Султан моей души

А тем временем, юная Санавбер уже забылась крепким сном, лёжа в своей постели, свернувшись в клубок, подобно кошке, не сомневаясь в том, что возлюбленный снова призовёт её к себе в покои. Только девушка не учла одного, что, успев изрядно, истосковаться по ней юный Шехзаде, одетый в парчовый кафтан цвета морской зелени, сам явился к ней в покои, чем и невольно всполошил весь гарем, который до сих пор шумел, как растревоженный улей, но парню было всё равно. Он нуждался в тепле и ласке любимой девушки. Конечно, молодого человека мучили угрызения совести из-за того, что всю ночь душевно проговорил с ней вместо того, чтобы спать. Даже сейчас он стоял возле её постели и заворожённо любовался ею, мысленно признавая, что в эти самые минуты, Санавбер похожа на прекрасного ангела. Она была такой, же, чистой, невинной, умиротворённой, обворожительной и, наконец, желанной. От понимания этого, юноша умилённо вздохнул и добродушно заулыбался, сам не заметив того, как плавно опустился возле неё на колени и самозабвенно принялся ласково поглаживать её по бархатистым щекам, чем разбудил любимую, из-за чего она вздрогнула от неожиданности, но лениво открыв бирюзовые глаза, увидела перед собой своего возлюбленного, из-за чего её, так и взывающие к новым головокружительным неистовым поцелуям, алые губы медленно расплылись в ласковой улыбке --Селим, с тобой не поспишь.—трепетно выдохнула юная девушка, и, не говоря больше ни единого слова, сама прильнула к его мягким тёплым губам с жарким поцелуем и, обвив мужественную шею изящными руками. --Нет.—уловив её шутливый тон, добродушно рассмеявшись, заключил юноша в перерыве между их поцелуями. Девушка всё поняла и измученно вздохнула. Чуть позже парочка лежала в постели, прижавшись друг к другу и о чём-то тихо разговаривала, не обращая внимания на время, а между тем, вечер плавно вступал в свои права. За окном плавно сгущались сумерки, окрашивая всё вокруг в: синий, тёмно-голубой, фиолетовый и зелёный тона. Во дворце слугами зажигались факелы и свечи в канделябрах, но, а ближе к ночи из темницы вышла Ламия Хатун, решившая отомстить проклятой москальке тем, что пробралась в её покои, и, не обратив внимания на то, что рядом с ней спал Шехзаде, влила в стоявший на тумбочке серебряный кубок с фруктовым шербетом, переданный ей незаметно каким-то молоденьким агой яд с оспой. Только Хатун не учла одного, что из-за невыносимой жары в покоях его возлюбленной, юноша ненадолго проснётся и выпьет всё содержимое кубка, так как ему сильно захочется пить. Утром юная икбаль проснулась от того, что её любимый весь горел, обливаясь потом и бредил. Она ничего не понимала, пока хорошенько его ни осмотрев, к своему ужасу обнаружила оспинные высыпания на всём его красивом мускулистом теле. Это заставило Санавбер мгновенно собраться с мыслями, и, выбравшись из постели, выйти из покоев и позвать к себе главную смотрительницу гарема Джанфеде. Когда, же она подошла к не на шутку чем-то встревоженной фаворитке и спросила, что той нужно, девушка приказала никого к ней в покои не впускать из-за того, что их Шехзаде отравили оспой. Теперь он находится между жизнью и смертью, откуда юница, непременно вытащит его всеми ей доступными и недоступными средствами. Главное не устраивать панику в гареме. Кадфа всё поняла и пообещала всё исполнить. На этом они расстались. Санавбер вернулась в покои, и, взяв из тайника шкатулку с зельями, ядами и противоядиями, принялась искать необходимое, но его не оказалось, из-за чего девушка принялась варить его самой. Для этого ей понадобились необходимые травы, собственная кровь и заговоры. Затем, смешав все необходимые инградиенты, девушка принялась варить над камином необходимое целебное зелье, читая древние заклинания с молитвами, которым её в своё время обучила покойная бабушка. Вот только как бы главные служители гарема юного престолонаследника вместе с его Баш Хасеки ни пытались всё скрыть и сами справиться, известие о страшной болезни Селима достигло Стамбула, а именно дворца Топкапы, где уже несколько дней, как оправился от внезапной комы Султан Сулейман. Их он получил на совете Дивана, из-за чего и, понимая, что будущее его Династии в опасности, Султан мгновенно прервал собрание, и, быстро собравшись, отправился в санджак к наследнику для того, чтобы лично увидеть то, в каком состоянии находится бедняга и уже потом решать, какие меры принимать для спасения Империи от хаоса. Он прибыл в Конью на следующий день, где его встретили Баш Хасеки Селима с его девятилетним Шехзаде Мурадом Джанфеде Калфа и кизляр-ага Газанфер. Они все почтительно поклонились Повелителю, заметив его мрачность, скорее обеспокоенность. --Немедленно проводите меня в покои моего Наследника! Я желаю, лично увидеть то, в каком он сейчас состоянии!—не терпя никаких возражений Газанфера-аги, приказал Султан. Тот, хотя и выглядел ошалелым, но спорить не стал и покорно повёл Властелина в гарем на территорию фавориток к покоям икбаль Престолонаследника, даже не зная, живой, ли он ещё, либо уже отошёл в мир иной. А тем временем, когда все дворцовые уже впали в отчаяние, в покоях своей возлюбленной, Селим, наконец-то, очнулся и, открыв красивые серо-голубые глаза, увидел, что до сих пор лежит в её постели, уже обмытый и переодетый в чистую шёлковую пижаму цвета морской волны, а рядом дремлет юная возлюбленная, одетая в лёгкое шёлковое платье мятного цвета, обшитое серебристым кружевом и дополненное блестящими газовыми рукавами. Шикарные золотисто-каштановые длинные волосы были распущены и украшены топазовыми нитями. Он залюбовался ею, из-за чего из его мужественной груди вырвался вздох искреннего умиления, а губы расплылись в ласковой улыбке, благодаря чему, юная девушка встрепенулась, и, заметив, что её любимому стало лучше, вся переполненная восторгом, прижалась к нему и пылко расцеловала, но вспомнив о том, что весь дворец ждёт от неё, хоть каких-то известий, выбежала на террасу для фавориток и радостно объявила всем: --Раздавайте золото и готовьте шербет! Наш Шехзаде Селим вернулся к нам с того света! Скоро он полностью поправится! От услышанного известия, появившиеся в гареме, Султан с его сопровождением вздохнули с облегчением. Что, же, касается Санавбер, она вернулась в свои покои, где её терпеливо ждал юный Шехзаде, которого интересовало лишь одно, сколько он проболел, о чём и немедленно спросил, с огромной нежностью смотря на любимую девушку, при этом его голос ещё не вернул себе былую силу, из-за чего в нём ощущалась небольшая и еле заметная дрожь: --Сколько я здесь уже нахожусь, Санавбер? Она трепетно вздохнула, и, снова сев на край постели возле него, ласково ему улыбнувшись, очень нежно погладила по бархатистым щекам, и, ничего не скрывая, ответила: --Неделю, Селим. Только сейчас, ты всех нас спас своим возвращением, даже не представляя, как сильно порадовал свою семью.—и не говоря больше ни единого слова, самозабвенно прильнула к его губам с пламенным поцелуем, на который он благодарственно ответил. Его руки потянулись к бриллиантовым пуговицам на платье Хатун, желая, обнажить ей упругие полушария груди для того, чтобы приласкать её. При этом, юная девушка, аж, вся затрепетала от сладкого возбуждения, чувствуя, как учащённо забилось её многострадальное сердце, а на красивом лице выступил румянец лёгкого смущения, но, понимая, что вот-вот, к ним придёт Повелитель, стремительно приближающиеся, уверенные шаги которого, она уже отчётливо слышала за дверью, решительно отстранилась от, впавшего в недоумение, смешанного с нескрываемым разочарованием, избранника, что хорошо просматривалось в его красивых серо-голубых глазах, чуть слышно объяснила с оттенком призыва к благоразумию: --Селим, позже! Сейчас сюда придёт Повелитель. Он приехал к нам в Конью, узнав о твоей внезапной болезни. Юноша оказался глубоко потрясён услышанным, ведь в последние года два-три, его отношения с отцом, далеко нельзя было назвать душевными и полными взаимного понимания с согласием. Напротив, они были испорчены постоянными подозрениями Султана в том, что Престолонаследник может, запросто сместить его с трона и сам сесть на него, благо у юноши появились сторонники в совете Дивана, среди высокопоставленных сановников, не говоря уже о некоторых частях в янычарских корпусах, успевших разочароваться в политике старого Султана, помешанного на нравственности с философией и прочей старческой ерундой, забыв о том, что он не только отец единственного, чудом оставшегося в живых Шехзаде, но и о том, что является Правителем огромной Османской Империи. Теперь он стал чрезмерно подозрительным, вспыльчивым и несносным. Зато его Престолонаследник активно занимался благоприятной для Государства политикой, хотя и из своего санджака, проводя массу развивающих реформ, идущих на пользу населению с воинскими подразделениями, что отвлекало юношу от его апатии, вызванной угрызениями совести от казни младшего брата-предателя и бунтовщика Шехзаде Баязеда. В данный момент, лёжа в постели, Селим даже в какой-то степени впал в лёгкое оцепенение, опасаясь того, что отец приехал не только для того, чтобы справиться о его здоровье, но и для того, чтобы казнить и его, обвинив в подсиживании и угрозе правлению, которое пришло в запустение уже как год. Даже руки юноши стали ледяными, что не укрылось от Санавбер. Она всё поняла, и, одарив избранника подбадривающей улыбкой, успокоила, заверив в том, что всё пройдёт хорошо. --Не оставляй меня, Санавбер! Мне нужна твоя моральная поддержка.—дрожащим от волнения, приятным тихим голосом попросил любимую юноша, с невыносимым душевным отчаянием смотря на неё. Она сдержано вздохнула, и, осторожно коснувшись его мускулистого плеча, легонько похлопала и заверила в том, что никуда не уйдёт. Селим постепенно успокоился и тяжело вздохнул. В эту самую минуту, стражники открыли дверь, а Газанфер-ага объявил о приходе Повелителя, что заставило юную икбаль встать с постели и почтительно поклониться. Что, же касается её избранника, он замер в ожидании неизбежного разговора с отцом. Тот не заставил себя долго ждать, и, царственно войдя в покои, стремительно подошёл к наследнику, и, убедившись, что ему действительно лучше, грозно посмотрел на главную Калфу с кизляром-агой и спросил: --Как вы посмели такое допустить? Разве я приблизил вас к моему наследнику не для того, чтобы вы оберегали его от всех опасностей?! Вы вообще понимаете, что за такую неосмотрительность, я немедленно прикажу вас всех казнить! Понимая, что ситуация набирает критический, даже опасный оборот, юная Санавбер Хатун решила взять весь удар на себя, тем-самым спасая жизни всем дворцовым. Она тяжело вздохнула и осторожно объяснила: --Великодушно простите меня за дерзость, Государь. Только покушались не на нашего Шехзаде, а на меня, его икбаль. Вероятно, кто-то из моих завистниц, ночью проник в нашу с ним спальню и подлил яд в кубок с шербетом, что стоял на прикроватной тумбочке, да и, ночью было, действительно очень жарко. Вот наш Шехзаде, ни о чём не подозревая, выпил отравленный шербет. Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого пожилой Великий Султан пристально уставился на, стоявшую перед ним в почтительном поклоне хорошенькую круглолицую девчушку с золотистыми волосами, большими выразительными голубыми глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми ресницами, обладающую пышными формами, стройной, даже утончённой талией, бархатистыми, залитыми румянцем щеками и пухлыми, манящими губками, не понимая того, как он раньше не видел такой редкостной красоты. --Как твоё имя, Хатун и кем ты приходишься моему наследнику?—уже смягчившись из-за того, что попал под обаяние русинки, поинтересовался Повелитель. Девушка, оставаясь в том, же, положении, чуть слышно выдохнула, дрожащим от волнения мелодичным приятным голосом: --Моё имя Санавбер, и я являюсь возлюбленной фавориткой нашего Шехзаде Селима. Я родом из Московии. При этом юница хорошо ощутила то, как возлюбленный незаметно для всех присутствующих в покоях, людей, крепко сжал её руку в своей, что придало ей уверенности в себе. Понимая, что Повелитель может, легко потребовать Санавбер себе в наложницы, не заботясь о том, что между ней и Селимом пылает чистая, как родниковая вода, полная огромной нежности, любовь, бесшумно появившаяся в покоях подопечной, Баш Хасеки выручила парочку искусной ложью, предварительно, почтительно поклонившись. --Повелитель, пожалуйста простите меня за дерзость. Только я вынуждена известить Вас о том, что фаворитка Шехзаде Селима Санавбер Хатун беременна. –объявила она, уже пожирающему похотливым взглядом тринадцатилетнюю девицу, от чего та чувствовала себя неуютно, да и сам наследник, заметно занервничал, Властелину, бросив на парочку молниеносный взгляд, говорящий им о том, что они могут успокоиться, ведь Баш Хасеки из благодарности своей воспитаннице за то, что она вернула Империи наследника своим глубоким познанием в знахарстве, непременно всё уладит, чем, собственно она и занималась сейчас. Из этого Падишах понял, что ему ничего не светит от прекрасной русинки, и, пожелав сыну скорейшего выздоровления, а его икбаль благоприятной беременности с лёгким разрешением новым Шехзаде, вышел из покоев к огромному душевному облегчению парочки, приказав главной Калфе, приготовить ему на ночь какую-нибудь Хатун и привести её в покои, которые до болезни занимал Селим. Джанфеда всё поняла, и, почтительно откланявшись, спустилась в общую комнату для того, чтобы выбрать подходящую по вкусу Султана, Хатун, хотя она уже знала кого отправит в покои—Ламию Хатун. Тем, же, вечером, окончательно морально раздавленная, Ламия Хатун, которая была одета в лёгкое полупрозрачное сиреневое платье уже стояла в почтительном поклоне перед пожилым Султаном, облачённым в шёлковую серую пижаму и парчовый черничного цвета халат, при этом она не смела даже взглянуть на него из-за того, что ей было отвратительно, но пришлось собрать в себе все силы. Хатун даже судорожно, не говоря уже о том, что вся, дрожа от, переполнявших чувств, вздохнула, и, получив высочайшее позволение, робко подошла, и, плавно опустившись на одно колено, поцеловала полы халата, не смея даже вздохнуть. При этом, Повелитель бережно дотронулся до её, аккуратно очерченного подбородка сильной рукой, плавно поднял с колен, и, не говоря больше ни единого слова, решительно принялся целовать, раздевать и ласкать испуганную до смерти, Хатун, требуя от неё выполнения таких вещей, от которых её воротило, но она покорно выполняла, мысленно молясь о том, чтобы всё скорее закончилось. Её молитвы были услышаны под утро, когда Султан выгнал Хатун. Она, вся дрожа от, переполнявшего её всю отвращения и жгучей ненависти на проклятую москальку, выбралась из постели, и, собрав своё платье с пола, ушла. Покинув проклятые покои, Ламия шла по коридору, ничего не видя из-за, застлавших изумрудные глаза, пелены горьких слёз. Она даже не сдерживала в себе рыдания, а в мыслях проносилось одно: «Я хочу умереть! Зачем мне жить, ведь я вся в грязи, словно девка из дешёвого портового барделя!?» Наконец, так и не заметив того, как дошла до территории гарема, где её встретила, вернувшаяся из кухни, Санавбер, ходившая туда за охлаждающим шербетом для себя и Селима. Девушки поравнялись. После чего, не говоря ни единого слова, Ламия накинулась на противницу с мощными пощёчинами. Санавбер не ожидала такого нападения и даже инстинктивно попыталась защититься. Только всё безрезультатно. Её противница находилась в таком ужасном душевном состоянии, что полностью не владела собой и избивала, уже лежащую на каменном полу и в крови, прекрасную икбаль юного Престолонаследника. Вот только забить несчастную девушку до смерти, Ламии не позволили, вовремя прибежавшие на шум, возглавляемые Газанфером-агой, молодые аги. Они мгновенно оттащили, уже бьющуюся в истерике, рыжеволосую Хатун от, уже не подающей никаких признаков жизни, Санавбер Хатун, лицо которой было избито. -- Бросьте Ламию Хатун в темницу! Шехзаде решит её судьбу, когда полностью поправится!—приказал помощникам кизляр-ага, и, крайне бережно подхватив икбаль на руки, утащил её в лазарет, где, уложив на кушетку, приказал лекарше, из кожи вон лезть, но вернуть избраннице Престолонаследника утраченную красоту. Та всё поняла и взялась за своё ремесло. Не желая, ей мешать, Газанфер-ага вернулся в гарем, в панике, думая над тем, как ему утром деликатно сообщить обо всём Баш Хасеки и особенно Шехзаде Селиму с Повелителем. Среди ночи, так и не дождавшись возвращения к нему возлюбленной, Селим на ватных ногах и пошатываясь, покинул гарем, и, узнав от преданного Газанфера о том, что в ходе несчастного случая, Санавбер Хатун находится в лазарете, пришёл туда, но только подойдя к постели, шатаясь из-за невыносимого головокружения, словно корабль в беспощадный шторм, как лишился чувств, упав на пол возле кушетки, на которой спала его избранница, чем и разбудил её. --Селим!—встревоженно воскликнула юная девушка, склонившись над любимым, что привлекло к ним внимание молодых помощниц лекарши. Они мгновенно подошли к парочке и принялись приводить в чувства юного Престолонаследника, втирая ему в вески эфирное масло с весьма резким запахом, благодаря чему, он постепенно и уже лёжа на соседней кушетке, очнулся, но для своего успокоения, лекарша оставила его вместе с юной икбаль, красивое лицо которой не особо-то и пострадало в ходе избиения, ещё на пару-тройку дней, а после отправить их в покои к кому-нибудь из них, периодически проверяя, как они себя чувствуют. Конья. Неделю спустя. За это время Селим с Санавбер полностью поправились, и, придя в ужасное душевное состояние Ламии Хатун, вызванное отвратительным хальветом с Повелителем, простили её, став к ней ближе душевно, благодаря чему молодые люди выяснили все свои разногласия и даже подружились. Ламия перестала питать иллюзии о возможном счастье с Шехзаде. Теперь она стала служанкой Санавбер. Нурбану Султан души не чаяла в воспитаннице, продолжая наставлять её на истинный путь. Они часто проводили время вместе, душевно беседуя за распитием шербета, даже не подозревая о том, что в один из зимних, даже морозных вечеров, когда Повелитель призвал к себе наследника, между ними произошёл резкий и весьма неприятный разговор, о котором юная Санавбер узнала, когда, словно почувствовав не ладное и не обращая внимания на, приказы стражников вернуться в гарем, все-таки вбежала в султанские покои, и, приблизившись к балкону, увидела, как Повелитель крепко схватил ничего не понимающего сына за горло, что у того, аж из красивых серо-голубых глаз брызнули слёзы искреннего недоумения с невыносимым страхом. При этом, Властелин грозно смотрел на него и гневно прокричал, что у юной девушки, аж пошёл мороз по коже: --Ах, ты нечестивец! Ещё смеешь в наглую лгать мне, своему Повелителю в том, что не подсылал ко мне наёмника для того, чтобы тот меня убил, а ты беззаботно сел на трон?! Так я тебе сейчас такой трон устрою!—и не говоря больше не слова, грубо припечатал сына к каменной стене, и, когда тот плавно сполз по ней на пол и встал на колени, пытаясь откашляться и отдышаться, по-прежнему ничего не понимая, но продолжая уверенно настаивать на своей невиновности и преданности отцу, тот, же со своей стороны, игнорируя искренние признания наследника, занёс над его головой меч, намереваясь тут, же казнить, как, в эту самую минуту между ними встала тринадцатилетняя Санавбер с воинственными словами и, сжимающая в руке острый кинжал, направленный себе на грудь: --Что, вы за отец такой, раз отбираете жизни у собственных детей, беря грех на душу за их загубленные безвинные души?! Даже животные не поступают так со своим потомством! Вы настоящее чудовище! Османской Империи не нужен больше такой Повелитель! Нам всем нужен такой Властелин, который не станет отнимать жизни подданных, основываясь лишь на своих больных подозрениях!—яростно кричала юная девушка, защищая, постепенно приходящего в себя, любимого, который ошалело смотрел на это всё и помалкивал, хотя испытывал невероятную гордость и восхищение её отвагой. Даже Повелитель от такой яростной воинственности Хатун опешил, мысленно отмечая, что она, в эти минуты похожа на тигрицу. --Что ты себе позволяешь, Хатун!? Опомнись! Да, за такие угрозы, я прикажу стражникам немедленно казнить тебя!—гневно вскричал Сулейман, наконец, опомнившись и враждебно смотря на девушку. Только и она не собиралась уступать ему ни в чём. Вместо этого она лишь ядовито усмехнулась, и, раскинув руки, вызывающе бросила: --Вперёд! Я к Вашим услугам, Султан изверг и убийца собственных детей! Только, уже окончательно потерявший над собой контроль, Повелитель замахнулся на девушку саблей, но ей на защиту выступил Шехзаде Селим, вовремя опомнившийся от нервного потрясения, из-за чего удар пришёлся по нему. Он оказался серьёзно ранен, и, истекая кровью, ошалело рухнул на каменный пол, успев потрясённо и чуть слышно воскликнуть: --Отец, за что! Я ненавижу вас! После чего потерял сознание под крик ужаса, кинувшейся к нему, возлюбленной, из ясных бирюзовых глаз которой текли слёзы. --Селим, не оставляй меня! Ты мне нужен! Я люблю тебя!—с невыносимой болью в тихом голосе проплакала она. Только юноша уже не слышал её. Он провалился в глубокое беспамятство. Благодаря чему, гнев в Повелителе прошёл. Осознав, что он убил своего последнего сына, рухнул на колени возле него, и, горько рыдая, принялся умолять сына о прощении, за что и получил испепеляющий и полный огромной ненависти бирюзовый взгляд юной девушки, угрожающе прошипевшей ему, словно давая обет: --Если Шехзаде умрёт, я лично приду и убью вас, Повелитель! Пусть, это станет последним, что я сделаю в моей жизни! Бойтесь меня! Отныне, мы, как и все ваши невинно убиенные дети, станем вашим самым жутким кошмаром! Не сомневайтесь, я это очень хорошо умею делать.—и не говоря больше ни слова в адрес изверга, положила руку на кровоточащую рану любимому и принялась лихорадочно что-то шептать над ним, пытаясь заговорить, остановить кровь и хоть немного залечить рану. Зато сам Султан, пришедший в ужас от всего, что сам натворил, вышел из покоев и отправился прогуляться в сад, надеясь на то, что это поможет ему, хоть немного успокоиться и привести мысли в порядок. Последние, полные глубокого искреннего душевного разочарования и невыносимой боли, слова сына о том, что он его теперь ненавидит, больно врезались в душу пожилого Султана. Он действительно стал опасен для своей семьи, от которой уже, по сути, никого и не осталось в живых, кроме Луноликой дочери Михримах, да и то она уже три года как жила в Трабзоне и не желала знать родного отца. Слишком много боли он принёс и ей. А между тем, морозная погода неожиданно сменилась сильной метелью, вернее даже бураном. Только это не останавливало пожилого Султана. Он мчался обратно в столицу, не обращая внимания на, душившие его, горькие слёзы, и, прекрасно осознавая, что убил последнего наследника, оставив Османскую Империю без приемника. По крайней мере Сулейман так считал, но это не так. Ведь во дворце провинции Конья, благодаря молитвам с заговорами юной фаворитки Шехзаде Селима, опасность для его жизни миновала. Теперь он, уже придя в сознание, лежал в постели своих покоев в кругу любимой Нурбану и фаворитки, которая обрабатывала ему рану специально исцеляющей мазью, продолжая, что-то шептать. --Хатун, пощади себя! Тебе ещё детей рожать от нашего Шехзаде!—с нескрываемым беспокойством обратилась к девушке Баш Хасеки, заметившая, что её подопечная так сильно изнурила себя врачевательством и возвращением к жизни их возлюбленного, что казалось ещё немного, и сама сляжет в постель. Вид у девицы был ужасным: вся бледная, измождённая и с опухшими от недавних слёз ясными бирюзовыми глазами. Только Санавбер ничего и никого не замечала, погружённая в своё действие. Она находилась, словно в глубоком трансе, из которого вышла лишь тогда, когда всё завершила и убедилась в том, что теперь её любимый непременно поправится. Ей было даже не до, горящих в мраморном камине, дров, распространяющих по всему пространству шикарных покоев приятное тепло и медный отсвет от пламени, который дополняли свечи в канделябрах. --Теперь всё. Шехзаде встанет на ноги через два-три дня.—измождённо выдохнула девушка, и, встав с постели возлюбленного, на краю которой сидела, пошатываясь и на ватных ногах побрела к выходу, но не пройдя и нескольких шагов, рухнула на дорогой ковёр без чувств, что заставило Баш Хасеки мгновенно выйти из глубокого мрачного забытья в котором находилась всё это время. --Лекаря сюда немедленно!—громко крикнула она стражникам. Те всё поняли, и, почтительно откланявшись, убежали выполнять приказ. Баш Хасеки, игнорируя путающийся подол шикарного сиреневого парчового платья, украшенное золотым кружевом и шёлком с газом, кинулась к подопечной и принялась приводить её в чувства своими методами. Только девушка никак не откликалась, а всему виной было нервное и энергетическое истощение, как позже констатировала дворцовая лекарша. Девушке необходим был отдых от всего, хотя бы на пару дней. Баш Хасеки всё поняла и приказала служанкам, среди которых была и Ламия Хатун, своей подопечной приложить все усилия для того, чтобы обеспечить своей госпоже покой. Рабыни поняли её, и всеми силами старались вести себя тихо, как мышки. Два дня спустя. В этот ясный солнечный зимний день, когда, едва ощущался лёгкий морозец, уже полностью поправившийся после ранения, Шехзаде Селим стоял на балконе своих просторных покоев и задумчиво смотрел вдаль, не в силах поверить в то, что после такого серьёзного, можно сказать, что смертельного ранения, он остался жив, благодаря Санавбер Хатун, своей возлюбленной. Но вот как ему забыть, нанесённое отцом-Повелителем, оскорбление, которым он, разом, убил в юноше всю сыновью любовь с уважением и преданностью, из-за чего из мужественной груди его вырвался печальный вздох, а в ясных серо-голубых глазах невыносимая душевная боль только усилилась. Ведь в лице жестокого Властелина Османской Империи, Селим потерял горячо любимого отца, а всё из-за того удара саблей. --Больше у меня нет отца. Есть только жестокий и не щадящий никого Повелитель.—чуть слышно и с душераздирающей скорбью в тихом мягком голосе, потеряно произнёс юноша. В эту самую минуту к нему бесшумно и слегка придерживая полы шёлкового нежного голубого платья с блестящим кружевом и газовыми рукавами, вышла, сияя доброжелательной ласковой улыбкой, Санавбер. Её шикарные длинные золотисто-каштановые длинные волосы были распущены и заколоты сзади бриллиантовым гребнем. --Душа моя!—с огромной нежностью выдохнула юная девушка, раскрыв перед избранником свои широкие объятия, в которые он с трепетным и, полным искреннего умиления, вздохом он вплыл, ощущая то, как от заботы юной девушки невыносимая боль от последнего общения с Повелителем, постепенно исчезает. На душе становится тепло, легко и хорошо. --Не думай о плохом, Селим. Не сомневаюсь, что скоро у тебя с отцом всё наладится. Возможно, он уже искренне сожалеет обо всех тех не справедливых обвинениях, что высказал позавчера.—желая, хоть немного утешить любимого, душевно произнесла юная девушка, чувствуя, с какой искренней нежностью, он гладит её по бархатистым щекам, что доставляло ей несказанное удовольствие. Она даже на мгновение закрыла бирюзовые глаза и трепетно вздохнула, чем и вызвала у него восхищение. --Я не хочу говорить о нём, Санавбер! Лучше поговорим о нас с тобой.—осторожно и с очередным печальным вздохом предложил девушке Шехзаде. Она всё поняла, и, не желая, докучать ему самой болезненной для него темой, прильнула к его мягким тёплым губам и очень нежно поцеловала. --Я хочу родить тебе ребёнка, Селим. Вернее много детей, которые станут нашей радостью, счастье и смыслом жизни совсем, как наша любовь.—наконец, призналась любимому юная девушка, что стало для него исцеляющим бальзамом. Они согрели ему израненную душу, благодаря чему, он, окрылённый и, не говоря ни единого слова, ловко подхватил её так, словно она была невесомой пушинкой, себе на руки и принялся кружить. При этом, парочка звонко весело смеялась и напоминала беззаботных детей. За это время, красивый светловолосый юноша, хотя и опустил возлюбленную на мраморный пол, но продолжал сжимать её стройный стан в нежных объятиях. Возлюбленные добровольно тонули в ласковой бирюзовой бездне глаз друг друга, из которой им совсем не хотелось всплывать на поверхность. Их мягкие тёплые губы снова воссоединились в длительном и полном огромной любви, поцелуе, которому, казалось, не будет конца. Топкапы. Вот только, в отличие от своего уже единственного сына, Султан Сулейман даже и не собирался прощать ему то, что скрыл от него красавицу Санавбер Хатун, подсунув к нему в постель глупую курицу Ламию, из-за чего решил отомстить Шехзаде тем, что приказал своим наёмникам, тайно привезти в столицу Селима с его фавориткой. И вот, спустя пару дней, юный Шехзаде Селим оказался в темнице главного двор-ца, не понимая того, в чём он провинился перед отцом, раз тот не нашёл ничего лучше, как поместить его сюда, в тёмную холодную каменную камеру, куда даже не проникал солнечный, либо лунный свет. Почему Властелин избегает своего сына? Где его возлюбленная Санавбер? Что с ней? Жива ли? В светловолосой голове проно-сились самые мрачные и, сводящие его с ума, мысли, из-за чего юноша не нашёл ни-чего лучше кроме, как подойти к двери и, подозвав молчаливого стражника, спро-сить у него: --Зачем вы поместили меня сюда? Я наследник Престола и хочу говорить с моим По-велителем! В ответ стражник лишь ядовито бросил: --Ваши дела с Повелителем меня не касаются! Он приказал бросить Вас сюда, мы это сделали! Дальше объясняйтесь с ним, если, конечно, Властелин захочет общаться с Вами, Ваше Высочество! Вот только холодные, как лёд его слова, полные огромного безразличия, ещё боль-ше огорчили юношу, заставив его, потерянно вздыхая отойти в самый дальний тём-ный угол, где он сел на деревянную скамью и, прижав колени к мужественной груди, обхватил их сильными руками и спрятал в них лицо, но просидеть в одиночестве ему не пришлось, ведь в эту самую минуту с оглушительным скрипом открылась тяжёлая дубовая дверь, и в камеру вошла с горящим факелом в руках, одетая во всё тёмное, Гюльфем Султан, приятное лицо которой выражало чрезвычайную серьёзность вме-сте с обеспокоенностью. Она внимательно осмотрелась по сторонам и, найдя взгля-дом, наконец, Престолонаследника, плавно подошла к нему и, сев на скамейку рядом с ним, тяжело вздохнула и чуть слышно заговорила, привлекая к себе его внимание: --Повелитель совсем обезумел от подозрительности, да и бросил Вас сюда для того, чтобы Вы не помешали ему обрести Вашу возлюбленную Санавбер Хатун в свой га-рем. Этим вечером она идёт к нему на хальвет. Её уже готовят. Только для того, что-бы ей этого избежать, я приказала калфе, которая её поведёт в главные покои зелье, которое введёт Хатун в искусственную кому. В ней она пробудет до тех пор, пока ни решится Ваша собственная судьба. Потом я сама выведу Хатун из комы и подумаю над тем, как вас объединить. Селима эти слова совсем не обнадёжили. Напротив, мысли о том, что отец домога-ется его возлюбленную, заставило юношу обратиться к собеседнице с отчаянной просьбой о том, чтобы она помогла ему выйти из темницы, но молодая женщина лишь печально вздохнула и, молча. Покинула камеру. Юноша остался совсем один, не находя себе места от беспокойства за любимую девушку, из-за чего он напоминал разъярённого льва, который в панике мечется по клетке, пока, наконец, снова ни по-дошёл к двери и громко, ни приказал: --Выпустите меня отсюда, немедленно! Вот только в ответ он получил мрачное молчание, не говоря уже о том, что, к его глубокому удивлению и одновременно радости, дверь оказалась открыта, что позво-лило юноше беспрепятственно покинуть подземелье и стремительно отправится, где калфы уже вели по, освещённому лёгким медным мерцанием от горящих настенных факелов, «золотому пути» бледную и напоминающую, идущего на эшафот, пригово-рённого к смерти, узника, Санавбер Хатун, которая была облачена в полупрозрачное сиреневое шёлковое платье, в котором отчётливо проглядывались её соблазнитель-ная упругая обнажённая грудь, не говоря уже про все изгибы и округлости стройной фигуры. Шикарные золотисто-каштановые длинные волосы были распущенны и украшены бриллиантовыми нитями. В руке девушка сжимала склянку с сильнодействующим ядом, который она решила выпить прежде, чем отвратительный пожилой Султан прикоснётся к ней. Только он ей не понадобился, ведь, в эту самую минуту, к ней стремительно подбежал Шехзаде Селим и, оттолкнув от неё, попытавшихся, ему воспрепятствовать калф и аг, не гово-ря ни единого слова, заключил возлюбленную в крепкие мужские объятия и, не го-воря ни единого слова, решительно подхватил её к себе на руки, затем отнёс в свои покои и, уложив в постель, обрушил на неё целый шквал, состоящий из: жарких по-целуев, головокружительный ласк и неистовых слов любви, которой они самозаб-венно предавались, заполняя просторную спальню сладострастными стонами, плавно переходящими в крик. А тем временем, так и не дождавшись наложницу, Султан Сулейман пришёл в та-кую неописуемую ярость, что немедленно отправился в коморку своего хранителя покоев пожилого грека по имени Берджан и, схватив его за шиворот парчового каф-тана, гневно принялся выяснять у него, почему к нему не привели Санавбер Хатун. Хранитель покоев, весь запинаясь, потея и краснея, доложил: --Калфы с агами уже вели к Вам наложницу, но, в эту самую минуту примчался Шех-заде Селим и, растолкав всех, забрал девушку. Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого у Сулеймана едва ни случился нервный припадок. Он, аж весь позеленел, а на лице заходили желваки, в связи с чем престарелый Берджан-ага боялся самого страшного, что Повелитель сей-час, в порыве ярости отправится в Престолонаследнику и убьёт его, чем обречёт Ди-настию на вымирание, из-за чего мысленно молил Султана о благоразумии. Только Сулейман не внял его мысленным мольбам и, случайно догадавшись о том, что его единственный сын, возможно находится в своих покоях, стремительно по-мчался туда. Он ворвался в просторные покои в тот самый момент, когда возлюбленные уже от-дыхали после, внезапно вспыхнувшей, между ними головокружительной страсти, лё-жа в объятиях друг друга и о чём-то тихо беседуя, прерываясь на жаркие поцелуи, укрытые парчовым покрывалом. Между ними, казалось бы, наступил мир и покой, но он получился очень хрупким, ведь, в эту самую минуту, к сыну подлетел почтенный Султан и со яростными словами: --Ах, подлый нечестивец! Да, как ты посмел покуситься на мою наложницу?! Да, я за это прикажу казнить тебя, немедленно!—грубо вытащил его за ухо из постели и же-стоко принялся избивать. Селим как мог уворачивался от беспощадных отцовских ударов, из-за своей при-родной деликатности, скромности и благовоспитанности, не смея, защищаться. --Санавбер никогда Вам не принадлежала и не будет принадлежать, потому что мы с ней любим друг друга!—не в силах больше молчать, отрезвляюще воскликнул юноша в тот самый момент, когда под громкий крик ужаса:--Селим!—изданный юной воз-любленной, получил от, потерявшего над собой контроль, отца и Повелителя сокру-шительный удар золотым канделябром по светловолосой голове, из-за чего погру-зился в непроглядную тьму. Воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого, завернувшись в шёлковую простыню, прекрасная юная девушка сорвалась с постели и с гневными высказываниями: --Будь ты проклят, Султан Сулейман! Желаю тебе самой жестокой и страшной смер-ти!—со слезами склонилась над, лежащим в глубоком беспамятстве, возлюбленным, жаркими поцелуями, пытаясь привести в чувства, пока ни услышала, полные ледяно-го безразличия слова пожилого, и, выжившего из ума, Султана: --Это вы оба будете жестоко убиты завтра на рассвете сразу после пятничного при-ветствия! Вас бросят на поругание янычарам! После чего, он решительно ушёл, громко хлопнув дверью. Вот только Султан Су-лейман бросил парочке эти грозные слова в пылу гнева, который постепенно сошёл на нет, да и он прекрасно понимал, что убивать единственного сына, являвшегося его наследником и тем-самым обрекая Империю на вымирание, не имеет права, в связи с чем вернулся в главные покои и лёг спать в гордом одиночестве. Рано утром, лежащий в постели и уже переодетый в шёлковую тёмно-зелёную пи-жаму, Шехзаде Селим очнулся, но ничего и никого, кроме милой Санавбер не пом-нил, да и смотрел на всю, окружающую его, великолепную обстановку ошеломлён-ным взглядом от того, что не понимал, где находится и для чего, да и вообще, кто он, собственно, сам такой, чем очень сильно беспокоил, заботливо ухаживающую за ним, юную избранницу. Она, одетая в шёлковое бледно-голубое и обшитое блестящим гипюром, платье, си-дела на краю широкой постели, у самого его изголовья, о чём-то тихо беседуя с ним. За этим занятием их застал, мучимый угрызениями совести, Султан Сулейман, чинно вошедший в просторные покои к единственному сыну, выглядевшему, мягко сказать не очень, а вернее измождённым и болезненно бледным. --Как ты себя чувствуешь, сын?—проявляя искреннее душевное беспокойство, осве-домился у Шехзаде пожилой Султан, чем вызвал презрительную ухмылку у Санавбер Хатун, не говоря уже про взгляд глубокого недоумения у самого юноши, с которым он потрясённо посмотрел на возлюбленную и спросил: --Душа моя, а кто этот мужчина? Да и, почему мне, крайне неуютно в его присут-ствии? Воцарилось мрачное молчание, во время которого, потрясённый словами сына, Су-лейман окончательно растерялся, прекрасно понимая, что тот совсем не притворяет-ся из-за, возникшей ночью ссоры, что ещё больше встревожило Повелителя, из-за чего он тяжело вздохнул и задал наследнику последний вопрос: --Селим, сынок, неужели, ты действительно никого и ничего не помнишь? Юноша измождённо вздохнул и, повернувшись на бок, закрыл голубые глаза, пыта-ясь. Уснуть, не обращая внимания на, проникающие в просторные покои, яркие сол-нечные лучи, что и послужило для Султана положительным ответом. Да и, прекрас-ная фаворитка несчастного юноши сделала вид, что не замечает присутствия в поко-ях Великого Султана, из-за чего даже не стала ему почтительно кланяться, считая, что он того не достоин. Видя и понимая это, Сулейман не захотел их ещё больше раздражать и, пожелав сыну искреннего выздоровления, печально вздыхая, ушёл, оставляя парочку наедине друг с другом, что позволило им выдохнуть с огромным облегчением. Встревоженный от внезапной потери памяти у сына, Султан Сулейман вернулся в главные покои, погружённый в мрачную задумчивость о том, как ему помочь Селиму всё вспомнить. Только как это сделать? «Кольцо мое дражайшей Хюррем!»--внезапно пронеслось в мыслях почтенного Вла-стелина, благодаря чему, он мгновенно подошёл к своему рабочему столу и, немного покопавшись в ящиках, нашёл в одном из них маленькую шкатулку, украшенную рос-сыпью драгоценных камней. Именно в ней и находилось великолепное кольцо с огромным изумрудом, имеющим форму капли и обрамлённое бриллиантами, что во-одушевило Султана, не говоря уже о том, что вдохновило к решительным действиям, из-за чего он громко позвал к себе верного Берджана и, терпеливо дождавшись мо-мента, когда тот пришёл и почтительно поклонился ему, вручил слуге шкатулку. --Вручи эту шкатулку моему престолонаследнику, Берджан! Может, благодаря ей, он хоть что-то вспомнит.—тяжело вздыхая, приказал Султан хранителю своих покоев. Тот всё понял и, почтительно откланявшись, ушёл выполнять высочайшее повеление, оставляя Властелина в одиночестве, что позволило тому, важной походкой выйти на мраморный балкой и задумчиво приняться смотреть на Босфор, пока его хмурый взгляд ни перевёлся на балкон покоев Престолонаследника, где на, обитой бардовой парчой, тахте сидела его прекрасная тринадцатилетняя фаворитка Санавбер, подпе-рев рукой золотисто-каштановую шелковистую голову и сложа ногу на ногу. Она была погружена в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей вылечить от амне-зии возлюбленного, не говоря уже о том, как сообщить обо всём, случившемся с ни-ми по вине деспотичного Повелителя, несчастье Нурбану Султан, ведь та, наверняка, уже себе места не находит от беспокойства из-за внезапного их исчезновения, в свя-зи с чем, из соблазнительной груди юной девушки вырвался измученный вздох, что ни укрылось от музыкального слуха Султана Сулеймана, который решил оставить юную пару в покое, хотя у него и тянулась душа к наложнице. Неужели он влюбился в избранницу своего Престолонаследника? Что ему делать: выбросить её из головы, уйдя с пути сына, либо бороться за её благосклонность, но тогда ему придётся убить Селима, обрекая султанскую династию на полное вымира-ние? Хотя почему нет? Ведь, убив сына, Султан может зачать и родить нового наследника от Санавбер, что заставило его коварно рассмеяться. Санавбер услышала этот его смех и, прочтя всё по его глазам, почувствовала, как её передёрнуло от отвращения, из-за чего она решила всеми силами бороться за жизнь и благополучие возлюбленного с самим Великим Султаном, в связи с чем, юная девушка смерила его воинственным взглядом и, грациозно поднявшись с тахты, вернулась в покои к сердечному избраннику в тот самый момент, когда к ним пришёл и почтительно поклонился хранитель покоев Берджан-ага. --Простите, что вынужденно нарушил Вашу душевную идиллию, Шехзаде, только Повелитель приказал мне, передать Вам это с искренними пожеланиями о скорейшем Выздоровлении.—доброжелательно проговорил он, плавно протянув, лежащему в постели и ничего не понимающему, юноше шкатулку, что сопровождалось внимательным бирюзовым взглядом, сидящей на краю постели венценосного возлюбленного, юной Хатун. --Что в ней находится, ага? Случайно не яд?—с подозрением настороженно спросила она у аги, пристально смотря на него. Берджан понимал, что после ночного происшествия, в ходе которого Повелитель едва ни убил собственного сына, Хатун больше не доверяет ему, из-за чего хранитель тяжело вздохнул и, доброжелательно улыбнувшись возлюбленной парочке, успокоил их: --Это кольцо покойной Хюррем Султан. Повелитель надеется на то, что с помощью него, наш Шехзаде, хоть что-то вспомнит. Селим с Санавбер потрясённо переглянулись между собой и, молчаливо приняв шкатулку, открыли её, благодаря чему, в светлой голове юноши, мгновенно вспыхнуло воспоминание того далёкого вечера, пять лет тому назад, на кануне дня смерти его горячо любимой валиде, где она сама отдала ему своё великолепное кольцо с настоятельной просьбой о том, чтобы он подарил его той избраннице, которая достойна его. Вопрос заключался лишь в том, каким образом оно снова оказалось у Повелителя? Юноша не знал. Вот только, пока он разбирался с мыслями, его юная возлюбленная беспокоилась о другом, о чём и чрезвычайно серьёзно заговорила с хранителем главных покоев, смотря на него пронзительным взглядом: --Если ситуация выйдет из-под контроля, а Повелитель не оставит нам с Шехзаде другого выхода кроме, как устроить дворцовый переворот, на чьей стороне вы вместе с воинскими подразделениями будете: вышедшего из ума Повелителя, жизнь с которым сравнима лишь с, готовым взорваться в любую минуту, вулканом, или нашего многострадального Шехзаде, готового привести Османскую Империю к благополучию с процветанием, как и внутренним развитием, снизив до минимума военные походы? В связи с чем, воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого Берджан-ага тщательно продумывал каждое благоразумное слово юной икбаль, мысленно признаваясь себе в том, что она умна, честолюбива, дальновидна, целеустремлена и добросердечна не по годам, да и вероятность государственного переворота, неизбежна, ведь правление Великого Падишаха уже изжило себя: внутреннее и внешнее развитие Империи лениво топталось на месте, в связи с чем. Подданные жаждали значительных перемен, которые мог обеспечить им именно молодой и перспективный новый Правитель, каковым и являлся, таившийся в тени своего могущественного отца, юный Шехзаде Селим. --Я подумаю над Вашими словами, Госпожа!—вынес самое благоразумное решение Берджан-ага и, почтительно откланявшись юной икбаль, ушёл из покоев Престолонаследника, провожаемый её, немного озадаченным бирюзовым взглядом, мысленно анализирующей их душевный, вернее даже весьма откровенный разговор, тем-самым пытаясь понять, либо предположить о том, что сейчас происходит в голове у хранителя покоев. Неужели он откажется помочь ей, возвести Селима на законный престол, пусть даже и путём Государственного переворота, что само по себе повлечёт за собой трагический финал её с Шехзаде жизням. Конечно, юная девушка гнала от себя такие жуткие мысли, настраиваясь на счастливый для себя с Селимом исход. Пока, же, она заняла позицию ожидания с наблюдением за всем, что происходит во дворце. Об этом думал и Берджан-ага, хорошо осознавая то, что жизни юного Шехзаде с его прекрасной юной икбаль теперь в его руках, но вот, как ему распорядиться ими? Конечно, хранитель главных покоев мог бы сейчас прийти к Повелителю и поведать ему о своём душевном разговоре с ней, тем-самым, обрекая юную пару на верную смерть, но для благополучия династии с Империей не стал этого делать, решив промолчать, не говоря уже о том, что всеми силами помочь Шехзаде Селиму взойти на Престол, из-за чего тяжело вздохнул и вернулся в свою коморку, где удобно устроившись на, обитой бархатом, тахте, надеялся хоть немного поработать, но ничего не получилось, так как, в эту самую минуту, к нему пришла, одетая в светлое шёлковое платье, Гюльфем Султан. --Чем я могу быть вам полезен, госпожа?—гостеприимно осведомился он. Она внимательно осмотрелась по сторонам и, удостоверившись в том, что их никто не подслушивает, осторожно и не говоря уже о том, что чуть слышно заговорила, пристально смотря на него: --Надеюсь, вы не оставите ночное покушение на престолонаследника, свершённое Повелителем, безнаказанным?! Он должен по закону ответить за всё своё злодеяние сполна, ведь из-за его припадка бешенства несчастный Шехзаде сейчас страдает амнезией. В словах молодой госпожи отчётливо ощущалось столько искреннего презрения к Повелителю, что Берджану даже стало не по себе, но сохраняя крайнюю любезность, он доброжелательно улыбнулся ей и заверил в том, что уже занимается расследованием всего этого инцидента. Султанша поверила ему и, выдержав небольшую паузу, осторожно и едва слышно заключила: --Мы должны приложить все усилия для того, чтобы в самое ближайшее время и ещё до наступления нового года, Шехзаде Селим взошёл на Османский трон, если мы не хотим допустить того, чтобы, угнетённый бездействиями во внешнем и внутреннем прогрессивном развитии Империи, народ восстал и пошёл на дворец. Тогда плохо будет всем нам. Между ними воцарилось длительное, очень мрачное молчание, которым и воспользовалась, борющаяся за справедливость, Султанша для того, чтобы покинуть коморку, что она и сделала, провожаемая взглядом хранителя покоев, полным глубокой задумчивости. А в эту самую минуту, когда почтенный Великий Султан Сулейман стоял на балконе своих просторных покоев, с мрачной задумчивостью смотря на дворцовый сад и не обращая внимания на, постепенно сгущающиеся тёмно-синие сумерки, не говоря уже про хмурое и занесённое тучами, из которых, казалось, вот-вот пойдёт снег, либо хлынет дождь, небо, его окликнул тихий мягкий голос Селима: --Повелитель! Сулейман, поначалу решил, что ему это послышалось из-за, не на шутку разыгравшегося, воображения, вызванного угрызениями совести, но, когда плавно обернулся, увидел, стоявшего в почтительном поклоне, сына, который чувствовал себя, значительно лучше и даже был облачён в парчовые и шёлковые одеяния. --Вижу, что тебе стало, наконец-то, лучше, сын!—вздохнул с огромным облегчением Султан и, уже вознамерившись, подойти к нему для того, чтобы крепко обнять, но наткнулся на его ледяную отчуждённость, возникшую между ними, словно защитная преграда, которую юноша воздвиг эмоционально. --Я не знаю того, кто вы мне и чем вызваны ваши тёплые чувства, только лучше нам сохранять дистанцию, мало, ли кто, что может подумать.—вразумительно произнёс юноша., чем дал собеседнику понять о том, что память к нему так и не вернулась, что вызвало в Сулеймане бурю разных эмоций, с которыми он не смог совладать и, крепко схватив сына за мускулистые плечи, принялся яростно трясти, даже не думая о том, что у того может случится сильное головокружение. --Да, сколько можно?! Если решил наказать меня за вчерашнее, у тебя это отлично получилось! Вспомни уже ты меня! Приди в себя уже!—яростно требовал он у сына. И не ошибся, ведь Селиму действительно стало хуже. У него на столько сильно закружилась голова, что он даже потерял сознание, упав на холодный каменный пол к самым ногам Повелителя, к глубокому душевному потрясению того. В связи с чем, Сулейман ошалел и принялся приводить сына в чувства тем, что беспощадно избивал его по красивому, но бледному лицу, пока то ни превратилось в одно сплошное кровавое месиво, но видя, что у него ничего не получается, Султан, наконец, позвал стражу на помощь. А тем временем, ничего не знающая о том, что сейчас произошло с её любимым на султанском балконе, Санавбер Хатун находилась в ташлыке и, удобно сидя на мягких подушках в обществе обычных гедиклис, о чём-то с ними душевно беседуя и беззаботно смеясь,, пока к ней ни подбежал, чем-то очень сильно встревоженный, кизляр-ага по имени Сюмбуль. У него было такое выражение лица, что, казалось ещё немного, и он расплачется, как маленькое дитя. --Санавбер Хатун, выручай!—переминаясь с ноги на ногу, плаксиво протянул он, обращаясь к юной фаворитке Престолонаследника, чем и вызвал у неё какое-то странное чувство тревоги в трепетной душе, что заставило её грациозно подняться с подушек и, расправив складки на бледно-голубом платье, почтительно поклонилась кизляру-аге и с глубоким недоумением спросила: --Сумбуль-ага, да, что случилось-то? Неужели, на дворец надвигается цунами? Девушки, уловив в словах подруги небольшую долю юмора, звонко засмеялись, что заставило главного евнуха грозно шикнуть на них и, дождавшись, когда они все затихли, взял Санавбер Хатун за локоть, вывел из гарема и со словами: --Идём! Сейчас сама всё увидишь!—повёл в покои Престолонаследника, не учтя одного, что, в эту самую минуту в хорошенькой золотисто-каштановой голове юной девушки проносятся мысли, одна ужаснее другой, за которыми она и вошла в заветные покои, едва ни лишившись чувств от, открывшейся её бирюзовым глазам, душераздирающей картины. В постели лежал весь измождённый Шехзаде Селим, красивое лицо которого было избито в кровь и, казалось, что на нём живого места нет из-за гематом с кровоподтёками, при этом его голубые глаза плотно закрыты. Он в бреду звал к себе юную возлюбленную, находящуюся в глубоком нервном потрясении, в связи с чем, она не могла произнести ни единого слова. Сомнений в том, кто посмел сотворить с её возлюбленным такое изуверство, у Санавбер не было. Это всё проклятый Султан Сулейман, что вызвало в ней праведную и, вполне себе справедливую, ярость, но пойти к нему для выяснения отношений, девушка решила позже, а сейчас лучше уделить внимание, заботу, утешение и любовь милому другу сердца. В связи с чем, она тяжело вздохнула и, собравшись с мыслями, подошла к постели и, осторожно сев на её край, ласково погладила его по шелковистым светлым волосам с успокаивающими тихими словами: --Я здесь, мой Шехзаде! Что прозвучало, словно на выдохе, но помогло юноше постепенно успокоиться, не говоря уже о том, что расслабиться и задремать, а его избраннице приступить к обмыванию и обрабатыванию ему ран быстро заживляющей мазью, которую изготовила сама ещё на прошлой неделе.