*
Тянь откуда-то знает, где в Ханчжоу есть кладбище домашних животных и как правильно хоронить собак. Кремировать. Они засыпают урну в глубокой-глубокой яме землей, и здесь, в свете наконец-то прохладного заката, солнце рикошетит от множества маленьких надгробий. Рыжий мельком вчитывается в некоторые и ахуевает, как вообще так можно назвать животное. Он не спрашивает, почему они не могли развеять прах Лео на какой-нибудь горе. Поехать на гребаные — как иронично — Тянь-Шань и дать этому неугомонному придурку настоящую свободу со вкусом холодного ветра. Просто прикапывает небольшой крест и только сейчас замечает надпись: Мо Лео. — Ты дал ему мою фамилию? — сглатывает Рыжий и даже не знает, как на это реагировать. — Просто так, — отвечает Тянь и закуривает. Он уже даже не удивляется, что у кремированного пса, лежащего в земле, будет его фамилия. Он с Тянем уже ничему в своей жизни не удивляется. Разве что тому, как он иногда умеет многозначительно и тоскливо смотреть на вещи. Последний раз он так смотрел на него самого на полу, лоб ко лбу, с Лео, лежащим рядом. Сейчас, спустя два года, он этим взглядом провожает Лео. — Может, — тяжело дышит Рыжий, — стоило эту всратую курицу его привезти? — Нет, — отвечает Тянь. — Хочу ее оставить. Тянь выглядит разбитым процентов на шестьдесят из ста. Остальные сорок — то, как он не хочет ему этого показать. Пытается держать лицо, улыбаться, говорить на будничные темы и все такое. Но Рыжий видит: это же его гребаный пес. Десять лет мертвая собака. Он его спас, из долбаной реки — Рыжий слышал историю полностью — спас. А когда Лео умирал, был в ебаном Пекине за тысячу километров. Когда Лео умирал на его, Рыжего, руках. — Противное ощущение, — выдыхает Тянь и поднимает взгляд в небо. — Как будто хороню свое прошлое. — Я бы свое не прочь похоронить, — хмуро отвечает ему Рыжий и становится рядом. — Нет, — качает головой и многозначительно на него смотрит. — Без прошлого я бы так и не нашел тебя. — Боже, ты можешь отдать Лео честь и не пиздострадать у него на могиле? — Лео любил пиздострадания. Он же мой мальчик. Он видит, он, мать его, видит, как долбаному мажорчику больно. Как он стоит перед ним, светит косой улыбкой, до карикатурности красивый в свете прохладного заката, с грязными от земли руками, как ему больно. Они — противоположности. Рыжий действительно хочет забыть свое прошлое. Ту часть, где отец попадает в тюрьму, где они с Ли грызут друг другу ребра, где они с Юи пытаются выжить, где она падает посреди кухни просто потому, что подкашиваются колени. Дальше можно помнить, он дальше уже ничего давно не боится. Ни «Пантеры», ни Ли, ни Тяня. За Тяня боится, а его — совсем нет, уже давным-давно. А Тянь как будто живет прошлым. Как будто даже сейчас, спустя два года, он до сих пор чувствует себя виноватым. Устраивая его су-шефом в пиздатый ресторан своего знакомого, таскаясь по вечерам гулять с Лео, привозя Юи всякие странные специи с разных уголков страны, целуя его, пусть Рыжий шипит и отпирается, в лоб каждое утро. Всегда все делает с этим: извини, я себя еще не простил за то, что сделал тебе так больно. А у Рыжего уже два года нихрена не болит. Ему нормально, ему хорошо, ему отлично, он впервые за всю свою жизнь спокоен. И даже не старается никак оправдать то, что спокойствие пришло к нему, как к ебучему монаху, в лице этого темноглазого придурка, которому его паленые сигареты у входа в кафе нравились больше, чем Парламент. Рыжий давно смирился. Со своим прошлым, «Пантерой» и тем, что однажды почти перерезал Тяню горло. Отец его учил никогда слишком долго над одной проблемой не страдать и не мучиться. Что-то вроде: растратишь себя на всякую ересь, потом пустым совершенно останешься. А прошлое в их случае и есть ебаная ересь. Он его просто помнит. Оно просто где-то под ребрами сидит. А то, что сейчас у него есть полусломанные глаза фальшиво, но мягко улыбающегося Тяня, важнее раз в семьдесят. Рыжий неловко стоит рядом и так же неловко тянется пальцами к его запястью. Пощипывает, толкает. — Не ной, — сухо выдыхает он и смотрит на Мо Лео. — Нихрена он не любил пиздострадания. Тянь резко — как, сука, всегда — придвигается ближе. Целует его в мокрый и липкий лоб. Поднимает голову за подбородок и шепчет: — Я знаю, малыш Мо. Я знаю.*
Челюсть отвисает и, кажется, навсегда. И что там еще, что всегда по классике: ступор, столбняк, онемение конечностей, шум в башке и тупорыло-мутный взгляд в затылок Юи, стоящей у дверного проема. — Шань, — резковато повторяет она и поворачивается. — Я тебя пять минут зову. Кричу-кричу, а ты все уселся и сидишь. К тебе пришли. — Я вижу. Он узнает его, даже ни разу не видев. От него просто прет вот этим вот — Хэ. Глаза, как у Тяня, губы, как у Тяня, высокий и крепкий, как Тянь, энергией черной прет, как от Тяня. Это ебаный двойник ебаного Тяня с разницей лет в десять. — Здравствуй, — кивает ему Чэн и бросает быстрый взгляд на Юи. — Мы незнакомы. — Вы очень похожи на Тяня, — заговорщицки говорит она. — Он когда-то упоминал о своем брате. Вы Чэн, да? — Приятно, — дежурно улыбается Чэн, — что вы запомнили, госпожа Мо. А Рыжий стоит и стоит. Смотрит — глазам, блять, не верит. Он живой, мажорчик его даже не выдумал, это даже не его альтер-эго или вымышленный друг, нет. Чэн живой. Чэн стоит. Дышит. Как нормальный человек. Человек нормальный, а ситуация страшная. — Пройдемте, — кивает Юи и делает шаг внутрь коридора. — Шань как раз пробовал новый рецепт для печенья. — Я, э… — на секунду теряется Чэн и так же быстро хмурит брови. — Спасибо большое, но я, боюсь, спешу. Мне просто нужно поговорить с вашим сыном. И смотрит, сука, точно ему в глаза смотрит. И взгляд у него полумертвый, стеклянный, темнее, чем у Тяня, хотя это, природе очевидно, невозможно. Рыжий стоит, как ебанутый, и не двигается с места. Он временно, после смерти Лео, опять живет с Юи. Та всеми силами упирается, но Рыжий прекрасно знает, как влияет стресс на ее организм. И прекрасно понимает, сколько слез она по этому очаровательному тупице вылила. Они готовят с ней печенье. Пытаются — рубрика эксперименты. Рыжий никогда не думал, что работать су-шефом будет настолько тяжко: его просто кроет и прет от желания постоянно придумывать что-то новое. Отец бы, наверное, гордился. Отца он не видел уже пять лет. Тянь в — чтоб ее дьявол в рот ебал — «Пантере», улаживает какие-то дела. А на его пороге стоит его долбаный брат с лицом то ли топ-модели по-китайски, то ли солдата любой из мировых. — Гуань Шань, — учтиво и холодно обращается к нему Чэн. — Можно? Рыжий на автомате почти отвечает: хуежно. Слава богу, что успевает закрыть рот. Он просто до сих пор не то чтобы верит, что этот человек живой. Они выходят в общий коридор, пока Юи с разочарованным — ей вечно хочется кого-то накормить — взглядом и спокойной улыбкой закрывает за ними дверь квартиры. Когда оказываешься за спиной Чэна, невольно ахуеваешь от жизни, настолько она широкая и при этом… бля-я, он как будто из камня выточен. — Пойдем, — кивает ему Чэн на лестничный пролет и делает шаг вперед. — Нихуя. Останавливается. Медленно, как в хоррорах про живых кукол, поворачивает на него голову. — Что вам от меня надо? — щетинится Рыжий и крепко стоит на месте, как впечатанный. Он даже не знает, почему обращается на «вы». Хотя нет, знает: яиц не хватает, или смелости, или чего-нибудь еще. Он придушит Тяня, размозжит ему башку, отравит, разъебет его тупую голову в хламину за то, что не уследил и пустил эту часть своей жизни на порог его квартиры. Живую, совершенно реальную — стоит вот в дорогом костюмчике, смотрит. Этот человек два года назад разгромил ему квартиру и не пожалел даже ебаных маминых духов, Рыжий до сих пор иногда фантомный запах чувствует. Он забрал ебаного Тяня на три месяца, чтобы тот вернулся с… с Лео, твою мать. А сейчас просто так приходит, наверняка зная, что Тяня нет дома. Убить? Ебнуть по-тихому? Он сменил милость на гнев и передумал разрешать своему братишке ебаться с кем попало? — Не бойся, — хладнокровно говорит Чэн и разворачивается полностью. — Нихрена я не боюсь, — шипит Рыжий и пиздит, как дышит. Нет, не то чтобы он боялся, ему не совсем страшно, просто пиздецки жутко от этого ледяного взгляда. Удивительно, как, постоянно находясь под присмотром этого скалистого человека, Лео вообще смог вырасти таким уебаном. — Хорошо, — кивает Чэн, как будто говорит с ребенком. — Зачем я вам? — скалится Рыжий и сдерживает желание сделать шаг назад. — Что, захотелось увидеть жертву в лицо? — Нет. Хотел извиниться, — указывает глазами на его входную дверь, — за тот погром, который мои люди устроили здесь. — Серьезно, блять? — вздергивает бровь Рыжий. — Два года прошло. Поздно возмещать моральный ущерб. У него аж в жилах стынет оттого, насколько крутым он себя сейчас чувствует, дерзя этому здоровенному черно-ледяному… дяде. Кажется, за эти пару лет он стал ненавидеть его больше, чем Тянь. За раздолбанную квартиру, за мамины духи, за три месяца, за… — Это была не моя воля, — говорит Чэн. — Этот приказ отдал отец. — Да мне, — делает паузу и потом особый упор на «по», — похер. Пусть, сволочь, почувствует, каково это: когда с тобой общаются как с грязью. Рыжий такое говно всю жизнь, как собака из ведра, хлещет и не давится. И сейчас он даже сам не особо понимает, откуда столько смелости. Возможно, все просто навалилось: смерть Лео на его руках, слезы Юи, этот я-всегда-в-порядке взгляд Тяня. К нему снова постепенно возвращается ощущение, словно нихрена не менялось, все так и осталось там, разъебанное, и это пугает его до ужаса. Реально до ужаса. От этого стынет в крови. От этого трудно дышать. — Мне жаль, — говорит Чэн, — что тогда так все вышло. Я всю жизнь пытался слишком сильно контролировать Тяня, выковать из него достойного представителя бизнеса. Забывая, что он просто мальчишка. Рыжий задерживает дыхание. Вот, блять, от чего трудно дышать, оказывается. — До сих пор жалею об этом, — Чэн тупит глаза в пол и тут же поднимает их обратно. — И мне жаль, что умер Лео. Жаль, что Тянь успел побыть с ним так мало, в отличие от меня. — Поздно об этом думать, — холодно и стекловатно бросает Рыжий. — Отец бы поступил с этим щенком куда хуже, чем я. — Зачем это все говорить мне? — хмурится Рыжий. Чэн многозначительно — боже, это что, их привычка семейная? — на него смотрит. Сканирует, глаза-рентген, острые черты лица и вот эта вот атмосфера черной материи, циркулирующей вокруг. — Пойдем, — кивает он на лестничный пролет и ждет реакции Рыжего. — Я ничего не сделаю тебе. — Да не боюсь я, блин. Его внутренний голос говорит: а стоило бы. Но он спускается. Почему-то хочется верить в искренность слов этого ублюдка, который когда-то почти его нахрен пристрелил. Когда они выходят из подъезда, Рыжему в глаза бьется сразу все: закатное солнце, белобрысый хуй со здоровенными мышцами и черная Ауди. Какая-то пиздец дорогая ауди, может, только что из салона. Он не сразу даже вспоминает, что знаком с этим белобрысым чертом. — Привет, кухарочка, — ехидно ведет тот, когда Рыжий с Чэном подходят. — Би, — коротко бросает Чэн прежде, чем Рыжий успевает открыть рот, и тот молча кивает. — По-моему, — жеванно начинает Рыжий, — именно на таких тачках и похищают людей. — Действительно думаешь, что я такой плохой? — Не думаю, что ты хороший, — резко, резче, чем идут мысли, выплевывает Рыжий. Боже, он дерзит одному из сыночков лидера китайской мафиозной группировки с обширным влиянием. Такому вот: взгляд киборга, высоченный, взрослый, суровый мужик с таким же под боком. Хотя кого он обманывает — со вторым его сыночком он просто нахрен спит и, блять, живет. И они недавно похоронили их общую собаку. Что может быть хуже или лучше — карт-бланш на свинство. — Какого черта я тут торчу, — машет головой Рыжий и устало смотрит Чэну в глаза. От него идет дрожь по коже в прямом смысле. Но Рыжий стойкий, Рыжий выдерживает — просто сворачивается в улитку изнутри и прикидывает, сколько еще грубостей ему позволят сказать, прежде чем выстрелят в башку. — Просто хочу сказать тебе спасибо, — внезапно говорит Чэн, и его отшатывает. — Что, — глупо и без интонации выплевывает Рыжий. Пытается дышать. — Не хочу тебе врать: я считал тебя отбросом, проституткой и ничтожеством. — Ахуенно, — саркастически кивает Рыжий и два раза кивает. — Но теперь я вижу, что ты хорошо на него влияешь. Может, ты не так долго знаешь Тяня. Ему всегда нужен кто-то, кто будет за ним присматривать. Иначе он сломается. — Это что, — хмурится Рыжий, — какое-то сватовство? Типа, отдаем невесту с чистой совестью? Чэн усмехается, даже, кажется, по-настоящему. — Вроде того. У тебя получается держать его монстров куда лучше, чем у меня. — А у вас в семье все говорят пизданутыми метафорами? Чэн сдержанно выдыхает, и на секунду на его лице проскальзывает вот это вот: боже, на что я, взрослый ахуительный мужик, трачу свое время? Практически отцовское, практически настоящее, и Рыжий почему сейчас, прямо здесь, у подъезда своего дома, понимает: он действительно хотел для него лучшего. Для этого мудака по имени Тянь, для этого дьявола во плоти, хотел лучшего. Проблема лишь в том, что «лучшее» у всех разное. У Чэна — строгое, холодное, как арматура, кастет, акульи клыки или дисциплина высшего класса. У его брата — рыжее. Отвратно рыжее, злющее, гопарское. И он за это рыжее готов зубами глотку выгрызть. Он просто, твою мать, свернет за него горы, раскроит каждому морду в мясо, себе, если надо будет, раскроит. Вот так Рыжий себя чувствует рядом с Тянем. Как будто, чуть что, за него просто отдадут гребаную жизнь. — У меня есть подарок. — Если это не эта Ауди, — Рыжий кивает на машину, — то не надо. — Лучше. Чэн кивает Би, и тот открывает дверцу тонированной машины. Наклоняется, и за его спиной нихрена не видно — широкий, как шкафина, это даже не метафора, он реально здоровенный ебаный качок. Не то чтобы Рыжий завидует, но… Он практически уверен, что ему сейчас вручат какую-то пачку оружия, какие-то слитки, хуй знает. Он не в курсе, как работает мафия, что они там делают и какая у них валюта. Но Би разворачивается своей широченной, как дверь, спиной. Рыжий просто открывает рот. — Да вы гоните? Это могло быть что угодно: золотые цепи, чемодан бабок, новый кольт, ключи от второй такой ауди, труп Тяня, альбом его голых фоток из Пантеры. Но, сука, не это. Не ебаный щенок золотистого ретривера с красным ошейником в руках у этого мордобойца. — Вряд ли он сможет заменить вам Лео, — спокойно говорит Чэн. — Но он тоже забавный. — Пиздец, вы ебланы, конечно, ребята. Он выдает эту мусорку чисто на автомате и смотрит, как долбаный щенок — взгляд еще тупее, чем у Лео — безвольно висит в огроменных ручищах Би и пытается понюхать все вокруг. Он практически такой, он практически точь-в-точь как Лео. Его тупица Лэй-о. Лэй-о, Лэй-о, Лэй-о — шепот его отца, пока Рыжему шесть лет и он пытается заснуть. Его собственный шепот, пока Лео засыпает навсегда. Последнее, что тот услышал. Последнее, под что он перестал дышать. — Я не удивлюсь, — говорит Рыжий, — если этого щенка вы десять лет назад заморозили. Он, блять… — Я искал похожего, — кивает Чэн. — Думаю, вам не помешает ребенок. — Держи, поваренок, — Би настойчиво толкает ему в руки щенка. — Я второго пса вашего не выдержу. Рыжий аккуратно берет в руки щенка, и тот опасливо его обнюхивает. Хотя нет, не опасливо — ему похуй. Он удобно разваливается у него на руках и взглядом следит за летающей где-то сбоку мухой. — Почему, — цедит Рыжий, — вы сразу этого пиздюка Тяню не отдали? — Мне нужно было поговорить с тобой. — Нихуя конструктивного из разговора я не подчерпнул. — Возможно, — фыркает Чэн, садясь на переднее пассажирское, — я ничего конструктивного и не сказал. И захлопывает дверь черной тонированной Ауди, будто только что из салона. Та издает ревущий звук — врум-врум — и пафосно уезжает из его двора, который никогда таких машин в лицо не видел. Это пиздец. Чэн и Би — пиздец, комок в его руках — пиздец, лестница к его квартире — пиздец, открыть дверь со щенком на руках — пиздец. Он выдыхает, когда за ним с гулким стоном скрипит и закрывается дверь, и щенок, поежившись, принюхивается к странному запаху — печенье — в квартире. На нем красный ошейник, точно такой же, как был у Лео. Он выглядит как маленький Лео. Глаза у него на мокром месте, как у Лео. Разве что пахнет еще совсем щенком, а не взрослой собачиллой. Юи ему что-то кричит с кухни, а он еле-еле ее слышит. Держит в руках щенка и зачем-то поднимает выше, к сердцу, ближе к лицу. Он действительно похож на Лео. На их тупицу Лэй-о. Он не совсем понимает, как это происходит: открывшаяся сзади дверь и вышедшая из гостиной мама. Два голоса, слившиеся в один непонятный шум. С одной стороны Тянь, запыхавшись, кидает ему в затылок: я тебя у подъезда видел, ты не… С другой мама, у которой все руки в муке: слушай, жаль, что он не зашел, я… У них в квартире застывают все звуки в кристаллы. Рыжий поворачивается боком, чтобы щенка могли видеть и мама, и Тянь, и, с ахуевающей усмешкой ловя их взгляды по пять копеек, говорит: — Пиздец, правда? И с этим согласна, пожалуй, даже Юи.*
Вы: «Во-первых, ему нравится эта курица (но он пугается, когда она пищит)» Вы: «Во-вторых, у нее нормальное ебло» Вы: «В-третьих, слушай» Вы: «Мне надоело звать его Эй-Ты» Вы: «Ему пора дать имя» Малыш Мо: «предлагаю назвать его Вонючая Ебасосина» Вы: «Нет» Малыш Мо: «Ебланище Жирнозадое?» Вы: «У него не жирный зад!» Малыш Мо: «ладно» Малыш Мо: «Еблан?» Вы: «Ты?» Малыш Мо: «слушай» Малыш Мо: «имена черепах ниндзя заебись конечно» Малыш Мо: «но нет» Малыш Мо: «тем более твой пизданутый братец вручил его МНЕ» Малыш Мо: «так что имя выбираю я» Малыш Мо: «и пошел ты нахуй» Вы: «И какое ты выбрал?» Малыш Мо: «Ебланище Жирнозадое» Вы: «НЕТ.» Малыш Мо: «ну и пидор» Малыш Мо: «Крыса Полосатая?» Вы: «Шань, блять» Малыш Мо: «Я-ПИТОМЕЦ-ХЭ-ТЯНЯ-ПИДОРАСА-С-ГЛЯНЦЕВОЙ-ОБЛОЖЕЧКИ» Вы: «Мне хочется выселить тебя из квартиры» Малыш Мо: «лол» Малыш Мо: «пиздец» Малыш Мо: «два года назад ты мнея клешнясми засасывал в свою хату» Вы: «клешнясми?» Вы: «Это какой-то приступ эпилепсии?» Малыш Мо: «завались» Малыш Мо: «короче» Малыш Мо: «я заебался» Малыш Мо: «я б вообще звал его Псом, пох» Малыш Мо: «выбирай: Лэй-о или Хуй» Малыш Мо: «?» Вы: «…это, блять, действительно все варианты?» Малыш Мо: «значит, ХУЙ» Вы: «Ладно, ладно» Вы: «Пусть будет Лэй-о» Вы: «Непонятно, правда, что это вообще такое, но так и быть, уступлю место твоему детскому разуму» Малыш Мо: «отсоси, Хэ ебаный Тянь» Вы: «Я сейчас ухожу, завезу Лэй-о (боже) Юи, вернусь в семь» Вы: «Ты когда домой, солнце?» Малыш Мо: «когда ты помрешь от мудачества» Вы: «Примерно в девять?» Малыш Мо: «примерно в девять» Вы: «Мне что-нибудь приготовить?» Малыш Мо: «чиво блять» Малыш Мо: «ты курицу с лэй-о перепутаешь» Малыш Мо: «инлгда я думаю насколько же ты кретин» Малыш Мо: «и просто хочется СЪЕБАТЬСЯ» Вы: «Это значит “я тебя люблю”?» Малыш Мо: «это значит что я хочу съебаться» Вы: «И я тебя люблю, солнце» Малыш Мо: «буду в девять» Малыш Мо: «и не трогай мою собаку» Вы: «Твою?» Малыш Мо: «………………………………….» Малыш Мо: «господи ебаный в рот какой же пиздец» Малыш Мо: «ладно» Малыш Мо: «нашу» Вы: «Повтори» Малыш Мо: «че» Вы: «Повтори это» Малыш Мо: «это текстовые сообщения, дебилоид» Вы: «Пожалуйста» Малыш Мо: «нашу собаку» Малыш Мо: «у нас есть собака» Малыш Мо: «она наша» Малыш Мо: «потому что она есть у нас» Малыш Мо: «я сука специально все выделил курсивом чтобы ты ОТЪЕБАЛСЯ» Малыш Мо: «доволен?» Вы: «Жду тебя дома, Шань» Малыш Мо: «и я тебя, придурок».— там, по дороге домой, с воем горят мосты. там, где дом, есть только я, солнце и ты.