***
— Я понимаю, — спустя пару минут с того, как он взял в руки рукописное психоделическое сочинение, профессор кафедры философии выразил своё мнение. Сидя в кожаном кресле, закинув ногу на ногу и как можно более элегантно держа в руке перо. «Двадцать первый век», — подумал юноша, выжидающе облокотясь на книжный шкаф. В своём доме. Нет. В его доме. Тоже не верно… В их доме. — Какие рецензии? — студент слегка поторопил профессора, он водрузил на молодое лицо тяжёлый, молчаливо-напрягающий взгляд, а затем вернулся к анализу текста. — Ты считаешь, что мне мало оценивать работы от студентов, сующих свои бездарные листы трижды в неделю, мало того времени, не стоящего моего труда и зарплаты тем более, раз торопишь прочитать стоящую работу? — мужчина в кресле сделал самое королевское и высокомерное лицо, какое только мог, но спустя несколько секунд отошёл от роли. Снял очки. Положил их на стол, подогнув твёрдые дужки. Доброжелательно улыбнулся, подровнял три страницы рукописного текста под одну высоту и следом оставил на деревянной поверхности. — Как профессор, расскажу о трёх твоих недочётах: первый — несмотря на то, что есть такой пункт в своеобразной литературе, как авторская пунктуация, если ты хочешь презентовать свою работу вне кружка по интересам, то советую объединить некоторые абзацы и предложения. Второй — не всем приятно видеть лексические повторы с такой частотой. И третий… — вот на этом моменте преподаватель задумался, либо не зная, к чему ещё придраться, либо театрально приостанавливаясь. — Советую слегка углубиться в тему близких людей, как потерянных, так и тех, кто принёс спасение, — улыбка стала намекающей. — В твоей работе, а не в жизни, ладно, Питер? — Бог… Кафедры философии и влажных грёз студенток, поднялся с места под кряхтящее поскрипывание малахитовой обивки, возвысившись над парнишей неприступной горой. — Да-да, я понял, — отмахнулся Паркер, но не успел увернуться от дружески-отцовского потрёпывания по кучерявой головы, хотя наскоро улизнул от того, чтобы сами Божественные Силы «легонько» подтолкнули его к лестнице. «Легонько» Локи не умел ничего и никогда. А ещё «неэффектно» — тоже давно забытый в своём применении термин. Он мог сильно, эффектно соврать, сделать больно (физически, морально — не важно, хотя второе чаще), а ещё выворачивался из любой ситуации в свою пользу. Питер уверен, что, найди Лафейсон неприятностей на свою задницу в этой версии Земли, было бы два варианта: либо он подделал бы документы в ту же Канаду, либо подкорректировал факты в свою пользу. Он мог, умел, да и практиковал это искусство на более высоком уровне, чего там о тупых мидгардских технологиях по спасению своей задницы. И не только своей, как снова показывает практика.***
Локи понимал, какая участь постигла этого Питера, этого школьника, которому бы жить дальше под родительским крылом… Иметь это родительское надёжное крыло, а не в итоге триумфа одной сливы рассыпаться, потом собраться, упасть на лавочку в парке и сломать себе левую руку. Рядом оказался непойми-каким чудом сам Локи. Бывший враг Мстителей, брат Тора, Бог Обмана, Лжи и Похоти. А чуда и не было. Была физика, расчёты, знание поведения Камней Бесконечности. Да, Локи не знал, кого именно выплюнет из Камня Души в это измерение. Да, Локи не мог предугадать, когда именно появится вновь на белый свет один из половины человечества. Да, Локи не хотел, чтобы вместо брата появилась эта букашка. Но за час до того, как Паркер нашёл своё пристанище, асгардец решил оставить колкую жалобу в адрес преподавателя кафедры Радиационных исследований, случайно посмотрел на энергетический радар и понял, что время пришло. Бежать не бежал — парк, в который трансфигурировался Питер, находился через четыре квартала от университета, в котором устроился задолго до своего переселения в ненавистный всем сердцем Мидгард. Не было времени выбирать, где остановиться. Счёт шёл на секунды. Оболочка, оставленная в руках Таноса, продержаться могла вполне долго, но что, если обман могли распознать? У него не было мантии-невидимки, как у Гарри Поттера. И в итоге ему всё же повезло — измерение, пусть и в Мидгарде, но существовало при тех обстоятельствах, при которых он успел пожить на Земле ещё до Рагнарёка, у него уже было жилище и работа.***
Странно, но Локи понимал этого парня и если имел к нему какую-никакую неприязнь, то в меньшем количестве, чем обычно. У них было что-то общее — оба росли не совсем в своей семье, хотя Паркер и любил своих дядю с тётей, оба потерялись, обоим некому рассказать о том, кто они на самом деле. И дело даже не в личности Человека-Паука Питера да йотунскую сущность Лафейсона. Им было страшно, но этого нельзя показывать даже сейчас. Их поставили под прямую зависимость от обстоятельств, как они не выкручивались. И вряд ли они — герои. В глазах тех, кто был рядом. В карих и голубых радужках, которые видели страх перед смертью и нежелание ускользать из-под родных рук. Когда Питер трансфигурировался в измерение, в котором находился Локи около двух месяцев, первое, что он сделал, упав на землю — потянулся к нему, чтобы прижаться. Потом пискнул от того, как заныла сломанная рука. Непривычно. Чувствовать что-то было непривычно. Целиком и полностью во всём её спектре, он ощущал боль. Такой маленький, ребёнок чёртов… А боль не по-детски тяжёлая, разъедающая изнутри новые дыры. Какой бы алчной тварью не был Локи, он испытал толику жалости к этому парню. Он почувствовал то, что сам с трудом перестал ощущать. Оно горчило, свирбело в лёгких от распирающих слёз, которым не суждено вырваться. Лафейсон, нынешний профессор философии, обхватил молодое тело и поднял на руки. Лёгкое, не привыкшее к тому, что оно имеет массу, тело, содрагающееся на его руках, не отталкивало от себя и не делало никаких действий. Отвратительно ощущал себя Локи в тот момент при мысли о том, что не заключи он давным-давно сделки с Таносом, не привлеки его внимание к Земле и вселенной в целом, этого всего могло и не быть. И школьник, не заслуживший всего, что пришлось пережить, не сворачивался бы клубком на его кровати, маясь от странного ощущения, как сокращаются мышцы, хочется пить, в принципе хочется. Жалость… Локи не мог описать другим словом причину того, что он выхаживал чужого ребёнка, мидгардца, друга своих бывших врагов, разговаривал с ним, вместо того, чтобы бросить выживать. В прошлом, до Манхэттена, он бы не просто не стал помогать, а поступил бы настолько жестоко, насколько мог. Питер слушал его, слышал и даже слушался. Первое время. Спрашивал совета. Казался более чем нормальным и живым. Но Локи помнил, каким был их первый разговор. — Как себя чувствуешь? — Мёртво. Я восстал из мёртвых, но я не чувствую себя живым. Первую неделю Питер ел и пил до перенасыщения, разговаривал много, привыкая к тому, как ощущается его тело при осуществлении всех его функций. Локи не готовил, всё же не всю гордость он растерял, оставшись жить здесь. Заказывал то, что просил мальчик, если сам не отвергал ту или иную еду, которую сам успел попробовать. Нельзя было отрицать того, что в Асгарде была пища в прямом смысле божественная, но также нельзя и сказать, что в Мидгарде она была ужасна. Пицца, суши, бурито — вполне достойное внимания меню, пусть, не совсем здоровое, но более-менее подходящее. Когда Питер пробыл месяц в его двухэтажном жилище, то начал просить включить ему музыку, дать книгу и, казалось, пошёл по жизни дальше. На втором месяце выселился из его спальни в гостевую комнату, напоминавшую Питеру его прошлую каморку. — Я жил в похожем месте. — Если не хочешь жить здесь, можешь остановиться в гостиной. — Наоборот хочу. Юношеские глаза блеснули в приглушённом свете — то был проблеск вспышки коридорного света в кажущихся беспроглядно-чёрными глазах. Он впервые улыбнулся. Сомкнул руки в замке, потянулся. Он до сих пор получал кайф от подвижности собственного целого тела. Глубоко вдохнул и выдохнул. Он всё ещё считал приятным то, как меняли объём лёгкие. Питер дошёл до кровати, проверил матрас на мягкость и сел у подножия постели. Хлопнул около себя по ковру в пригласительном жесте. Выпрямив ноги, расслабившись всем телом, Питер повернул голову к нему в ожидании. Как бы негоже не было принцам, наследникам трона, сидеть на коврах, да ещё и с простолюдинами, Локи опустился рядом и это оказалось более-менее сносно. Подогнув одно колено и расслабленно опираясь на него рукой. Голова упиралась в высокий каркас. Прохладно. Шторы светлыми волнами в тёмном вечере танцевали контемпорари, прогибаясь под настойчивым ветром. И от Питера, казалось, веет льдом. Удивительно, учитывая, кто из них йотун, хотя и Бог Огня. — Спасибо за то, что спас и помог, — поблагодарил бывший Мститель. Локи промолчал. В голосе не было завершённой интонации. — Это круто, что, вроде как, ты был «плохим парнем», «северным оленем», а на самом деле… Ты же не плохой. Как человек. Или ты не человек, не так важно. Я про то, что вот Тор — типа герой. Старк — тоже. Капитан Америка — это вообще «святая святых» в глазах СМИ. А на самом деле они — лицемерные сукины сыны, которые всё хорошее делают, чтобы самим себе казаться лучше. Но в то же время они уничтожают часть города, разрешая свои междуусобные проблемы, рушат всё вокруг, пытаясь спасти и спастись. Не спорю, что они жертвуют собой ради большинства жизней… Не важно, я думаю, ты уловил суть. Ты. Эта букашка называет его, Бога, на «ты». К этому нельзя привыкнуть, когда ты намотал на ус, что все студенты и коллеги называют тебя на «вы». Но он привык. Привык к тому, что живёт с кем-то, кто не брат, не мать, не отец, не слуги. Почти ребёнок. Ребёнок, который каждым вечером рассматривает своё молодое тело, а с утра просит ущипнуть за предплечье. Ребёнок, который зачастую ведёт себя разумнее взрослых. Ребёнок, который не имеет родителей ни в одном измерении, в которых побывал. — Думаешь, больше нет героев и злодеев? — спросил Локи. — Думаю, мне больше не за что бороться. Я так устал. Я хочу попытаться какое-то время, сколько смогу, просто жить. Закончить школу, поступить в университет, подрабатывать. Делать обычные человеческие добрые дела. Локи ничего не ответил и вскоре ушёл. У него была работа, которую ему нравилось делать, — учить, поучать и рассуждать, — и она, как ничто и никто другое, отвлекала от того, что он совсем не там и совсем не тот, что раньше. Этого всего могло и не существовать. Питер пожелал ему доброй ночи, продолжая размышлять в тишине о том, что мир никогда не будет прежним. Просто потому, что это — совсем не тот мир, к которому он привык. И неизвестно, существуют ли в этом мире люди его прошлого, люди его возможного будущего в том правильном измерении, существовал ли когда-нибудь он, а если существовал — каким он был? Было ли ему восемьдесят и жив ли он, любил или любит ли он слушать Рианну? Встретятся ли они, или произойдёт очередной коллапс во вселенной?..