Султан моей души

Топкапы. Неделю спустя. Стоявшая на балконе своих просторных покоев, одетая в морское зелёное платье из парчи с преобладанием золотой органзы и газа, Михримах Султан, шикарные светлые волосы которой были подобраны к верху в изящную причёску и украшены бриллиантовой короной, задумчиво смотрела на Босфор, над которым, как и над столицей Османской Империи, плавно сгущались сумерки, окрашивая всё вокруг в тёмные: голубой, синий, зелёный и сиреневый оттенки, что означало одно—вечер постепенно вступает в свои законные права. Она, конечно понимала, что, раз ненавистной Нурбану не стало, значит, ссориться и вести войну не с кем, а ей можно возвращаться вместе в Трабзон к сыну Осману, поставив во главе гарема дражайшего брата его единственную Хасеки—Санавбер, вполне устраивающую её во всех отношениях и смыслах, хотя и осознавала одно, что невестка совсем ещё юна, не говоря уже о том, что не опытна в управленческих делах, но главное её любят и уважают все обитатели гарема. Это внушало спокойствие в душе Луноликой Султанши, ведь дворец вместе с гаремом остаются в надёжных руках, особенно её брат-Повелитель Селим, от чего молодая женщина одобрительно вздохнула и только собралась войти внутрь покоев, как, в эту самую минуту, к ней на мраморный балкон вышли сестра Разие и Назенин калфа, чем-то очень сильно взволнованные. --Что там такого случилось в гареме, раз это так сильно встревожило вас?—обеспокоенно спросила у них Михримах, обратив, наконец, внимание на визитёрш. Те почтительно поклонились и, не желая от неё ничего скрывать, поделились. Вернее, отчиталась Назенин, заранее, испросив прощения, не говоря уже о том, что краснея от смущения: --Нас беспокоит поведение Шехзаде Мурада, госпожа. В последнее время он перестал быть управляемым и начал подсматривать за наложницами, когда они ложатся спать, либо моются в хамаме. Не знаем даже, что и предпринять, вот и решили посоветоваться с Вами, госпожа. Повелитель, то, наш всё равно отсутствует в Эдирне вместе со своей Хасеки. От услышанного известия, Михримах не знала даже, что ей и делать: то ли рассмеяться, то ли, наоборот призадуматься о том, какие меры по воспитанию дражайшего племянника принять, в связи с чем, она смущённо переглянулась с сестрой и, обменявшись с ней, загадочными взглядом с улыбкой, заключила: --Наш храбрый Шехзаде начал интересоваться противоположным полом. Очень хорошо, Назенин! Значит через год-два ему можно будет подбирать гарем. В него должны входить самые красивые, преданные и умные рабыни, которых нам необходимо воспитывать уже сейчас. Назенин всё поняла и, пообещав, что будет вместе с Хаджи-агой таких искать, почтительно откланялась и ушла обратно в гарем, провожаемая одобрительным взглядом обеих Султанш. Стамбул. Пять месяцев спустя. Об этом, же, думали, не говоря о том, что обсуждали на протяжении последних пяти месяцев, как они вернулись из Эдирне обратно в столицу и взявшись за управленческие дела: Селим Империей, а его дражайшая Санавбер гаремом, что передала ей накануне отъезда в Трабзон Михримах Султан, обсуждали во время совместных трапез с душевными беседами юные венценосные супруги, что и побудило их, наконец, собраться и, одевшись в простые одежды, пойти на базар для того, чтобы купить, достойную главного наследника, Хатун. Их в этом сопровождала охрана и верный Газанфер-ага. Возлюбленные понимали, что девушка должна быть похожа на покойную мать юного Шехзаде, Нурбану, либо из той, же страны, что и она. Вот только молодой Властелин беспокоился о том, как бы его любимая ни переутомилась из-за их длительной прогулки, ведь ей уже было тяжело ходить от того, что её, заметно округлившийся, живот, казалось, рос не по дням, а по часам. Именно по этой причине, супруги и решили присесть на лавке в небольшой кофейне на свежем воздухе. Только пили они не кофе, так как день уже плавно клонился к закату, а травяной чай, ведя непринуждённый душевный разговор с торговцами и ремесленниками. Благо сейчас молодой Султан мог смело уделить внимание семье с собственной империей, ведь вопрос с образованием волчьего государства им решился ещё два месяца тому назад, правителем которого он со всеобщего волчьего согласия назначил своего деверя—Константина-агу, женив его на Дильбар Хатун, выделив им под столицу провинцию Анталия, но, независимо от того, что у волков был свой Верховный Правитель и собственный Совет Дивана—они все прежде, чем водворить в жизнь какой-либо, принятый ими, закон, отправляли его на одобрение Селиму и лишь только тогда утверждали. Вот только вскоре душевный разговор венценосной четы с ремесленниками оказался внезапно нарушен, доносящимся откуда-то со стороны, яростными ругательствами какого-то работорговца, что привлекло к нему внимание венценосной пары. Они мгновенно устремили свои заинтересованные взоры туда, пока ни увидели ужасную картину беспощадного избиения торговцем несчастной и сильно исхудавшей черноволосой, очень юной рабыни, которой на вид было где-то лет 13-14, может больше, так как жизнь её прилично потрепала. Девушка лежала в ногах мучителя в обмороке, вызванном длительным голоданием с жаждой. Глядя на неё, юная Баш Хасеки так и вспомнила себя в подобном состоянии перед тем, как её вызволила милосердная Нурбану Султан, выкупив у столь, же, безжалостного работорговца, пять лет тому назад, от чего в её ясных бирюзовых глазах заблестели слёзы. Заметив это, Селим понял возлюбленную и, подозвав к себе верного Газанфера-агу, вручил ему весомый мешок с золотом, приказав, немедленно выкупить несчастную Хатун и отправить её в гарем. Слуга понял своего Правителя и, почтительно откланявшись супругам, ушёл выполнять приказание, благодаря чему несчастная юная девушка, которая оказалась 13-летней венецианской аристократкой из семьи венецианского дожа Баффо по имени София, привезённая сюда персидскими пиратами, была приведена в чувства, выкуплена и отправлена во дворец Топкапы. Топкапы. Немного позднее, когда тринадцатилетнюю Софию привели в благопристойный вид и осмотрела дворцовая акушерка, она предстала перед правящей четой в главных покоях, залитых лёгким медным мерцанием от, горящих в канделябрах и в подсвечниках, свечей. Она стояла в почтительном поклоне, не смея, поднять на венценосцев ясных светлых глаз, в мыслях искренне благодаря их за избавление от жестокого работорговца и уже успев, присягнуть им в бескорыстной верности. --Как мы уже успели узнать от главной калфы с кизляром-агой о том, что тебя привезли в Стамбул из Бурсы, где ты обучалась в школе для невольниц, Хатун. Это означает одно, что ты уже всему обучена тому, что обязана знать, попадающая в гарем, наложница. Очень хорошо. Отныне, ты причислена к гарему Престолонаследника Шехзаде Мурада и твоё имя—Сафие.—с интересом посматривая на, залившуюся лёгким румянцем, юную девушку, с душевной любезностью проговорил Султан. Хатун почтительно поклонилась и, поцеловав, протянутую к ней, его руку, с общего позволения пары покинула главные покои, сопровождаемая Зулие Хатун и провожаемая их внимательным, полным глубокой задумчивости, взглядом. Терпеливо дождавшись момента, когда за девушкой бесшумно закрылась дверь, венценосные супруги понимающе переглянулись и вздохнули. --Думаешь, она будет нам предана, Селим?—с нескрываемым сомнением в приятном тихом голосе спросила у возлюбленного, одетая в сиреневато-синее шёлковое, обшитое блестящим кружевом, платье, Санавбер, сидя вместе с ним на одной парчовой тахте и смотря на него пристальным взглядом. Он тяжело вздохнул и задумчиво рассудил, что заставило призадуматься его дражайшую возлюбленную: --Возможно, и будет, но лишь до того момента, пока сама ни хлебнёт сладкого шербета под названием—власть. Самое главное—чтобы она не пошла против нас, настраивая, в последствие, Мурада на наше с тобой свержение. От человека, хотя бы раз, хлебнувшего власти, добра не жди. Внимательно выслушав предостережения возлюбленного мужа, юная Баш Хасеки решила взять Сафие Хатун под собственный строгий контроль с наблюдением и пресекать её коварные интриги, на корню. Рано утром, когда первые солнечные лучи ласкового майского солнца, робко начали проникать во все просторные помещения великолепного главного султанского дворца, окрашивая всё вокруг в яркие: розовый, оранжевый и фиолетовый тона и оттенки, все оказались разбужены громким пронзительным криком новорожденного Шехзаде, которого при молитве молодой Султан Селим нарёк Коркутом. Роды у юной Баш Хасеки Санавбер начались ещё вечером, практически сразу после ухода Сафие Хатун в гарем, но прошли, на удивление, легко, даже безболезненно. Агам с калфами было приказано раздавать девушкам золото и сладкое, к чему те и приступили, а счастливые родители, наконец-то, остались одни, что помогло им постепенно выйти из эйфории и забыться крепким сном, ведь они, практически не спали всю ночь из-за внезапных родов Санавбер. Возлюбленные были спокойны за своих малышей, находящихся под бдительным присмотром кормилиц, калф и служанок. Никто из дворцовых и визирей с высокопоставленными сановниками не беспокоили их, так как заседание Совета Дивана, куда входили и знатные представители волчьего государства, было решено перенести на более благоприятный для правящего Султана день. Наложницы в ташлыке, тоже старались сильно не шуметь во время занятия своими обычными повседневными делами. Шехзаде Мурад, тоже ответственно и сосредоточенно погрузился в обучение, делая положительные успехи, чему искренне радовались все учителя с наставниками, а в свободное от учёбы время, престолонаследник мчался к братьям с сёстрами для весёлой возни с ними, что приносило мальчику несказанное удовольствие, ведь только с малышнёй, он чувствовал себя полноценным и нужным. Позднее, а точнее, ближе к вечеру и после душевного общения со всеми своими детьми в детской, облачённая в, обшитое серебристым гипюром бледно-розовое парчовое платье с преобладанием серебристого шёлка, Санавбер возвращалась в главные покои, идя, погружённая в романтическую задумчивость по слабо освещённому мраморному коридору, и ни о чём плохом не думая, да и к тому, же, из них ей на встречу вышел, одетый в чернильного цвета парчовый кафтан, её возлюбленный муж, красивое лицо которого озарилось искренней доброжелательной улыбкой. Вернее, он, аж весь, внутренне, затрепетал от, переполнявших его всего, искренних радостных чувств, что отразилось в выразительных голубых глазах. --Селим!—нежно выдохнула юная Баш Хасеки, заметив возлюбленного мужа. Она остановилась, тем-самым позволяя ему, подойти к ней и заключить в заботливые объятия, не говоря уже о том, ласково пригладить её по шелковистым распущенным волосам, что он с огромным наслаждением сделал, с удовольствием вдыхая, исходящий из её волос, приятный аромат лесных ягод. Он пьянил сильнее самого крепкого вина. --Любимая моя!—ласково произнёс он, чувствуя лёгкое головокружение, вызванное, переполнявшими его хрупкую душу, бурными чувствами. Его мягкие тёплые губы постепенно воссоединились с её губами в длительном, полном огромной нежности, поцелуе. Ему не было конца, но, когда молодая супружеская пара, наконец, нашла в себе силы отстраниться друг от друга, хотя им этого совсем не хотелось, они взялись за руки и вместе вошли в главные покои, приказав стражникам, принести им ужин. В эту самую минуту к дверям главных покоев пришла, присланная Разие Султан, наложница из гарема, которую та направила, считая, что раз Баш Хасеки в течение месяца не сможет делить постель с Повелителем, она всё равно не должна пустовать. Вот только девушку ждало разочарование в лице хранителя Мустафы-аги хладнокровно, известившего её о том, что Властелин приказал никого к нему не впускать, так как он проводит время в приятном обществе любимой жены Санавбер Султан: --Возвращайся в ташлык, Хатун! Здесь тебе ничего не светит! Наложница всё поняла и, не желая, гневить хранителя покоев дальше, грациозно развернулась и ушла, сопровождаемая калфами с агами, провожаемая его взглядом, полного безразличия, хотя ей и стало до глубины души неприятно от понимания того, что Султан из-за своей пламенной любви к своей Баш Хасеки никого не желает принимать, но по-женски, Гюллизар Хатун понимала супружескую пару и даже искренне поддерживала, ведь любая женщина хочет, чтобы её любимый, не зависимо от того, Падишах он, или простой нищий бродяга, принадлежал ей одной, не говоря уже о том, чтоб любил только её одну. Зато, как наложнице, девушка в душе злилась на Султаншу из-за того, что, тоже хотела возвыситься, не говоря уже о том, что вырваться из рабынь. Вот только, стоявший у главных покоев, Мустафа-ага был доволен тем, что является хранителем не только покоев Властелина, но и семейного счастья его с мудрой красавицей Санавбер, законное место которой, он не позволит занять ни одной наложнице из гарема. Никто из них не пройдёт по «золотому пути», конечно, если того ни захочет сам Властелин, либо ни прикажет Баш Хасеки, правящая гаремом. Пока, же он сдержано вздохнул и вернулся в свою коморку, спать. Вернувшуюся в ташлык, одетую в скромное шёлковое тёмное синее платье, Гюллизар Хатун мгновенно окружили другие наложницы с расспросами о том, удалось, ли ей хоть одним глазком увидеть красавца Султана, но она развеяла все их мечты одним лишь холодным и полным огромного разочарования ответом: --Нет. Мне даже не дали на пороге его покоев постоять из-за того, что он так сильно любит свою Баш Хасеки Санавбер, что никого из нас и знать не желает. Затем, не говоря ни единого слова, подошла к, одиноко сидящей немного в стороне от всех, Сафие Хатун, ощущающей себя по-прежнему, крайне неуютно в комнате и не верящей в то, что теперь это её новый дом и в то, что теперь ей, тоже предстоит бороться за внимание: либо молодого Султана, либо его старшего сына, которого ей ещё так и не удалось ни разу увидеть. Она даже не знала того, какой он—Шехзаде Мурад. Девушку утешало лишь то, что, раз его отец внешне приятный, даже красивый и очень заботливый, не говоря уже о том, что добродушный. Значит, возможно сын такой же, да и, если учитывать то, что матерью его была, ныне покойная Нурбану Султан, а она, как уже узнала юница, была самой прекраснейшей и статной женщиной, то скорее всего, юный принц унаследовал внешность от неё. --А ты счастливая, Хатун. Тебя сразу определили к юному Шехзаде, хотя гарем ему ещё не подбирали. Значит, тебе предстоит первой попасть в его «рай». Не то, что мы.—заметила Гюллизар, привлекая к себе внимание новенькой девушки, появившейся в гареме прошлым вечером. Сафие на это, лишь горько усмехнулась, сказав: --Вы хоть знаете, как выглядит наш Повелитель, а я Шехзаде не разу не видела. Вдруг он страшный или толстый, жестокий, отвратительный и бессердечный. Между девушками воцарилось длительное молчание, во время которого между ними всеми воцарилось искреннее взаимопонимание, нарушенное лишь громкими недовольными словами, появившейся в ташлыке, Назенин Калфы: --Что это ещё за разговоры?! Немедленно всем спать! Завтра у всех трудный день! Девушки не стали перечить главной калфе, хотя и искренне вознамерились убедить новенькую Хатун в том, что она напрасно тревожится, ведь Шехзаде Мурад очень красивый и доброжелательный, пошедший весь в своих влиятельных родителей, не говоря уже о том, что горой стоит за благополучие и душевный покой семьи. Вместо этого, они, молча, принялись разбирать постели и ложиться спать под пристальным вниманием калф с агами. Когда, же все улеглись, калфы с агами потушили свет и тоже улеглись спать. Воцарилась тишина, нарушаемая тихим посапыванием наложниц и храпом старших аг с калфами. А в эту самую минуту. В главных покоях, залитые лёгким медным мерцанием от горящих в канделябрах свечей и дров в камине, окутывающих их приятным теплом, на мягких подушках с сиреневыми шёлковыми наволочками сидели за небольшим круглым столиком с различными яствами, о чём-то тихо душевно беседуя друг с другом, венценосная возлюбленная чета. Их ужин напоминал воркование двух влюблённых птенчиков, кормящих друг друга с рук, что приносило им огромное наслаждение, не говоря уже о том, что веселье, разнося по просторным покоям беззаботный звонкий смех, прерываемый периодическими жаркими поцелуями. Им не было конца, но парочка так же понимала, что на протяжении месяца нельзя предаваться любовным утехам… любовным шалостям, возможно и нельзя, но спать, обнимая друг друга в одной постели, никто не запрещал. --Даже поверить не могу в то, что нашему семейному счастью с любовью ничего не грозит. Наконец-то, в нашей жизни наступил душевный покой, Селим.—нежно вздыхала она, вся трепеща от, переполняемых её хрупкую душу, чувств и прижимаясь к его мужественной груди, в которой умиротворённо билось отзывчивое и многострадальное сердце. Молодой мужчина сам никак не мог поверить в то, что больше никто не посягает на их общие жизнь, покой и счастье. Только во всё это верилось с большим трудом и, казалось призрачным, словно это всего лишь мираж, фата-моргана, или как там ещё можно назвать этот обманный природный эффект. Неужели это всё затишье перед беспощадной бурей? Даже, если и так, то пусть эти минуты счастья никогда не заканчиваются и длятся целую вечность, либо ещё больше. Тем, же, временем, вернувшись в свои покои, Мустафа-ага застал свою возлюбленную жену Разие Султан, укладывающую спать их маленькую дочку по имени Самира. Она укачивала её на руках, что-то тихо напевая до тех пор, пока малышка ни уснула, что позволило, одетой в серебристого цвета, парчовое платье с золотистым газом и шёлком, молодой женщине, крайне бережно уложить малышку в колыбельку. Теперь можно уделить внимание мужу. Разие устало вздохнула, но всё, же, выдавила из себя ласковую улыбку: --Прости меня, Мустафа. Из-за дворцовых дел и возни с нашей малышкой, я совсем перестала уделять тебе внимание, а ведь нам с тобой так хочется нежности. Парень понял возлюбленную жену и, выйдя из своей заворожённой задумчивости, с которой внимательно наблюдал за тем, как она возилась с их дочуркой, понимающе вздохнул: -- Вам с Баш Хасеки приходится помимо детей заниматься ещё и правлением султанским гаремом. Это невыносимо тяжело, особенно в первые дни после родов. Не говоря больше ни единого слова, молодые супруги крепко обнялись и пламенно поцеловались, после чего, держась за руки, плавно прошли к, уже расправленной служанками, широкой постели с газовым и парчовым балдахином, куда и, продолжая неистово обниматься и целоваться, легли, благо им уже можно было любить друг друга, так как со дня родов Разие прошло уже два месяца, где между ними вспыхнула головокружительная беспощадная страсть, заполняющая великолепные покои тихими, едва сдерживаемыми, стонами. На следующее утро, когда яркие солнечные лучи проникли во все просторные роскошные помещения великолепного главного султанского дворца, озаряя всё золотым блеском, а Мустафа-ага вернулся на службу к главным покоям, к своей госпоже пришла, одетая в шёлковое, обшитое блестящим кружевом, алое платье, Гюллизар Хатун. Она почтительно поклонилась Разие Султан, которая в данный момент сидела на парчовой тахте и сосредоточенно читала интересный роман. --Как прошла ночь с Государем, Гюллизар? Тебе удалось завладеть его сердцем и отвлечь от Баш Хасеки?—наконец, заметив верную Хатун, но даже не смотря на неё, участливо спросила её, облачённая в бледно-салатовое парчовое платье, Разие Султан, утопающая в ярких тёплых золотых солнечных лучах. Девушка понимающе вздохнула, но, ничего не скрывая, ответила: --Великодушно прошу прощения, Султанша, но мне так и не удалось попасть в «рай» нашего Повелителя, так как он не желает никого принимать у себя в покоях, кроме разлюбезной Баш Хасеки Санавбер. Он её так трепетно и нежно любит, что мы, наложницы, ему совсем не нужны. Между ними воцарилось длительное мрачное молчание. Конечно, Разие ожидала такого исхода событий, в связи с чем, понимающе тяжело вздохнула и, отпуская преданную ей Хатун, распорядилась: --Возвращайся в ташлык и смиренно жди удобного момента. Я сама устрою твою встречу с Повелителем. Наложница всё поняла и, почтительно откланявшись, ушла, провожаемая, полным глубокой мрачной задумчивости, взглядом Разие Султан, которой уже больше не хотелось продолжать читать книгу, а хотелось немедленно отправится к правящему брату для того, чтобы вразумительно с ним поговорить, хотя и прекрасно знала о том, что он, возможно уже отправился на совет Дивана. Так и было на самом деле. Зато в его покоях находилась Баш Хасеки, занимающаяся маленькими детьми. За этим приятным занятием свою достопочтенную госпожу застал, мягко и крайне бесшумно войдя, Мустафа-ага, почтительно ей поклонившийся и попросивший внимания, так как ему необходимо с ней очень серьёзно поговорить. Санавбер поняла друга и, внимательно проследив за тем, как верная Зулие Хатун увела малышей, оставив госпожу с одним лишь Шехзаде Коркутом, которого ещё кормила Султанша, понимающе вздохнула и позволительно произнесла: --Можешь рассказывать о том, что тебя так сильно тревожит, раз ты вместо того, чтобы сопровождать Повелителя в Совете Дивана предпочёл сначала прийти ко мне! Молодой телохранитель благодарственно вздохнул и, не желая ничего скрывать от Баш Хасеки, облачённой в белоснежное шёлковое платье с синим бархатным и расшитым золотыми нитями, не говоря уже о том, что расшитый бриллиантами с сапфирами и топазами, кафтан, доложил: --Вечером, когда Вы вместе с Повелителем отдыхали, Разие Султан отправляла к Его Величеству свою верную рабыню по имени Гюллизар для того, чтобы она всеми силами завлекла Повелителя и отвлекла от Вас. Я посчитал, что Вам необходимо знать об этом для того, чтобы принять необходимые меры по защите семейного счастья. От услышанного известия, Санавбер, хотя и пришла в неописуемую ярость, но не пожелав будить сына, крепко спящего у неё на руках, тяжело вздохнула и, сохраняя всю свою любезность, доброжелательно улыбнулась другу и благодарственно улыбнувшись, позволила ему пойти к Повелителю в зал для заседания Дивана. Молодой телохранитель почтительно откланялся и ушёл, провожаемый бирюзовым взглядом, своей госпожи, полным глубокой мрачной задумчивости. Чуть позже, когда юная Баш Хасеки Санавбер Султан стояла на мраморной террасе и задумчиво смотрела на рабынь в ташлыке, среди которых были Сафие и Гюллизар Хатун, её мысли занимало понимание того, что «золотой путь» придётся открыть именно ей, как правительнице султанского гарема, ведь возлюбленный, как бы Султанша ни пыталась оградить его и их брак от проникновения в него наложниц, всё равно не должен нуждаться в их тепле с лаской, которые вынуждено не может обеспечить сердечного избранника она сама на протяжении месяца. Вот только занять место в постели Султана необходимо занять преданному лишь ей одной человеку. Кому? Внезапно вниманием юной Баш Хасеки завладела, бесшумно подошедшая к ней Назенин Калфа и почтительно поклонившаяся ей. --Будут, ли у вас какие-либо распоряжения на мой счёт, госпожа?—доброжелательно осведомилась верная ункяр, чем и вывела Султаншу из мрачной задумчивости, за что и получила от неё взаимную приветливую улыбку. --Как хорошо, что ко мне подошла именно ты, Назенин! Нам как раз необходимо с тобой, очень серьёзно поговорить. Как ты понимаешь и знаешь, наверное, о том, что вчера вечером Разие Султан пыталась протолкнуть в постель к нашему Повелителю свою верную рабыню Гюллизар. Вчера у неё ничего не получилось, но она не успокоится, пока её подопечная не окажется в его постели, чего мы не должны допустить. Да и я не могу быть с Властелином, как женщина на протяжении месяца. Это означает, моё место должна занять возле него та, кому я доверяю, как самой себе, то есть ты, Назенин. Готовься. После собрания Дивана, Повелитель идёт гулять по дворцовому саду. Это означает, что вам предстоит встретиться именно там.—переходя к делу, чрезвычайно серьёзным тоном произнесла юная Баш Хасеки. Назенин, хотя и была потрясена до глубины души, но всё поняла и с молчаливого позволения, отправилась готовится к своей встрече с красавчиком-Султаном, полной головокружительной страсти, провожаемая одобряющим бирюзовым взглядом Санавбер Султан. Чуть позже и после того, как закончился Совет Дивана, Селим отправился на верховую прогулку по дворцовому саду, сопровождаемый Назенин калфой, что уже показалось ему странным. Вот только на размышления у него времени не оказалось, так как, в эту самую минуту конь прекрасной калфы внезапно понёс, и её жизнь висела на волоске, в связи с чем, венценосный юноша помчался спасать юную девушку и, когда ему это, наконец, удалось, они спешились и привязали коней к дереву, между ними вспыхнула неистовая, вернее даже беспощадная головокружительная страсть. Перед ней они не смогли устоять и предались бурным чувствам именно здесь, на поляне, окружённые высокими кипарисами, в шелковистой высокой зелёной траве, заполняя пространство тихими стонами, полными взаимного порочного наслаждения с перевозбуждением. Вскоре всё закончилось, и пара, тяжело дыша и обливаясь солёным потом, постепенно приходила в себя, собираясь с мыслями и решая то, как им теперь полагается поступить. --Отныне, тебе больше не быть калфой, Назенин. Ты моя фаворитка и должна жить в своих покоях на террасе для фавориток.—мудро рассудил юный Султан, поднявшись с травы и одеваясь. Он совершенно не смущался, прикованного к нему, заворожённого взгляда новой фаворитки. Она всё поняла и даже полностью соглашалась с ним. Вот только не хотела, чтобы об их отношениях узнали в гареме, о чём и поспешила заговорить с ним, не обращая внимания на, уже сгустившиеся над Османским Государством сумерки: --Нет, Селим! Будет лучше, если всё останется в тайне. В гареме не должны узнать о том, что я стала твоей фавориткой. Пусть все по-прежнему считают, что я главная калфа, а ты мой господин и Повелитель. Такие меры необходимы для нашего общего спокойствия с безопасностью, ведь нам с тобой хорошо известно о том, что по правилам гарема, калфе никогда не стать госпожой. Внимательно выслушав мудрые высказывания своей новоиспечённой фаворитки, Селим согласился с ней и, пламенно поцеловав в сладостные, как ягоды спелой земляники, алые губы, пообещал подумать о новой встрече, после чего вернулся во дворец, провожаемый её заворожённым, полным огромного обожания, взглядом Назенин, по-прежнему лежащей в траве полностью голой, что девушку совершенно не смущало, а наоборот даже помогало постепенно охладиться, так как бархатистые щёки продолжали пылать смущением, даже не подозревая о том, что за всей их встречей с балкона главных султанских покоев за ними наблюдала Баш Хасеки, успевшая, догадаться о том, что Назенин каким-то хитрым и незаметным образом сама подстроила то, что её конь понёс. Это даже позабавило Султаншу, хотя и обожгло ревностью, ведь она сама толкнула к мужу в объятия верную калфу, но с другой стороны, лучше пусть постель Селима согревает главная калфа, чем падкая до власти наложница. --Я так и знал, что Назенин Калфу прислала ко мне именно ты, Санавбер. Вот только не понимаю зачем тебе это! Ведь я не нуждаюсь в услугах наложниц. Мне, вполне хватает тебя, сердце моё. Я не устаю тебе об этом говорить.—обличительно и с оттенком лёгкого юмора заключил Селим, мягко и бесшумно выйдя на свой балкон, чем и заставил её невольно вздрогнуть от неожиданности. Девушке стоило большого труда для того, чтобы собраться с мыслями, хотя это и было, крайне непросто, не говоря уже о том, что почтительно поклониться возлюбленному. --Селим, как ты, наверное, знаешь, я ещё месяц не смогу быть с тобой, как женщина. Только твоя постель не должна пустовать, да и гарем должен исполнять свою самую главную функцию—приносить тебе радость и счастье. Именно поэтому, я и отправила к тебе Назенин, как самую преданную мне Хатун, ведь я верю ей, как самой себе. Лучше пусть рядом с тобой в постели будет она, чем какая-нибудь падкая до власти интриганка. К тому, же, Назенин любит тебя так, же преданно, трепетно и нежно, как я. Ей, тоже нужен лишь ты один, а не власть.—убеждала она возлюбленного, добровольно утопая в его ласковой голубой бездне глаз и с огромной нежностью поглаживая его по бархатистым щекам, что вызывало в нём лёгкую приятную дрожь. Между венценосными супругами воцарилось длительное молчание, во время которого Селим, с огромной заботой и нежностью сжимая возлюбленную в крепких объятиях, тщательно обдумывал каждое, сказанное ею, разумное слово, искренне тронутый её заботой о его личном счастье с благополучием. --В следующий раз, лучше спрашивай моё мнение по этому поводу, Санавбер.—заключил молодой Султан, плавно завладевая сладостными алыми губами жены и воссоединяясь с ней в неистовом длительном жарком поцелуе. А в эту самую минуту в гарем вернулась с прогулки по дворцовому саду Назенин калфа, появление которой заметила, вышедшая ей на встречу, одетая в светлое парчовое платье, Разие Султан. Она пришла в крайнее неудовольствие из-за длительного отсутствия ункяр-калфы. --Интересно знать, где ты постоянно прохлаждаешься, калфа! Почему тебя никогда нет, когда ты больше всего нужна?!—высказалась, поравнявшейся с ней, Назенин Султанша. Та почтительно поклонилась ей и, принеся искреннее извинение за отсутствие, объяснила, что она слишком загружена гаремными делами, о делах в котором сейчас отчитывалась своей госпоже Санавбер Султан. Она солгала, конечно. Только Разие легкомысленно отмахнулась и, решительно отведя калфу в сторону, приказала ей, приступить к немедленным приготовлениям Гюллизар Хатун к сегодняшней ночи с Повелителем, но, переполненная нестерпимой, словно раскалённое железо, презрительностью вместе с ревностью, девушка даже и не подумала подчиниться приказанию династийки. Вместо этого, она воинственно посмотрела на неё и вызывающе произнесла, что бросило ту в ярость: --Я никого из этих безмозглых «куриц» не стану готовить для Повелителя, госпожа! Он преданно и нежно любит мою госпожу Санавбер Султан, а она его любит безгранично! Им конкуренты в любви не нужны! Это означает лишь одно, что, отныне «золотой путь» для всех закрыт на неопределённый срок! Такого приказание венценосной четы! Затем почтительно откланялась и, загадочно улыбаясь, ушла в свою коморку для того, чтобы предаться романтическим мечтаниям о Повелителе, провожаемая ошалелым взглядом Разие Султан, даже не догадывающейся о том, что несколько секунд тому назад, разговаривала с новой фавориткой Султана. Она лишь яростно фыркнула и подошла к своей подопечной, сидящей немного в стороне от всех девушек.