв его за знак судьбы, он решил, что его шанс сейчас или никогда.       Улизнув из зала для церемоний, он вышел на задний двор школы, где уже таились по углам ищущие уединения парочки, но он видел, что нужное ему место пустовало. Старый дуб в самом конце дворика на лужайке, где Люси любила читать на больших переменах, сидя на траве и прислонившись спиной к широкому стволу дерева. Нацу часто наблюдал за ней из окна школы — она выглядела всегда такой спокойной и умиротворённой, неспешно листая страницы.       Он поспешил к этой самой лужайке, доставая телефон из кармана порядком надоевшего ему парадного фрака. Глубоко вздохнул и быстро набрал сообщение, пока трусость не заставила его передумать:       «Приходи к тому дубу на заднем дворе, где ты обычно читаешь. Приходи одна»       Нажав на «отправить», он так же поспешно спрятал телефон в карман брюк. Сердце колотилось в ненормальном для себя ритме, голова пошла кругом, дыхание сбилось. Нацу понимал, что обратного пути нет, и если она сейчас придёт, он скажет ей всё, и будь что будет.       Ведь если ей действительно не всё равно, если она действительно ждала от него тех самых слов, то она обязательно придёт. И тогда, возможно…       Нацу снял ненавистный фрак, оставшись в одной рубашке. Хоть ночь и выдалась прохладной, спина уже вся покрылась липким потом. Звук входящего сообщения, приглушённый тканью брюк, прозвучал для него словно гром с небес.       Сообщения, в котором было всего одно слово:       «Зачем?»       Удары сердца замедлились.       В голове прояснилось.       В этом сообщении смысла было намного больше, чем казалось.       Действительно, зачем?       Этот вопрос Нацу должен был задать себе. Зачем он надеялся, что Люси ждёт от него признания? Зачем позволил себе поверить, что она примчится к нему по первому же зову? Если когда он, наконец, решился поделиться с ней всеми теми чувствами, что он хранил долгие годы, вывернуть ей своё сердце на изнанку, позабыв о гордости, он получает от неё холодное «Зачем?»       Люси прекрасно знала, зачем, и Нацу был в этом уверен. Если бы она ждала от него тех самых слов, она бы пришла, не задавая лишних вопросов, ответ на которые слишком очевиден. А значит, своим вопросом она хотела сказать: «А какой в этом смысл?»       Нацу решил, что на этом его унижения должны закончиться навсегда.       Он не потрудился даже ответить. Лишь спрятал телефон обратно в карман и бросил последний взгляд на школу, где, несмотря на столь поздний час в окнах горел свет, звучала музыка, и люди внутри веселились, отмечая свой последний день школьной жизни. Кто-то отхлёбывал из фляги незаконно принесённый алкоголь, кто-то плакал от горечи расставания, кто-то просто плясал, позабыв обо всём. Словно не было в этой жизни никаких забот.       «Да пошло оно всё», — подумал Нацу, развернулся к школьному зданию спиной и уверенно зашагал к воротам, на выход, в новую жизнь, прочь от драм и страданий.       Прочь от своей принцессы.       С дырой в сердце, но с высоко поднятой головой.       Но это было семь лет назад, и навсегда кануло в омут прошлого, как одна из тех многочисленных проблем подростковой жизни, что казались такими важными в юности. И которые изо всех сил пытаешь стереть, как имя на полях.       Нацу не видел её с тех пор, не считая невольные заглядывания на её страничку на фейсбуке, что с каждым годом становились всё более редкими. Время смывало воспоминания, но их нечёткие силуэты всё ещё маячили на задворках памяти, как наскальные рисунки, что блекнут с годами, но не исчезают насовсем.       И тот выпускной был самым чётким наскальным рисунком, высеченным, казалось, на самой подкорке мозга, и потому временами отдавал тупой болью, как старые раны в плохую погоду.       Какое-то время назад Нацу всё же решил не спорить с собой на тот счёт, что у него что-то осталось к этой девчонке, хоть он и не понимал, что именно. То ли обрывки влюблённости, то ли обида, то ли злость на самого себя. Уж что точно она оставила после себя, так это крупицу пустоты где-то внутри, что была вполне ощутимой, несмотря на свой крошечный размер. Нацу верил, что эта пустота рано или поздно заполнится сама собой. Либо он встретит «ту самую», что пока что казалась ему каким-то мифическим персонажем, либо найдёт своё призвание в жизни, либо и то, и другое.       Ну не может же такого быть, что ему судьбой уготовлено всю жизнь страдать по однокласснице, которая уже и имени его, небось, не вспомнит.       «Не страдаю я ни разу, — в порыве храбрости подумал Нацу, поднимаясь со стула, чтобы сделать себе ещё одну кружку кофе, — вот начну новую жизнь с нового года, найду другую работу, сменю жильё, повстречаю, наконец, нормальную девушку, и всё у меня будет тип-топ».       Однако перед ним, словно красные флаги, маячили два неоспоримых факта: во-первых, он говорил себе это каждый божий год после того, как не поступил в колледж, а во-вторых, желание встретить «ту самую» совершенно не сочеталось с нежеланием её искать.       Нацу подбрёл к окну и стал рассматривать тот кусочек эвереттской зимы, что раскинулся около его дома. Вид не ахти, но и не лишённой праздничной искры. Снежинки плясали в ореоле света, созданного уличным фонарём, а соседний дом был с ног до головы увешан рождественскими украшениями. В окне горел свет, и сквозь занавески по мигающим гирляндам угадывался силуэт наряженной ёлки.       В квартире Нацу по-прежнему было темно. Ёлкой он в этом году так и не обзавёлся, а украшений у него изначально не имелось. Единственное, что напоминало о грядущем празднике, — это вид из окна.       «Интересно, как она там, в своём Сиэтле? Уже, наверно, выскочила замуж за того неприятного типа, что мелькал на её фотографиях», — подумал Нацу, возвращаясь обратно в комнату и направляясь к столу, к тому месту, где под грудой хлама предположительно должен был находиться ноутбук. Давненько он не проверял её страницу. Так почему бы не сделать этого сейчас, чтобы как-то увенчать череду своих печальных раздумий и окончательно разочароваться в жизни? Мысленно он уже представил себе, как его взгляд заполонят десятки фотографий Люси в прекрасном белом платье и в огромной фате на фоне того фонтана, где фотографировались абсолютно все невесты в Сиэтле.       Нацу устроился на кровати, расположив ноутбук на коленях. Сердце знакомо ёкнуло, как и всякий раз перед тем, как он собирался зайти на её страничку. Он не делал этого уже около года, так что в её жизни могло произойти всякое.       «О, святые небеса, лишь бы она там была не с младенцем на руках, а свадьбу я ещё готов стерпеть», — Нацу мысленно скрестил пальцы, находя нужную страницу и нажимая на кнопку с надписью «Люси Хартфилия». Отметил про себя, что фамилия осталась прежней.       Внутри снова что-то колыхнулось при виде улыбающейся ему с аватарки Люси. Успешная женщина, одежда явно куплена в одном из тех бутиков, где Нацу ни за что бы не решился взглянуть ни на один ценник, фото сделано на профессиональный фотоаппарат. Его взгляд упал на свою собственную аватарку, сделанную на помутневшую фронтальную камеру его старинного телефона, и тяжело вздохнул.       — Ну ничего, зато я красавчик, — пробормотал он без особой уверенности и перешёл в раздел «Фотографии». Очевидная перемена по сравнению с прошлым разом сразу бросилась в глаза.       «Тот тип исчез!» — подумал Нацу, быстро пролистывая фото и стараясь особо не сосредотачивать взгляд на лице Люси, чтобы избежать лишних эмоциональных потрясений. На всех фото Люси была либо одна, либо в окружении подруг, либо с отцом.       «Она удалила все его фотки, а значит…»       Нацу быстро отложил ноутбук в сторону и потёр лицо ладошками, стараясь спастись от потока мыслей, что разом хлынул на него.       — Даже не думай об этом, — сказал он себе вслух. Соблазн написать ей окутал разум, словно кальянный дым, но написать ей означало выставить себя полным идиотом. Подумаешь, рассталась она с парнем, это вовсе не значит, что она теперь сидит и ждёт, пока какой-нибудь одноклассник прискачет к ней на белом коне и умчит в своё королевство.       «Хватило с меня сцен позора и унижений ещё в школе».       Да, разумней всего было просто закрыть ноутбук и вернуться к своим будням. Но только… Много ли в этих буднях было счастья?       Время ведь шло. За минутами пойдут часы, затем дни, затем недели. Впереди была одинокая ночь, ещё через несколько дней — одинокое Рождество, а за ним… А чёрт его знает. Наверно, бесконечное чередование ночных смен, мимолётных женщин и десятков тысяч вечеров в грязной, пустой квартире.       И вот, в этот паршивый вечер, когда весь мир, кроме Нацу, захлёбывается от праздничного настроения, он вдруг заходит на страницу своей давней возлюбленной и видит, что, судя по всему, сердце её сейчас свободно.       Это ли не знак? Это ли не шанс на то самое рождественское чудо?..       Узелок, что начал затягиваться у него где-то в животе, показался чем-то знакомым. Ах да, такое уже было, перед выпускным. Когда он собирался признаться ей. Когда страх смешался с надеждой в дикий коктейль, который в конечном итоге оказался для него отравой.       «Да гори оно всё огнём, что я теряю?» — подумал Нацу, снова водружая ноутбук себе на колени и нажимая на кнопку «Сообщение» рядом с фото Люси. Хуже, наверно, уже не будет.       Рука вдруг остановилась на полпути над клавиатурой. Зелёный кружочек свидетельствовал о том, что Люси сейчас онлайн, и ему стало не по себе от мысли, что сообщение, которое он напишет, она увидит сразу.       Как-то это всё было дико. Семь лет прошло с того выпускного и с её последнего адресованного ему сообщения. И намного больше прошло с тех пор, когда они последний раз общались, как друзья, и между ними не было никаких недомолвок и неловкости. И вот, спустя вечность, в её привычную жизнь вдруг ворвётся сообщение от Нацу Драгнила, парня, что был от неё без ума почти всю свою сознательную школьную жизнь.       О чём она подумает? Какое придаст этому значение? Придаст ли вообще?..       — Та-а-а-к, отставить нытьё! — сказал себе Нацу, таки опуская руки на клавиатуру, — раз уж решил позориться, то вперёд и с песней.       «Привет, Люси! Столько лет, столько зим. Как жизнь?»       Enter.       Вот и всё.       Нацу не стал заморачиваться с текстом. Да и не было красноречие его коньком. Главное, что сейчас где-то там за несколько десятков миль у неё на дисплее высветится его имя.       Ещё какое-то время он тупо смотрел в монитор, потом решил всё же не испытывать свою нервную систему и отложил ноутбук, вставая с кровати и направляясь на кухню, чтобы как-то скоротать ожидание. Например, за бутылочкой йогурта. Больше выбирать было не из чего. Кофе уже не хотелось. Сердце и так колотилось в лучших традициях тахикардии.       Он почти дошёл до двери, когда ноутбук издал характерное для входящего сообщения «Блым!», заставляя его остановиться.       — Ого! Вот так, сразу? — Нацу развернулся на сто восемьдесят градусов и немного опасливым шагом направился обратно к кровати. — Я был морально не готов.       На какую-то секунду он даже успел подумать, что это, может быть, вовсе не от Люси, а, скажем, Грей прислал какую-то смешную картинку. Просто так совпало. Поэтому он даже не стал снова усаживаться на кровать, а просто развернул к себе ноутбук и заглянул в монитор, чтобы, если что, быстренько возобновить свой путь на кухню.       Но с аватарки рядом с входящим сообщением улыбалась ему именно Люси.       «Нацу! Вот так сюрприз. Сто лет от тебя ни слуху, ни духу. Ты жив, здоров?»       Нацу свёл брови на переносице. Что это за тон?.. Она что, думала, что он ей будет письма слать каждый день и распевать под окнами серенады?       Та часть мозга, что отвечала за здравый смысл, попыталась было возмутиться, но глупое сердце заглушило её своими криками: «Она ответила! Ответила! Ответила!»       «Грей был прав, — подумал Нацу с бесконечной грустью, — я всё ещё привязан к этой девчонке, и я всё такой же идиот, как и в школе. Потому что…»       Потому что он собирался предложить ей встретиться, и, как бы сильно ни хотелось бить себя по рукам, чтобы они не написали ей это унизительное сообщение, мозг уже всё за него решил.       Да и к тому же, он уже не мог представить себе лучшего подарка на Рождество, чем возможность просто увидеть Люси, услышать её голос и, возможно, даже обнять. «Разогнался, — пытался докричаться до него здравый смысл из того угла, в который его грубо затолкали, — ты ещё даже не предложил ей, а уже что-то там себе представляешь».       Но голос этот звучал всё тише.       «Вполне себе жив. Я тут собираюсь на выходных в Сиэтл по кое-каким делам, подумал, вдруг ты захочешь пересечься за чашкой кофе? Вспомнить молодость :)»       Отлично, вроде бы прозвучало непринуждённо.       Конечно, не собирался он ни в какой Сиэтл. Ну какие у него могут быть дела в его настолько простой и тривиальной жизни? Покупка сосисок и хлеба была его самым грандиозным планом на выходные. Но не мог же он прямо написать ей, что будь она хоть за полярным кругом, он бы примчался и туда.       Фейсбук снова издал звук входящего сообщения, и Нацу с опаской перевёл взгляд в нижнюю часть монитора, немного побаиваясь, что она снова ответит что-то в духе: «Зачем?»       Но текст радостно сообщил ему, что:       «Конечно! С удовольствием! Только не советую ехать на машине, на дорогах страшный гололёд»       Ха! На машине. Нацу едва сдержался, чтобы не написать ехидное сообщение о том, что как раз не мог решить, на чём же ему ехать, на Бентли или Мазерати, или, может, ещё на каком-то авто из его огромного автопарка.       «Простите, принцесса, — подумал он, — но не приеду я на шикарной машине и не поведу Вас в шикарный ресторан, что бы Вы там себе ни думали».       Наверно, пропасть с годами стала ещё шире. Нацу уже представлял себе, как будет выглядеть эта встреча. Люси, что рассказывает, как с отличием закончила колледж и нашла прекрасную работу, и он, хвастающий тем, как искусно ему удаётся наливать пиво в бокалы местным алкашам.       Перед глазами снова встал выпускной вечер: украшенный зал для церемоний, Люси в прекрасном платье, попсовые хиты из динамиков, и то, как он, полный призрачных надежд, спешил к лужайке за старым дубом, представляя, как будет накидывать фрак на плечи своей принцессе, чтобы она не замёрзла в ту прохладную ночь.       Колесо жизни вертелось, не переставая, они взрослели и менялись, менялись их ценности и мировоззрение, но, возможно, где-то на самом дне души что-то оставалось неизменным. Хоть и казалось сейчас таким далёким и нелепым.