Султан моей души

В этот августовский тёплый безветренный вечер, Санавбер-Джансель Султан, как обычно пришла в главные покои для того, чтобы засвидетельствовать своё искреннее почтение возлюбленному мужу, который стоял на мраморном балконе и, задумчиво глядя на, окутанный густыми тёмно-голубыми и тёмно-сиреневыми сумерками, разбавляемыми серебристым светом луны, дворцовый сад, оказался отвлечён тихим, похожим на вздох, приятным голосом возлюбленной Баш Хасеки, слегка придерживаемой юбку парчового бледно-голубого платья европейского придворного стия с дополнением серебристого шёлка, гипюра и органзы. --Селим!—ласково позвала мужа Султанша, заставив его, плавно обернуться и с огромной любовью, не говоря уже о том, что с заботой, посмотреть на неё, мысленно отмечая одно, что день ото дня его милая Джансель становится всё краше и мудрее, да и уже, заметно округлившийся, животик, совсем не портил её, а делал ещё обворожительнее. --Джансель, красавица моя не наглядная!—нежно выдохнул молодой мужчина, красивое лицо которого озарилось доброжелательной улыбкой. Он инстинктивно распахнул перед ней заботливые объятия, в которые она с тихим трепетным вздохом вплыла, словно лодка в долгожданную тихую гавань и, прижавшись к его мужественной груди, тихо вздохнула, но, потом задумчиво всмотревшись в ласковую голубизну его глаз, душевно произнесла, как бы спрашивая у него мнения: --Селим, сердце моё, мне необходимо поговорить с тобой о твоих трёх очаровательных дочерях: Эсмехан, Гевгерхан и Шах. Они уже вполне достигли возраста невест. Им всем по шестнадцать лет. Их пора выдавать замуж, но за кого? Я хорошо понимаю, что ты вместе с, ныне покойной Нурбану Султан, хотел бы видеть их жёнами самых влиятельных пашей. Конечно, это Ваше родительское право, но лучше терпеливо дождаться дня, когда они полюбят и придут к тебе просить о позволении для замужества на их избранниках. Я не настаиваю, хорошо понимая, что решать всё равно тебе, ведь ты, прежде всего наш Повелитель, а уж потом любящий муж и заботливый отец. Селим понимающе вздохнул и пообещал возлюбленной, хорошо подумать над этим, весьма щекотливым, не говоря уже о том, что очень важном вопросом и в самое ближайшее время вынести своё справедливое решение, пока, же, он вместе с женой удобно сели на, обитую светлой парчой, софу, обнявшись и не обращая внимания на приятную лёгкую вечернюю прохладу, доносимую с Босфора. А тем временем, выполнившие, все свои повседневные обязанности на сегодня, наложницы, удобно сидя на, разбросанных на полу, мягких подушках с яркими наволочками, выполненными из парчи, бархата и шёлка, вели душевные беседы, мечтая о любви с счастьем и не обращая внимания на лёгкое медное мерцание пламени свечей в канделябрах. Среди них находилась и, одетая в шёлковое оранжевое платье с преобладанием в нём золотого гипюра и органзы, юная икбаль молодого властелина Эфсун Хатун, шикарные тёмные длинные волосы которой были собраны в пышный густой хвост, перевязанный гипюровой лентой. Казалось, бы, что их душевное спокойствие продлится вечно, но оно оказалось дерзко нарушено громким криком какого-то аги: --Внимание! Хасеки Назенин Султан Хазретлири! Девушки мгновенно перестали болтать и, вскочив со своих мест, встали в линию в почтительном поклоне, не смея поднять голову. Вот только Эфсун не последовала их примеру из-за того, что у неё внезапно начала невыносимо кружиться голова, в связи с чем она осталась сидеть на подушках, не ведая того, что это станет причиной её очередной ссоры с Назенин Султан, которая царственно вошла в ташлык, слегка придерживая пышную юбку шикарного парчового тёмно-бирюзового платья с дополнением блестящего кружева и шёлка и, высокомерно оглядев всех девушек, заметила, сидящую на подушках, Эфсун Хатун, выглядевшую очень бледной и измученной. --А тебя, что ли почтению не учили, Хатун?—с оттенком не скрываемого презрения, обратилась к ангелоподобной сопернице Султанша, пристально смотря на девушку. Та слегка вздрогнула от её громкого голоса и, очнувшись от глубокой задумчивости, уже попыталась встать для того, чтобы почтительно поклониться Султанше, как внезапно пошатнулась и упала на подушки без чувств. Её, встревоженные не на шутку, подруги, мгновенно рванули к ней, забыв о присутствии в комнате Султанши, к которой присоединилась Эсмехан Султан, темноволосая красавица с изумрудными глазами, одетая в шикарное зелёное парчовое платье, пришедшая в ташлык для того, чтобы пообщаться с наложницами. --Что здесь происходит?—привлекая к себе внимание рабынь, громко спросила она с оттенком лёгкого раздражения, из-за чего к ней мгновенно подошла Зулие калфа и, почтительно ей поклонившись, объяснила, что Эфсун Хатун стало дурно, что вполне привычное явление для её деликатного положения. Шестнадцатилетняя Султанша внимательно выслушала главную калфу и, понимающе вздохнув, искренне пожелала юной икбаль своего дражайшего правящего отца хорошего самочувствия и, не обращая внимания на глубоко потрясённую его вторую Хасеки, ушла, сопровождаемая верными рабынями. Вот только Султанша не пошла в свои покои, а отправилась прямиком к горячо любимому отцу для того, чтобы высказать ему всё, что она думает о Назенин Хатун и её издевательствах над Эфсун Хатун, но у самого входа в главные покои юную Султаншу встретил хранитель Мустафа-ага, одетый в парчовый оранжевый кафтан. Он почтительно ей поклонился и доброжелательно известил о том, что Повелитель сейчас никого не принимает, так как у него находится Баш Хасеки Санавбер-Джансель Султан. --Очень хорошо! Значит, Валиде тем-более выслушает меня!—довольная его, призывающими к благоразумию, словами, заключила Султанша и, решительно оттолкнув хранителя в сторону, ворвалась в главные покои, где на, обитой парчой, тахте сидели обнявшись её достопочтенный отец с молоденькой валиде, о чём-то тихо воркующие друг с другом. Она почтительно поклонилась им и начала, высказывать всё своё огромное недовольство с возмущением, тем-самым, привлеча к себе их внимание: --Повелитель, Валиде, Вы уж меня простите за то, что я ворвалась к Вам, вот так дерзко и без позволения! Только я больше не в силах терпеть того, как Назенин Султан, пользуясь своим, недавно полученным высоким положением, унижает и издевается над несчастной Эфсун Хатун, которая, кстати, тоже Ваша фаворитка, да ещё, носящая под сердцем, как и Назенин, ваше дитя! Пожалуйста, угомоните её, иначе это придётся сделать мне, Вашей старшей дочери! Между венценосцами воцарилось мрачное молчание, во время которого первым порывом Селима было огромное желание, накричать на дочь за то, что она бесцеремонно ворвалась к нему в покои и указывает, как ему полагается поступать со своими фаворитками, но почувствовав то, с какой нежностью милая Джансель гладит его по ладони, постепенно успокоился, но, не обращая внимания на лёгкое медное мерцание, горящего в канделябрах пламени свечей, составляющих мягкое освещение его, дорого обставленных, покоев и, сдержано вздохнув, бесстрастно приказал: --Возвращайся в свои покои, Эсмехан, и не лезь в распри моих фавориток! Они не должны тебя касаться! Только юная Султанша не захотела уступать отцу и с огромной надеждой в изумрудных глазах посмотрела на свою Валиде, мысленно ища в ней поддержки. Джансель понимающе вздохнула и, доброжелательно ей улыбнувшись, заботливо успокоила, пообещав, утром вразумительно поговорить с Назенин. Эсмехан поверила своей Валиде и, лишь только после этого, почтительно откланявшись и пожелав им доброй ночи, ушла, провожаемая их благодарственным взглядом. Понимая, что Валиде пообещала ей поговорить утром с Назенин лишь для того, чтобы успокоить её, Эсмехан решила не дожидаться завтрашнего дня, а отправилась к ней сама, намереваясь, сделать строгое внушение. Она ворвалась к ней в покои в тот самый момент, когда молодая Хасеки уже готовилась лечь спать, только успев, переодеться в шёлковую светлую ночную сорочку с шифоновым пеньюаром, сидела на краю широкого ложа с мягкой периной, покрытой шёлковой простынёй и парчёвым покрывалом, не говоря уже о густых вуалях балдахина и мягкого освещения от, горящих в канделябрах, свечей. --Что ты себе позволяешь, Хатун?! Не слишком, ли быстро начала нос задирать перед гаремом?! Давно, ли перестала бегать в калфах?! Подумаешь, одну ночь провела с моим правящим отцом, благодаря которой смогла забеременеть! Не смей обольщаться! Если так себя дерзко продолжишь вести и дальше, сразу, как родишь своего Шехзаде, да и то, если это будет Шехзаде, его у тебя отберут и отдадут кормилицам с няньками, а тебя сошлют во дворец слёз!—с отрезвляющими резкими словами накинулась на, ничего не понимающую, но стоявшую в почтительном поклоне, Назенин, Эсмехан Султан, смотрящую на, новоиспечённую Хасеки испепеляющим яростным взглядом. --Простите, если невольно прогневила вас, Султанша! У меня и в мыслях такого нет, единственное, что мне хотелось—призвать наложниц к дисциплине с уважением к Султанской семье, а то они стали в последнее время очень дерзкими и взбалмошными.—робко попыталась оправдаться Назенин Султан, за что получила новый убийственный взгляд от Султанши, догадавшейся о том, что Хатун намекает на то, что Валиде плохо занимается гаремом. Такого Эсмехан не смогла стерпеть и, дав собеседнице звонкую пощёчину, пригрозила, превратить её жизнь в сущий ад в случае, если та продолжит дерзить дальше, но не учла одного, что волчья сущность в Назенин снова даст о себе знать звериным оскалом и огненным блеском в серо-голубых глазах. Она даже в лице изменилась и, Эсмехан, показалось, что она увидела в них волка, от чего она испугалась и, мгновенно убежала. Утром следующего дня, когда на улице царила пасмурная погода, небо было занесено хмурыми тучами, а дождь лил, как из ведра, одетая в атласное платье, персикового цвета, обшитое золотым гипюром и шифоном, Баш Хасеки Санавбер-Джансель Султан пришла в покои к своей подруге Назенин Султан, облачённой в золотое бархатное платье с россыпью драгоценных камней и преобладанием в его ансамбле шёлка с парчой, серьёзно вознамерившись с ней, вразумительно поговорить и заставить, перестать устраивать склоки и сеять вражду в гареме, но, застав подругу, нервно меряющую просторные покои частыми шагами, обхватив черноволосую голову руками, в миг отказалась от своей затеи, переполнившись невыносимым беспокойством. --Назенин, что происходит? Ты напоминаешь растревоженную волчицу!—обеспокоено осведомилась у неё молодая Баш Хасеки. Назенин измученно вздохнула и, сев на софу, печально заключила, что напоминало собой, скорее стон, чем вызвала у внимательной собеседницы глубокое потрясение, заставив, сесть рядом, придя в несказанный и, леденящий трепетную душу, ужас: --Об этом и речь, Санавбер! Оборотень во мне снова дал о себе знать прошлым вечером. Конечно, я пытаюсь контролировать свои эмоции, но… --Но как такое может быть, ведь Повелитель убил того, оборотня, который тебя обратил? Вот только, услышанное откровенное признание подруги потрясло до глубины души юную Баш Хасеки, заставив, погрузиться в мрачную задумчивость: --Меня никто не обращал, Санавбер. Дело в том, что я являюсь оборотнем с рождения, а за эти три года, научившаяся, себя контролировать. Вот только мне ни в коем случае нельзя нервничать и злиться. Вчера, же, Эсмехан Султан вывела меня из себя своей отрезвляющей пощёчиной так сильно, что я еле себя сдержала от обращения в волка. От услышанного откровения, Баш Хасеки стало нечем дышать и, казалось, ещё немного, она лишится чувств, но, собравшись с мыслями, хотя это и было, крайне непросто, дружески посоветовала: --Тогда, тебе необходимо всеми силами избегать всего того, что может вновь из тебя сделать жестокого убийцу, Назенин! Да и к Эфсун напрасно цепляешься и задираешь. Она очень хорошая и преданная девушка. Мы с Повелителем её любим и ценим. Про Султанш, тоже забудь. Они скоро выйдут замуж за самых влиятельных и преданных Династии Пашей. Повелитель уже принял решение и этим утром объявил дочерям об этом во время нашего совместного завтрака. Их свадьба состоится на покров, после которой они с мужьями разъедутся по ближайшим важным санджакам. Да и, что касается тебя, то, отныне ты не одна. В тебе живёт ребёнок нашего Повелителя. Он должен стать смыслом твоей жизни. И лишь только после этого, мудрая Баш Хасеки покинула покои подруги, предварительно осторожно, похлопав её по плечу, продолжая доброжелательно улыбаться, не говоря уже о том, что провожаемая задумчивым взглядом, севшей на софу, подруги, умолчавшей ей в одном, что Эфсун Хатун уже мертва. Она погибла вчера поздно ночью от острых клыков и когтей Хасеки Назенин, когда та подкараулила ангелоподобную соперницу, одиноко прогуливающуюся по тёмному ночному мраморному коридору и, обратившись волком, разорвала её на куски, а потом скрыв все следы преступления, легла спать, как ни в чём не бывало. Вот только не успела она пройти и нескольких метров по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, как к ней подошла встревоженная, а точнее, вся запыхавшаяся, ункяр-калфа Зулие, одетая в широкий бархатный плащ с глубоким капюшоном и, почтительно поклонившись Баш Хасеки, известила, что заставило Санавбер, инстинктивно схватиться за грудь в подозрении о том, что неужели её подруга Назенин опять кого-то убила ночью. Её подозрения оправдались. Так и вышло: --Госпожа, простите, что задерживаю Вас, не позволяя, присоединиться к пикнику султанской семьи, возглавляемому Повелителем, только дело очень важное! Это касается Эфсун Хатун и оборотня, который вновь объявился, разорвав несчастную девушку ночью. Её тело нашли Хаджи-ага вместе с подчинёнными, рано утром в саду недалеко от того места, где сейчас проводят пикник Его Величество с Их Высочествами. Несчастную пришлось похоронить в Босфоре, зашив в мешок. Зрелище—ужас. Внимательно выслушав отчёт верной калфы, юная Баш Хасеки, искренне опасающаяся за жизнь беременной подруги, ведь, в случае, если информация об оборотне дойдёт до Селима, а особенно о том, кто является этим оборотнем, он без всякой жалости казнит, несчастную, ставшую пленницей собственного зверя, Назенин Султан, собственноручно обезглавив её, в чём будет, конечно, прав, внезапно крепко схватила калфу за локоть и, отведя в сторонку, чуть слышно и, озираясь по сторонам, вразумительно предостерегла, вручив весомые мешки с золотом: --Отдай это Хаджи-аге с его подчинёнными, Зулие, и предупреди о том, чтобы никому ничего не говорили об Эфсун. Паника в гареме нам не нужна. Повелителю я придумаю, что сказать про исчезновение его фаворитки. Но, если, же, девушки начнут спрашивать о причине исчезновения своей несчастной подруги, говорите, что бедняжка не смогла пережить смерть любимого Шехзаде Мурада и покончила с собой, утопившись, а нам всем лгала о том, что с ней всё в порядке и, она справилась с сердечной утратой. Верная Зулие всё поняла и, почтительно откланявшись госпоже, ушла, провожаемая её благодарственным взглядом, после чего Санавбер вздохнула с огромным облегчением и, накинув на себя плащ, что держала в руках, вышла в сад, всеми силами, стараясь сохранять невозмутимость с доброжелательностью для того, чтобы её возлюбленный с падчерицами и маленькими детьми ничего не заподозрили. Она напрасно беспокоилась. Они даже и не думали о пропавшей наложнице. Им было очень хорошо в кругу друг друга, о чём свидетельствовал их беззаботный звонкий смех, серебристым раскатистым колокольчиком, разносящийся по саду, где вся семья сидела на берегу небольшого озера под ажурным навесом и на, расстеленном слугами, парчовом покрывале, утопая в золотых солнечных лучах и обвеваемые приятной прохладой. В эту минуту к ним и подошла Санавбер-Джансель Султан, почтительно им поклонившись. Вот только, хотя её семья и была ей рада, но по выражению их красивых лиц, Баш Хасеки поняла, что они все хотели видеть совсем не её, а погибшую Эфсун. Конечно, от понимания этого, Санавбер испытала беспощадный укол ревности, пронзивший её, словно, раскалённое до бела, железо, но, собравшись с мыслями, хотя это и было крайне непросто, она доброжелательно им всем улыбнулась и презрительно бросила, чем вызвала у семьи, поначалу глубокое недоумение, но, а позже шок. Вот только Санавбер было уже всё равно: --Мне очень жаль! Только Эфсун к Вам не придёт! Она ночью покончила с собой, бросившись с башни в море! Простите, Повелитель, только Ваша фаворитка никогда Вас не любила, а лишь притворялась! На самом деле, Эфсун, лишь выжидала удобный случай для того, чтобы покончить с собой из-за смерти Шехзаде Мурада, которого всегда любила!—и, не дожидаясь их реакции, ушла к фонтану, провожаемая их взглядами, полными огромного потрясения. При этом, юную Баш Хасеки душили слёзы глубокого разочарования и понимания того, что она, по каким-то непонятным ей причинам, стала им не нужна. Как, же, в эти минуты, она ненавидела покойную Эфсун и искренне благодарила Назенин за то, что та, хотя и зверски, но убила их ангелоподобную соперницу, ставшую всеобщей любимицей. Зато, в отличие от дочерей, потрясённо переглядывающихся между собой и строящих предположения того, что нашло на их дражайшую Валиде, Султан Селим, осознав, что душевным влечением к юной икбаль, больно ранил трепетные чувства возлюбленной Баш Хасеки, он мгновенно встал с покрывала и, подойдя к ней, попытался обнять, что-то говоря, извиняясь и утешая, но, к глубокому удивлению, Султанша решительно вырвалась из его заботливых объятий и, дав звонкую пощёчину с резкими, полными невыносимой душевной обиды вместе с разочарованием: --Не прикасайся ко мне, Селим! Ты подлый предатель, разбивший мне сердце, а ведь я всегда любила тебя и во всём поддерживала, а ты…—убежала во дворец, горько плача и провожаемая его потрясённым взглядом. Вот только, взыгравшееся в нём, самолюбие, заставило молодого Султана стремительно пойти во дворец следом за Баш Хасеки. Он пылал праведным гневом, не замечая ничего на своём пути, а, ведь ему пришлось мчаться по мраморному коридору, не обращая внимания на яркие солнечные лучи. --Санавбер, немедленно остановись!—приказал он жене, наконец, догнав её в одном из поворотов. Девушка нервно вздохнула и, остановившись, обернулась, смерив его яростным взглядом. --Нам не о чем с тобой разговаривать, Селим! Ты вместе с детьми уже сделал свой выбор! Уходи!—небрежно бросила она ему через плечо. Только Султан даже и не собирался идти у неё на поводу. Вместо этого, он стремительно подошёл к ней и, крепко схватив сильными руками за изящные плечи, слегка встряхнул и гневно прокричал ей прямо в лицо, желая тем-самым, отрезвить её: --Что ты себе позволяешь, Санавбер?! Кто ты такая для того, чтобы давать мне, Султану Великой Османской Империи, пощёчину?! А? ты, всего-навсего моя жена! Рабыня! Да, за такое, я, вправе, казнить тебя или отправить во дворец плача, немедленно! Только юная Султанша даже и не собиралась сдаваться ему, хотя и его жестокие слова больно ранили её в самое сердце. Вместо этого, она решительно вырвалась из его крепких рук и воинственно бросила ему прямо в красивое лицо: --Рабыня, значит?! Собственность твоя?! Хорошо! Давай! Убивай меня! Мне нечего терять! Посмотрим, как долго ты протянешь без моей поддержки и тепла с утешением! Сопьёшься и помрёшь где-нибудь в хамаме! Если тебя народ не свергнет! И сделав несколько шагов вперёд, прочь от него, внезапно остановилась, прижавшись к мраморной холодной стене, вся бледная, измождённая и растерянная, не говоря уже о том, что, согнувшись пополам и схватившись за уже, заметно округлившийся, живот, начала медленно оседать на пол, лишившись чувств, а подол шикарного сиреневого атласного платья был весь в вязкой крови, что привело Селима в чувства и заставило встревожиться. Он мгновенно подошёл к жене, не менее бледный от, переполнявшего его всего, ужаса и, схватив её на руки, унёс в главные покои, приказав стражнику, привести, немедленно, акушерку. Она не заставила себя долго ждать и, внимательно осмотрев, лежащую в постели, молодую Баш Хасеки, скорбно объявила, вернувшемуся с балкона, Повелителю о том, что Хасеки Санавбер Султан потеряла ребёнка в ходе сильного нервного переживания и сейчас нуждается в любви и заботе своего правящего мужа для того, чтобы скорее выйти из состояния глубокой депрессии, в которой сейчас находилась. Селим всё понял, но, чувствуя на себе огромную вину за то, что из-за своего, внезапно взыгравшего, самолюбия с гордостью, не уберёг ребёнка единственной возлюбленной, мудрые советы с наставлениями, которой ценил больше всего на свете, с не скрываемым раскаянием, отчётливо прочитывающимся в голубых глазах, посмотрел на, лежащую в постели и затерявшуюся в густых вуалях плотного балдахина из золотого газа с бирюзовой парчой, прекрасную юную возлюбленную, переодетую служанками в шифоновую светлую комбинацию, печально вздохнул и, заплатив акушерке золото, терпеливо дождался момента, когда за ней закрылись створки двери, плавно подошёл к жене в тот самый момент, когда она попыталась встать для того, чтобы уйти из покоев предателя, каковым она, отныне считала мужа. Санавбер отчётливо слышала весь его разговор с дворцовой акушеркой, из которого поняла, что больше не беременна. Раз так, то отныне, она посвятит всю себя заботе о детях, похоронив в потаённых уголках, разбитого вдребезги, сердца любовь к мужу, посмевшему вместе со старшими дочерьми, предпочесть покойницу Эфсун Хатун, а не её, Санавбер. Ну, что, же, это их выбор. Пусть тогда сами и правят, но без неё. --Отпусти меня и не смей ко мне, прикасаться, подлый предатель! Ненавижу!—воинственно приказала мужу юная Баш Хасеки, когда он попытался заботливо обнять её и вновь уложить в постель, считая, что ей лучше, отлежаться у него, хотя бы пару дней, за что он получил новую пощёчину, которую Селим воспринял, как должное и, вполне себе справедливое, наказание. --Хорошо! Я заслужил твой гнев с пощёчинами! Мне нет прощения! Я поступил с твоими чувствами ко мне, как предатель, но…—печально вздохнув и признавая свою вину, проговорил молодой мужчина, заворожённо смотря в её бездонные, но заплаканные, бирюзовые глаза, в которых добровольно тонул, не желая, всплывать, что пронзало его горячо любящее трепетное сердце, подобно острому ножу. Селиму даже захотелось вымолить у неё прощение, забыв о том, кто он в этой жизни. В данный момент, парень являлся любящим мужчиной, сильно обидевшим возлюбленную, являющуюся смыслом его жизни, счастьем, воздухом и всеми стихиями. По этой причине, Селим, не обращая внимания на отчаянные попытки возлюбленной, вырваться из его заботливых рук, принялся пламенно целовать её в сладкие, как ягоды спелой земляники, алые губы, что лишило её силы, заставив, уступить под его уверенным натиском. Четыре месяца спустя. Османская Империя. Топкапы. За это время старшие дочери молодого Правителя Османской Империи вышли замуж за самых влиятельных и преданных трону пашей, уехав вместе с ними в санджаки: Конья, Анатолия и Кютахья, успев, помириться со своей мудрой валиде и получить от неё благословения, да и сам Султан Селим, понимая, что им с Санавбер лучше побыть немного вдали друг от друга, съездил в военный поход на венгров, откуда вернулся с победой. За это время, Санавбер-Джансель уже постепенно остыла и даже успела соскучиться по горячо любимому мужу, которого радушно встретила в один из декабрьских морозных дней, где они после бурного и насыщенного на эмоции выяснения отношений, снова с огромной, вернее даже с неистовой страстью познали друг друга, превратив широкое, затерянное в густых вуалях плотного балдахина, султанское ложе в поле беспощадной битвы, где между ними, наконец-то, воцарился мир, не говоря уже про душевный покой. Немного позже, когда над столицей Османской Империи солнце начало плавно клониться к закату, окрашивая всё в яркие: оранжевый, золотой и розовый оттенки из-за, проникающих всюду, солнечных лучей, в своих просторных покоях и удобно лёжа в постели, молодой Султан проснулся от того, что обнаружил себя в гордом одиночестве. Он сладко потянулся и, с огромным недоумением осмотревшись по сторонам, ищя внимательным бирюзовым взглядом свою прекрасную возлюбленную, но так, к своему искреннему разочарованию, и не найдя её, тяжело вздохнул и позвал: --Джансель, где ты, счастье моё?! Неужели, ты до сих пор, гневаешься на меня? Вот только парень напрасно беспокоился, ведь Султанша никуда не уходила, а находилась на балконе в терпеливом ожидании сладкого пробуждения возлюбленного мужа, но, услыхав его, полный негодования с искренним душевным разочарованием, зов, царственно вернулась к нему в постель с воздушным, как облако, балдахином, дающим схожесть с шатром, ласково мужу улыбаясь, что вызвало у него вздох огромного облегчения. --Гневаюсь?! За что это, Селим, интересно узнать? Мы ведь уже с тобой решили все наши разногласия с их причинами. Ты всё осознал, раскаялся и извинился. Я тебя внимательно выслушала, высказала свои претензии и, поразмышляв хорошо, взвешивая все: «за» и «против», простила.—с оттенком полной отчуждённости заключила молодая Султанша, как бы забавляясь от его растерянности и еле сдерживая, одолевший её всю, добродушный смех, при этом скромно улыбаясь ему, что пленило мужчину без боя и штурма. Он добровольно сдал ей все свои бастионы и, млея от, переполнявшей его всего, нежности, стал пленником их головокружительной страстной взаимной любви. Вот только юная девушка захотела преподать ему последний урок, за оскорблённое им, её самолюбие четыре месяца, тому назад тем, что, не позволяя, ему выйти из романтических грёз и не говоря больше ни единого слова, перевернула его на живот, а затем, спустив на половину с постели, привязала к двум кроватным столбикам за руки и ноги шёлковыми лентами, предварительно завязав ему глаза шифоновым платком, от чего мужчина весь затрепетал от, переполнявших его всего, бурных чувств и воспринимая действия возлюбленной за любовную игру. Он даже замер в ожидании того, что она станет с ним творить сейчас, в связи с чем, отчётливо ощущал то, как в мужественной груди учащённо колотится любящее сердце, не говоря уже о том, что хрупкая, как хрусталь или фарфор, душа затаилась. Что, же, касается молодой, одетой в шифоновую сорочку, Баш Хасеки? Она, довольная, проделанной работой и, достав из прикроватного шкафчика кожаную плеть, вернулась к мужу и, молча, встав за его мускулистой, хорошо подтянутой, спиной, легонько стеганула мужа по упругим ягодицам. Селим ахнул от неожиданности и жжения, вызванных резкого ударом, ставшим для него полной неожиданностью. Только неудобство оказалось временным и прошло спустя пару минут, но облегчения не принесло, ведь за этим ударом последовали новые, тоже лёгкие, так как у Санавбер совсем не было цели, причинить ему боль, ей хотелось добиться того, чтобы её возлюбленный муж всё осознал, понял и больше не причинял ей моральные с душевными страданиями. У неё это хорошо получилось и возымело положительный результат, ведь упругая попка мужа раскраснелась так, словно скромная девственница перед первым соитием и пылала так, что бедняга уже готов был на стену лезть от невыносимого жжения, инстинктивно кусая мягкие губы ровными белоснежными крепкими зубами и не издавая ни одного звука. --Значит, тебе понравилось, дорогой, раз ты скромно помалкиваешь?—чуть слышно произнесла у него над ухом девушка, обдавая возлюбленного ровным горячим дыханием, что вызвало в нём очередной трепет, заставивший его, судорожно сглотнуть и вновь замереть в трепетном ожидании, которое продлилось не долго, ведь, в эту самую минуту, жена ввела в него рукоятку плети и принялась плавно двигать ею взад-вперёд, постепенно ускоряя темп, что заставило парня, поначалу, вновь ахнуть от неожиданности, но потом, постепенно начать, тихонько постанывать от, переполнявшего его всего, удовольствия вместе с порочным возбуждением, которые уже достигли своего апогея. Видя это, но понимая, что муж ещё не до конца наказан, Санавбер внезапно перестала его терзать и, не произнеся ни единого слова, мягко и бесшумно ушла опять на балкон, оставляя избранника в гордом одиночестве, постепенно приходить в себя. Вот только, не долго ей пришлось простоять на балконе, с гордым выражением на красивом лице смотря за тем, как плавно сгущаются сумерки, окрашивая всё вокруг в тёмные: бирюзовый, сиреневый, синий и зелёный тона и оттенки, укрывая всё шифоновым, либо шёлковым саваном, ведь в эту самую минуту, к ней бесшумно вышел Селим, успевший развязаться, благо, она его привязала не прочно, а так, слегка, и одеться в бархатный халат, цвета баклажан и шёлковую тёмно-синюю пижаму. Красивое лицо мужчины озарялось загадочной, даже в какой-то степени, коварной улыбкой. Он подошёл к возлюбленной сзади и, с наигранной любезностью прошептал ей над ухом, так, что она вся задрожала от, переполнявшего её всю, трепетного волнения с порочным возбуждением, благодаря чему, её бархатистые щёки залились румянцем не скрываемого смущения, а сердце учащённо забилось в соблазнительной упругой груди: --Даже не думай, что я так спущу тебе это с рук, плутовка! Сейчас наступил твой момент расплаты, Джансель!—решительно развернул её к себе лицом и принялся с неистовым жаром целовать алые, сладкие, как земляника, губы. Султанша даже и не собиралась сопротивляться ему. Напротив, она сама обвила его мужественную шею изящными руками, отдаваясь на волю их взаимным бурным чувствам, головокружительным ласкам и беспощадным поцелуям, даже позволяя возлюбленному, подхватить её, словно невесомую пушинку, на руки и, утащив в постель, уложить на мягкие подушки, не говоря уже о том, что обрушить на неё безжалостный и ненасытный шквал страсти, заполняя тем-самым просторное помещение великолепных покоев громкими единогласными стонами, испытываемого ими, удовольствия, не знающего границ, пока ни, выбившись из сил, ни уснули, крепко обнимая друг друга, счастливые и умиротворённые.