Султан моей души

Топкапы. Неделю спустя За это время юный Шехзаде Селим полностью поправился, благодаря искренней заботе о нём его возлюбленной, не говоря уже о том, что постепенно всё вспомнил, но в отношении отца сохранял отчуждение с настороженностью, хотя тот и не проявлял больше к нему агрессию. Напротив, Султан Сулейман всё осознал и стал более мягким, понимающим и сдержанным, да и, что касается прекрасной юной фаворитки Престолонаследника, он стал относиться к ней, как к невестке, ведь юная девушка, как выяснилось ещё вчера, оказалась беременна. Признавая, своё поражение, мужчина печально вздохнул, продолжая стоять на балконе и задумчиво смотреть на, скованный льдом, Босфор, не обращая внимания на, медленно кружащийся и плавно падающий пушистый снег, но вскоре мужчине пришлось выйти из глубокой задумчивости. --Отец!—тихо окликнул его, появившийся на балконе, престолонаследник, благодаря чему Великий Султан, плавно и медленно обернулся на голос, не в силах поверить в то, что между ними, наконец-то, постепенно воцаряется мир, покой и взаимопонимание. Из его мужественной груди вырвался вздох огромного облегчения, с которым он доброжелательно улыбнулся сыну и отозвался: --Да! Робко мнущийся перед ним, юноша, не зная того, как ему перейти к важному для себя и милой Санавбер разговору, но понимая, что отступать уже поздно, заговорил: --Я пришёл к Вам для того, чтобы просить о позволении на подготовку вольной грамоты для моей Санавбер, что станет для неё знаком моей огромно и чистой любви. Между отцом и сыном воцарилось длительное молчание, во время которого юноша заметил то, как с морщинистого лица Повелителя доброжелательность, как дождём смыло. Теперь оно вновь стало серьёзным, что заставило парня напрячься, не зная того, какую беспощадную бурю ему предстоит ждать теперь, пока ни услышал, не терпящий никаких возражений, ответ: --Даже и думать об этом не смей, Селим! Ты наследник престола османского! Твои мысли должно занимать благополучие государства, а не любовные дела!—и, выдержав короткую паузу, грозно приказал.—А теперь пошёл вон с глаз моих! Не желая и дальше, нарываться на новые тумаки с нравоучениями, юноша сдержано вздохнул и, почтительно откланявшись, ушёл из главных покоев, провожаемый взглядом отца, полного безразличия. Тем временем, в его просторных покоях, юная Санавбер Хатун, удобно сидя на, обитой парчой, тахте, лениво потягивала мятный шербет из серебряного кубка, не говоря уже о том, что выглядела очень бледной и измождённой, что не могло ни обеспокоить, находящуюся возле неё, Гюльфем Султан, с которой та душевно разговаривала. Конечно, Санавбер была из числа выносливых юных девиц, закалённых русскими трескучими морозами с дворцовыми интригами, в которых она росла и воспитывалась, благодаря службе родственников при русском царском дворе, благодаря высокому происхождению и душевной доверительной дружбе с венценосными особами, да и благодаря первым трём годам жизни в гареме юного Шехзаде Селима, Санавбер такого беспощадного коварства насмотрелась, что её уже было ничего не страшно, но сейчас, беременность с постоянными: токсикозом и сменой настроения изводили икбаль, что на еду она спокойно смотреть не могла из-за того, что её нещадно выворачивало, после чего она ничего не могла делать кроме того, как измождённо лежать в постели и спать. Гюльфем на эти её душевные излияния, лишь понимающе вздыхала и утешала подопечную, говоря, что через пару месяцев токсикоз, обязательно пройдёт. В эту самую минуту, бесшумно открылись дубовые створки двери, и в свои покои вернулся Селим, выглядевший каким-то чрезмерно расстроенным и нуждающимся в утешении. Вероятно, душевный разговор с Повелителем завершился не удачно. Гюльфем всё поняла и, грациозно встав с тахты, почтительно поклонилась Престолонаследнику и ушла, оставив возлюбленную пару наедине друг с другом, из-за чего, выждав немного, юноша обречённо вздохнул и, опустив голубые глаза, печально произнёс: --Отец категорически отказался давать тебе вольную, ясно давая мне, понять о том, что ты совсем не та женщина, которая нужна мне, как будущему Султану. Юная девушка, хотя и была ущемлена подобным заявлением, но смиренно вздохнула и, внимательно проследив за тем, как её возлюбленный плавно сел рядом с ней на одну тахту, молчаливо прижалась к его груди, в которой учащённо билось трепетное сердце. Селим инстинктивно обнял сильными руками стройный стан юной возлюбленной, поучительно произнесшей: --Ничего, сердце моё! Мы вместе, а это самое важное, что может быть у двух, трепетно любящих, людей. Остальное не должно нас волновать. Поэтому смирись и постарайся не перечить отцу! Пусть он видит и чувствует твоё взаимопонимание. Он постепенно успокоится, перестав, видеть в тебе бунтаря и снова начнёт доверять, не говоря уже о том, что воспринимать тебя, как союзника и идеального сына. Этими вразумительными наставлениями Санавбер хотелось не только утешить любимого мужчину, но и убедить о том, какую им обоим лучше занять позицию для того, чтобы Повелитель окончательно лишился бдительности, что помогло бы им вместе с их сторонниками в совете Дивана и во всех воинских подразделениях, свергнуть его мирным путём без кровопролития, а Селиму спокойно занять, положенный ему по праву трон Османской Империи не опасаясь за то, что отец может в любой момент казнить его, как изменника. Её слова возымели успех. Селим постепенно успокоился и, решив к ним прислушаться, почувствовал, как уверенность вернулась к нему, зародив в трепетной душе надежду на возможное счастливое будущее, благодаря чему взбодрился и, не говоря ни единого слова, пламенно принялся целовать юную возлюбленную в сладкие, как ягоды спелой садовой клубники, алые губы. А тем временем, покинув покои юного Престолонаследника, Гюльфем Султан отправилась в главные покои для того, чтобы душевно поговорить с Повелителем и убедить его, позволить юной возлюбленной паре узаконить их отношения. К счастью, Властелин находился в гордом одиночестве и, сидя за рабочим столом, пытался сконцентрироваться на чтении донесений от народа. За этим государственно важным делом его застала, плавно войдя в покои молодая женщина, сделавшая грациозный почтительный поклон и чуть слышно, словно бы на выдохе, поздоровалась, принеся свои искренние извинения за внезапный визит. --Гюльфем!—ненадолго оторвавшись от донесений, вздохнул Сулейман, пристально смотря на жену, не понимая одного, что ей, вдруг от него понадобилось, но, не смотря на изумление всё, же, позволил подойти, что она и сделала. --Повелитель, пожалуйста, простите свою самую преданную рабу за то, что вынуждена нарушила Ваше занятие Государственными делами. Только у меня к Вам есть, тоже очень важный разговор…—начала женщина осторожно, чем заинтересовала мужчину ещё больше. Он сдержано вздохнул и позволительно спросил: --Говори, что там у тебя случилось такого важного, раз это не может никак подождать? Султанша тяжело вздохнула и, подбирая, как ей, казалось более осторожные и деликатные слова, произнесла: --Я пришла к Вам для того, мой Повелитель, чтобы поговорить с Вами о семейном счастье Шехзаде Селима с его икбаль по имени Санавбер. Вот только Сулейману совсем не хотелось говорить на данную тему, из-за чего он с полным безразличием вздохнул и, давая, понять кадине о том, что этот разговор ему за сегодня уже, изрядно надоел, заключил: --Если это всё, о чём ты хотела со мной поговорить, можешь быть свободна! Вот только Гюльфем даже и не думала отступать. Вместо этого, она тяжело вздохнула и продолжила свой натиск: --Сулейман, ну как ты не поймёшь, дети трепетно любят друг друга и хотят, чтобы их Шехзаде, либо султанша родились в законном браке! Что в этом плохого и запретного, ведь селим с Санавбер никаких правил не нарушают, всего-то желают, поступить по совести и высокой нравственности?! Понимая, что справедливая Гюльфем так от него и не отступится, Сулейман измождённо вздохнул и вынес, наконец, как ему казалось самое подходящее и мудрое решение: --Передай детям, что к утру я подготовлю для Хатун вольную грамоту с личной печатью и отправлю главному муфтию прошение о том, чтобы он сочетал их законным никяхом!—после чего вернулся к прочтению прошений с донесениями. Обрадованная долгожданным позволением Повелителя, Султанша почтительно откланялась и ушла из главных покоев. Поначалу, ей хотелось отправится к возлюбленным немедленно для того, чтобы порадовать их известием о том, что их свадьба уже очень скоро, но понимая, что они, возможно, сейчас проводят жаркий хальвет и не одеты, решила сообщить им благоприятную для них новость ближе к вечеру, из-за чего вернулась в гарем. Что, же касается Повелителя, он приготовил вольную грамоту для Санавбер Хатун с личной печатью и отправил прошение муфтию о том, чтобы он в самое ближайшее время сочетал священным никяхом Престолонаследника с его прекрасной юной избранницей. Теперь совесть Сулеймана была чиста перед детьми. Осталось лишь дождаться знаменательного дня. Молодая госпожа не ошиблась в своих догадках, ведь юная возлюбленная пара действительно находилась в постели, отдыхая после, вспыхнувшей между ними головокружительной страсти и душевно о чём-то разговаривая друг с другом, не обращали внимания на тихое потрескивание дров в мраморном камине, приятное тепло от которого, плавно обволакивало просторные покои, а за окном плавно сгущались сумерки. --Я вчера отправил в Конью письмо для Нурбану Султан, где успокоил её, заверив в том, что ей не о чем беспокоиться, ведь с нами всё в порядке и заодно настоятельно просил оставаться во дворце. Нурбану нечего здесь делать.—ничего не скрывая от возлюбленной, поделился с ней Селим. Она внимательно выслушала его и, в знак искренней поддержки, понимающе вздохнула: --Вы правильно поступили, Шехзаде! Конечно, девушке хотелось сказать: «Нечего госпоже здесь делать, ведь мы итак уже утонули в проблемах, не говоря уже о том, что балансируем между жизнью и смертью!» Но в слух лишь добродушно хмыкнула и уже собралась воссоединиться с ласковым возлюбленным в новом жарком поцелуе, тем-более он сам, уже плавно и медленно потянулся к ней, но к сожалению, их романтические трепетные планы оказались нарушены внезапным приходом к ним в покои кизляра-аги Сюмбуля, который, расплывшись в доброжелательной услужливой улыбке, почтительно поклонился Престолонаследнику и, молча, вручил ему свёрток с султанской печатью. --Что это?—не в силах скрыть, одолевшее его невыносимое чувство беспокойства, которое передалось и его нежной юной возлюбленной, с подозрением спросил у аги Селим, смотря на него пристальным бирюзовым взглядом. Сюмбуль-ага понял чувства Престолонаследника, ведь тот уже столько натерпелся от своего деспотичного изверга отца, что не знал того, какого унижения ему ещё ждать, из-за чего ага взглядом дал юноше понять о том, что ему лучше не строить догадок, а развернуть уже этот свиток и прочесть написанное в нём. Селим так и сделал, чем оказался, крайне удивлён, не говоря уже о том, что обрадован до глубины, истерзанной бесконечными страданиями с унижениями, души, в связи с чем, склонился к уху юной возлюбленной и, тихо прошептав: --Ты больше не рабыня, Санавбер, а моя невеста! Скоро наша свадьба!—с неистовым пылом принялся целоваться с ней, при этом его голубые глаза блестели от огромного счастья, да и, сама девушка взвизгнула от восторга, добровольно утонув в новом швале головокружительной страсти с ним, в связи с чем, кизляр-ага не стал им мешать и, почтительно откланявшись, ушёл. Вот только, хотя пара и была, в данный момент очень счастлива, но бдительности не лишалась, ведь Повелитель уступил им ни просто так из внезапной щедрости. Вероятно, он решил устроить возлюбленным очередное моральное унижение. Какое, они даже боялись предположить, поэтому, чтобы не изводить себя мучительными догадками, пара решила, самозабвенно наслаждаться друг другом и своим пламенным чувством. Вот только почтенный Повелитель дал вольную икбаль своего Престолонаследника для того, чтобы их дети рождались от вольной женщины, а не от рабыни, да и он считал Санавбер более достойной его сына, чем властолюбивую и эгоистичную стерву Нурбану, которая никогда и не любила Селима, а лишь пользовалась его милостями в корыстных целях, да и, по натуре юная Санавбер, казалась Сулейману: добросердечной, чуткой, внимательной, мягкой, бескорыстной, заботливой, понимающей и трепетно любящей, не говоря уже о том, что внешне Селим с Санавбер смотрелись, куда приятнее и нежнее. Даже сейчас, вальяжно восседая на своём широком ложе в лёгком медном мерцании, горящих в золотых канделябрах, свечей, облачённый в парчу и шёлк, почтенный Султан думал о предстоящем, уже в этом месяце торжественном никяхе Престолонаследника, сторону которого он решил представлять лично, но вот, кто представит девушку? Ответ нашёлся сам по себе, ведь, в эту самую минуту, в его просторные покои робко вошёл Сюмбуль-ага. Он почтительно поклонился и доложил о том, что исполнил высочайший приказ тем, что отдал вольную грамоту лично в руки Санавбер Хатун. Повелитель одобрительно кивнул и заговорил о другом: --Как тебе, наверное, известно о том, что в этом месяце состоится никях Шехзаде Селима с Санавбер Хатун. Так вот, я велю тебе, взять себе в помощь всех калф и аг для того, чтобы вы приготовили всё к данному знаменательному событию, ведь свадьба наследника Османского трона должна пройти с соответствующей пышностью. Главный евнух всё понял и, почтительно поклонившись, задал Властелину один лишь единственный, но, как ему казалось, важный вопрос: --Повелитель, простите своего раба за дерзость, но позвольте мне узнать о том, а кто на церемонии никяха станет представлять сторону невесты наследника? Сулейман ждал этого вопроса, из-за чего, расплывшись в доброжелательной улыбке, выдохнул ответ: --А вот именно ты и будешь её представлять на никяхе, Сюмбуль! Глубоко тронутый, оказанным ему высочайшим, доверием, кизляр-ага почтительно откланялся и, получив позволение на то, что может быть свободен, ушёл, оставляя властелина в одиночестве и, погружённого в свои мысли. Морозным утром следующего дня юная возлюбленная пара, утопая в ярких золотых солнечных лучах, сидела на, обитой вишнёвой парчой, тахте и за душевным разговором, завтракала, а их голубые глаза светились от огромной любви друг к другу, да и тихое потрескивание огня в мраморном камине, плавно обволакивало их своим приятным теплом. В эту самую минуту, бесшумно открылись дубовые створки дверей, и в просторные светлые покои вошла, одетая в светлое атласное платье, Гюльфем Султан, выразительные карие глаза, обрамлённые густыми шелковистыми тёмно-каштановыми ресницами, которой светились доброжелательностью. Она почтительно поздоровалась с Престолонаследником и восторженно объявила им о том, что Повелитель вечером отдал приказ ей вместе с Сюмбулем-агой заниматься приготовлениями к пышной свадьбе. --Повелитель сам, лично станет представлять Вашу сторону на церемонии заключения священного никяха, Шехзаде!—радостно заключила молодая женщина. Вот только юная пара, почему-то отнеслась к восторженным словам Султанши о внезапной щедрости Властелина Мира с настороженностью. Они не доверяли ни одному его решению, не говоря уже про действия, в связи с чем, понимающе переглянулись между собой и тяжело вздохнули. --А, вдруг, это окажется очередной западнёй для нас, умело подстроенной Повелителем?—с оттенком искреннего сомнения в приятном тихом голосе спросил у Гюльфем юноша, высказывая их общее с, облачённой в парчовое брусничного цвета платье, Санавбер мнение. Гюльфем хорошо понимала чувства юной возлюбленной пары, из-за чего тяжело вздохнула, мысленно признаваясь себе в том, что они действительно правы и доверять Повелителю нельзя. --Вы полностью правы, Шехзаде! С таким непредсказуемым человеком, как наш Повелитель необходимо быть постоянно на стороже.—заключила она. Одетый в зелёное облачение из парчи с шёлком, Престолонаследник одобрительно кивнул, затем пламенно поцеловал в алые губы юную возлюбленную и, встав с тахты, прощально поклонился Гюльфем Султан и ушёл в главные покои для того, чтобы засвидетельствовать венценосному отцу своё сыновье почтение, после чего отправиться вместе с ним на пятничное приветствие, провожаемый благословляющим бирюзовым взглядом возлюбленной. В главных просторных и, выполненных в красных и розовых тонах, покоях Султан Сулейман царственно восседал на парчовом покрывале широкого ложа, одетый в рубинового цвета кафтан, и сосредоточенно читал философскую книгу, совсем не смущаясь одиночества, которое вскоре оказалось нарушено бесшумным приходом Престолонаследника, почтительно поклонившегося отцу, терпеливо ожидая его внимания. Только Сулейман хотел немного поиспытывать сына тем, что, пока не торопился, уделить ему своё царственное внимание, хотя и заметил присутствие. Селим смиренно ждал, не смея, вымолвить ни единого слова, пока, наконец, Повелитель ни смилостивился над ним и, ни отложив книгу в сторону, медленно, вернее даже вальяжно протянул ему руку для лобзания, что юноша с покорностью сделал, не говоря уже, про, испытываемое им, трепетное волнение. --Я, конечно, понимаю, что ты со своей икбаль так сильно привязаны друг к другу любовными узами, что даже живёте в одних покоях. Только юная девушка, отныне свободна, а это означает, что вам пора прекратить прилюбодеяния до свадьбы!—вразумительно приказал Сулейман сыну, строго смотря на него и смутно надеясь на взаимопонимание. Юноша, хотя и был полностью согласен с Повелителем, но сама мысль о том, что ему отныне предстоит проводить ночи в одиночестве, была для него невыносимой, но противоречить отцу не стал, ведь тот говорил разумные слова, в связи с чем, печально вздохнул, что ни укрылось от внимания Властелина, заставив его, понимающе вздохнуть и, подбадривая, похлопать сына по мускулистому плечу, из-за чего юноша слегка вздрогнул от неожиданности, но, собравшись с мыслями, покорно выдохнул: --Как прикажете, Повелитель! Довольный благоразумным решением Престолонаследника, Султан Сулейман, наконец, царственно поднялся с ложа и со словами: --Нам пора отправляться на пятничную молитву в центральную городскую мечеть!—вышел из главных покоев. Селим понял его и, понимающе вздохнув, поднялся с колен и отправился вместе с отцом верхом на конях на пятничную молитву, в чём их сопровождала вооружённая конная стража, но не смотря на надёжный бдительный конвой, венценосцы приветственно махали, выстроенному за ограждением, народу, который восторженно махал им в ответ. Даже лёгкий морозец никого не смущал, так как все были одеты очень тепло. Ближе к вечеру, когда, находящиеся в покоях юного престолонаследника, Санавбер Хатун и Гюльфем Султан душевно разговаривали друг с другом о предстоящей свадьбе и о любви, при этом их глаза блестели от, переполнявшего их обоих, огромного счастья, пока его ни уничтожило внезапное появление в покоях, едва сдерживающего слёзы, Сюмбуля-агу, что мгновенно насторожило молодых женщин, которым он почтительно поклонился: --Что случилось?—чувствуя неладное, встревоженно спросила у него Гюльфем Султан, от внимательного взгляда которой ни укрылось то, как внезапно побледнела от беспокойства за жизнь любимого её очаровательная юная подруга, к которой мгновенно подошла с серебряным кубком с прохладной воды хорошенькая темноволосая служанка по имени Эсма, обладающая кукольной внешностью, в связи с чем, главный евнух султанского гарема печально вздохнул, видя эту картину, но, понимая, что ему лучше ничего не скрывать от них, печально всхлипнул и сообщил: --Беда, госпожи! Завтра Султанская династия перестанет существовать! Сегодня, когда Повелитель вместе со своим наследником выходили из главной мечети после намаза, кто-то из горожан подбежал к ним и тяжело ранил нашего Властелина, выкрикнув, что он исполнял, якобы тайное приказание Шехзаде, отданное, почти сразу по приезде им в столицу. Несчастный Престолонаследник, разумеется, ни в чём не виноват, о чём и признался отцу, но тот не поверил и, теряя сознание, приказал страже бросить беднягу в темницу, безжалостно пытать, но а ночью казнить. От услышанного страшного известия о печальной судьбе возлюбленного, несчастная влюблённая беременная юная девушка истошно закричала и потеряла сознание, упав на мягкие, разбросанные по полу, подушки. Воцарилось мрачное молчание, во время которого Султанша поняла, что впадать в уныние некогда, пора спасать Престолонаследника и Османскую династию, в связи с чем тяжело вздохнула и, сохраняя хладнокровие, решительно приказала кизляру-аге: --Немедленно отправьте кого-нибудь в янычарский корпус за Мустафой-агой! Пусть явится во дворец и спасает Шехзаде! Я, же, позабочусь о Повелителе! Утром у Османской Империи будет новый Султан, которым станет Шехзаде Селим! Окрылённый воинственностью дальновидной госпожи, Сюмбуль-ага, мгновенно воспрял духом и, почтительно откланявшись, отправился выполнять её мудрое распоряжение. Гюльфем Султан уже было не до него. Она вместе с Эсмой Хатун занималась приведением в чувства любимицы юного Шехзаде, которая никак не откликалась на их старания. Тем временем, морально и физически измученный жестокими пытками, которым подверг его деспотичный приказ умирающего отца, который ни в чём не разобравшись, как следует, свалил всё на него, Селим сидел на деревянной скамье в холодной камере, погружённый в мрачную задумчивость. Из его ясных голубых глаз текли предательские слёзы, которые он не мог скрыть и лишь смахнул их рукой, а из головы никак не шло то, что скоро он будет казнён. Юноша не хотел умирать, ведь он любил и был любим, да и скоро станет счастливым отцом. Парню нравилась жизнь. Он не понимал лишь одного, за что Повелитель подверг его всему этому унижению с беспощадными избиениями и пытками, в ходе которых несчастный юноша несколько раз терял сознание от болевого шока и потерял голос, пока несколько раз кричал мучителям о том, что он неповинен в сегодняшнем нападении. Это было истинной правдой, только верный человек Султана Берджан-ага не желал слышать правды, продолжая истязать беднягу, пока ни поняв, что так ничего и не добился, бросил юношу снова в камеру на холодный пол, постепенно приходить в себя. На это потребовалось время, которое, казалось, остановилось для Селима. Он даже не знал того, что сейчас царит на улице: утро, день, вечер или вообще ночь. Вот только, вскоре, ход его мрачных мыслей о, пережитом ужасе, оказалось нарушено, раздающимися за тяжёлой дубовой дверью, громкими звуками, напоминающими драку, так как Селим отчётливо слышал звонкое лязганье мечей и крики, сражающихся по ту сторону двери, людей. Благодаря чему, он мгновенно очнулся и замер в ожидании неизбежного конца своей жизни. Вероятно, за ним уже пришли безмолвные палачи для того, чтобы задушить его шёлковым шнуром. Тогда для чего они устроили драку со стражниками? Могли бы прийти и по-тихому убить его. Юноше, казалось, это странным. Только, не смотря на всё это, он решил оказать палачам сопротивление. Селим даже инстинктивно поднялся со скамейки, не обращая внимания на дикую боль во всём теле от беспощадных пыток с избиениями, и приготовился к встрече, тем-более уже воцарилась мрачная тишина, нарушенная позвякиванием ключей в замке, но оно тоже внезапно прекратилось. Ну вот и всё. Пришёл конец короткой, но насыщенной, не говоря уже о, полной невыносимых страданий с унижениями, жизни двадцати двухлетнего Шехзаде. С грохотом открылась дверь, и в тёмную холодную камеру вошло несколько человек в тёмных одеждах, во главе которых был глава янычарского корпуса Мустафа-ага, красивый молодой парень на два года старше юного Шехзаде, обладающий крепким телосложением. --Мы пришли для того, чтобы не только освободить Вас, но и сопроводить в главные покои, которые отныне принадлежат Вам, Повелитель! Султан Сулейман мёртв!—объявил он от лица своих сослуживцев. Наступило мрачное молчание, во время которого юноша оказался глубоко потрясён словами преданного аги, который вместе со своими подчинёнными по очереди подходили к нему и приносили присягу в бескорыстной преданности, почтительно целуя ему руку и подол изодранного кафтана, из-за чего Селим не находил подходящих слов для выражения своих чувств. Единственным его желанием было, как можно скорее оказаться в заботливых объятиях возлюбленной Санавбер, забыв обо всём на свете. Преданные стражники поняли его и сопроводили к любимице. Несколькими мгновениями ранее, бесшумно войдя в просторные и, залитые лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, главные покои, Гюльфем Султан осторожно подошла к широкому, скрытому от посторонних глаз, газовым балдахином, ложу, на котором лежал в полубессознательном состоянии почтенный Султан Сулейман и, бросив на него беглый, полный огромного безразличия, взгляд, влила в серебряный кубок с простой водой мгновеннодействующий яд, который не обладал ни вкусом, ни запахом, ни цветом. После чего, молодая Султанша спрятала пустой пузырёк в лифе светлого платья, сохраняя в себе хладнокровие с безразличием, из которых её вывел, внезапно очнувшийся, Великий Султан. Он открыл глаза и прохрипел слабым голосом: --Дайте мне воды… Гюльфем мгновенно очнулась от своей мрачной задумчивости и, слегка вздрогнув от неожиданности, постепенно собралась с мыслями и подала, измождённому от недавней обширной потери крови, пожилому мужчине кубок, внимательно проследив за тем, как он выпил содержимое, затем закрыл глаза и тихо ушёл в иной мир, благодаря чему, женщина вздохнула с огромным облегчением, но для пущей убедительности, выждала немного и только после этого, громко крикнув стражу, приказала им, немедленно привести в главные покои дворцового медика, который не заставил себя долго ждать и, внимательно осмотрев Повелителя, вынес скорбный вердикт о том, что тот мёртв. Гюльфем печально вздохнула, но понимая, что надо продолжать жить дальше, приказала стражникам, унести тело из покоев. Те всё поняли и, почтительно откланявшись, выполнили указание. что же касается слуг, они занялись уборкой главных покоев, готовя их к заселению нового Правителя, которому утром предстояло принять присягу у визирей и воинских подразделений. А в эту самую минуту, в своих просторных покоях юная Санавбер Хатун, одетая в перламутровое мятное платье, не находила себе места от беспокойства за жизнь любимого мужчины, напоминая собой, растревоженную львицу, в панике меряющую просторные и, залитые лёгким медным мерцанием от, горящих в золотых канделябрах, свечей, покои, которое делало их уютнее. Она не желала верить в то, что Селима больше нет, как и их головокружительно и чистой, как утренняя роса, любви. Раз так, значит и ей жить не за чем, в связи с чем, юная девушка печально вздохнула и, вытащив из тайника платья острый кинжал, уже занесла руку для того, чтобы ударить себя им в грудь, не обращая внимания на, бегущие по бархатистым щекам, горькие слёзы, но это ей не позволил сделать, вовремя появившийся в её покоях, Шехзаде Селим, стремительно подойдя к ней и забрав из руки возлюбленной кинжал. --Даже думать об этом не смей! Я не позволю тебе покинуть меня!—отрезвляюще воскликнул юноша, затем, не говоря больше ни единого слова, заключил возлюбленную в крепкие объятия и принялся пламенно целовать её сладкие, как спелая земляника, алые губы, тем-самым не позволяя, ей опомниться. --Возможно, это прозвучит дико, но, когда мне сообщили о том, что Повелитель приказал казнить тебя, я поняла, что больше никогда не увижу и не обниму тебя. Мне стало так невыносимо больно, что я захотела, свести счёты с жизнью. Да и, зачем мне жить, если рядом нет тебя, чтобы в последствии достаться чужому мужчине, либо провести всю жизнь в заточении дворца слёз? Нет! Лучше уж воссоединиться с тобой в ином мире.—поделилась своими душевными откровениями с возлюбленным юная девушка, когда они уже сидели возле камина, обнявшись. Селим понимающе вздохнул из-за того, что даже сам не был уверен в том, что выйдет из темницы живым, да и злиться на покойного отца, не стал, ведь тот был психически болен. Юноше было даже жаль отца, но как бы ни разрывалась от скорби его трепетная душа, но жить надо продолжать. В связи с чем, он печально вздохнул и объявил юной возлюбленной, ласково поглаживая её по шелковистым золотисто-каштановым длинным волосам, объявил, что вызвало в ней вздох облегчения, смешанного с искренней радостью: --Утром, после намаза и во время принятия мной присяги у визирей, высокопоставленных сановников и воинов, состоится наш с тобой никях, Санавбер. Между возлюбленными воцарилось длительное молчание, во время которого, они вновь воссоединились в жарком поцелуе. Так, незаметно наступило утро знаменательного дня для, крепко любящей друг друга, юной пары, которую разбудили яркие золотые солнечные лучи, дерзко скользнувшие по ним и застлавшие всё приятным теплом и блеском. --Доброе утро, любимый!—проснувшись первой и смотря на возлюбленного с ласковой улыбкой, доброжелательно произнесла юная девушка, при этом, не обращая внимания на свою наготу и удобно устроившись на его обнажённой мужественной груди, в которой уже более спокойно билось, истерзанное многочисленными страданиями с унижениями, сердце. В связи с чем, ощущая приятный трепет от её нежных поглаживаний и поцелуев, доставляющих ему удовольствие, Селим нехотя разомкнул голубые, полные огромной любви, глаза и, тихо выдохнув имя любимой, доброжелательно улыбнулся ей в ответ, не говоря уже о том, что легонько потеребив её золотистый шёлк вьющихся волос, что вызвало в юной девушке лёгкую дрожь. Она даже судорожно вздохнула. --И тебе, душа моя!—тихо отозвался юноша, ощущая огромный прилив жизненно важной энергии, не говоря уже о желании, вершить благие дела для своей семьи и Империи, доставшейся ему в наследство, путём мини-переворота, благодаря которому, он остался жив, хотя мог бы уже лежать в гробу, приготовленный лекарями к похоронному намазу с погребением, на которые его обрёк вчера покойный отец своим фанатичным деспотизмом и не желанием слушать душевные оправдания с чистосердечными признаниями и раскаяниями. Думая об этом, Селим, аж весь содрогнулся, что ни укрылось от внимания его юной заботливой возлюбленной, в ласковой бирюзовой бездне которой, он добровольно тонул и не хотел всплывать на поверхность. Санавбер поняла чувства с мрачными мыслями сердечного избранника и, медленно овладевая его мягкими тёплыми губами, настраивая на лучшее, произнесла: --Забудь обо всём плохом, Селим! Всё былое осталось в прошлом и будет погребено вместе с покойным Повелителем сразу после твоего восшествия на престол Великих Османов! Сегодня солнце взошло для тебя! Наступила наша с тобой эпоха, полная мира, процветания, любви, новых завоеваний, справедливости и милосердия! Отныне, ты стал Султаном моей души, а я твоей Султаншей! Глубоко потрясённый душевными громкими словами дальновидной возлюбленной, Селим мысленно подписался под каждым из них, про себя повторив их, словно клятву, постепенно воссоединяясь с избранницей в жарком поцелуе.