Султан моей души

Две недели спустя. Маниса. За это время произошли заметные изменения, как в гареме Султана Селима, который больше не уделял никакого внимания Эфсун Хатун, успевшей, забеременеть от мудрого, доброжелательного и справедливого Властелина, погрузившегося в управление Империей и семейные приятные хлопоты, что доставляло ему огромное удовольствие, так и в гареме Шехзаде Мурада, постепенно забывшего, отправленную по приказу властолюбивой Бихтер Султан в Топкапы, Эфсун, хотя и в пылу гнева отдалил от себя коварную Хасеки. Он не желал её больше знать, отозлав в самые дальние покои дворца. Отныне в его сердце было место лишь двум возлюбленным: Сафие и Махфирузе, ставшими подругами, не говоря уже о том, что и часто партнёршами ему в жарких хальветах. Он жил праздно, хотя и вино в его покоях лилось рекой, не говоря уже о том, что царили похоть и разврат с частыми групповушками, но правил справедливо и ответственно. В это утро, добровольно утопая в ласковых солнечных лучах, в покоях юного Шехзаде находилась его возлюбленная фаворитка Махфирузе Хатун, облачённая в лёгкий шифоновый пеньюар. Она стояла у окна и задумчиво смотрела на дворцовый сад, терпеливо ожидая момента, когда её возлюбленный Шехзаде проснётся и вновь призовёт к себе. Вот только юноша всё спал и спал, что уже начало беспокоить юную девушку, заставив её стремительно подойти к постели и, внимательно всмотревшись, к своему ужасу обнаружить, что юноша совсем не дышит и выглядит очень бледным. --Лекаря сюда, немедленно!—прокричала, испытывая невыносимую панику за любимого, юная Хатун. Вот только было уже слишком поздно. Юноша был мёртв уже как часа два, о чём и скорбно объявил, собравшимся в его покоях Баш Хасеки с икбаль, дворцовый медик после того, как внимательно осмотрел Престолонаследника. Воцарилось длительное мрачное молчание из-за того, что, обе девушки находились в глубоком шоке, что сопровождалось их периодическими всхлипами. Они даже не видели того, как медик накрыл юношу шёлковой простынёй с головой, приказав своим помощникам, готовить Шехзаде Мурада к отправке в столицу Османской Империи, где он и будет похоронен в гробнице своего покойного дяди Шехзаде Мехмета, но об этом позже. В данную минуту, главный дворцовый медик внезапно бросил беглый взгляд на ещё накрытый с вечера стол с различными яствами, словно что-то заподозрив, о чём и попытался выяснить у госпожей: --Было, ли вчера вами замечено что-то необычное, госпожи?—вероятно, намекая на отравление, спросил он у них, благодаря чему, юная икбаль внезапно вспомнила, о чём и рассказала, чем вызвала, поначалу негодование, а уж потом ярость у, одетой в шикарное парчовое платье, зелёного цвета с преобладанием золотых шёлка с органзой, Баш Хасеки: --Было… Вечером, когда мы с Шехзаде ужинали здесь, в его покоях, кто-то из слуг принёс бутылку кипрского вина по приказу Бихтер Султан, якобы, она первая проявила примирительный жест. Мне ещё показалось это подозрительным, из-за чего я мгновенно заставила того слугу выпить кубок первым. Откуда мне было знать, что ага перед тем, как прийти к нам сюда, предварительно выпил противоядие, так как после выпитого кубка, с ним ничего не произошло. Вновь воцарилось длительное мрачное молчание, во время которого Сафие Султан выбежала из покоев возлюбленного и помчалась к ненавистной Бихтер, решив, самолично убить её за, проделанное злодеяние, приказав личному слуге, умертвить Шехзаде Аслана немедленно. Вот только, ничего не подозревающая Бихтер Султан ещё крепко спала в своих просторных покоях, не обращая внимания на яркие солнечные лучи, дерзко проникающие и согревающие их своим приятным теплом, отражаясь в её огненных шикарных волосах, но спокойствие юной Хасеки продлилось не долго, так как оно оказалось нарушено, ворвавшимися в покои, Назенин калфой с Баш Хасеки Сафие и младшими калфами, которые дерзко столкнули, ничего не понимающую, Бихтер с постели и, влив ей в рот сильнодействующий яд, принялись с полным безразличием смотреть на то, как она мучается в предсмертной агонии, умоляя о пощаде и объяснении того, за что с ней так жестоко поступают. --Это тебе за вероломное убийство Шехзаде Мурада, которому ты ночью послала отравленное вино, стерва, да гореть тебе, вечно в аду!—с не скрываемой ненавистью прошипела, подобно гремучей змее, юная Баш Хасеки и, вырвав из её слабеющих рук, подол шикарного платья, сопровождаемая главной калфой Назенин, ушла, оставив распоряжение, бесшумно появившимся в покоях, агам о том, чтобы они бросили Бихтер в море. Те всё поняли и, почтительно поклонившись госпоже, не стали ждать наступления смерти Султанши. Вместо этого, аги небрежно затолкали её вместе с, убитым ранее, Шехзаде Асланом, в корзину с тухлыми овощами и, надёжно перевязав старыми грязными тряпками и верёвками, вынесли из дворца и выбросили в море с высокого крутого обрыва, внимательно проследив за тем, как корзину медленно поглотила солёная морская вода и лишь только после этого, вернулись обратно во дворец. Стамбул. Дворец Топкапы. Тем, же вечером, вернувшись в главные покои после приятного проведения времени с детьми, которые отчитались о своих результатах в учёбе, одетая в шикарное атласное платье, цвета нежной мяты, с золотым кружевным кафтаном, расшитым драгоценными камнями, Санавбер оказалась немного сбита с толку от, увиденной ею странной картиной. Её возлюбленный муж сидел, скрывшись в густых плотных вуалях парчового балдахина и облачённый в траур, а из его ясных голубых глаз текли горькие слёзы, которые он время от времени смахивал парчовым рукавом с влажного лица, благодаря чему, в шелковистой хорошенькой золотисто-каштановой голове Баш Хасеки, хаотично начали проноситься мысли, одна мрачнее другой. --Селим, что случилось? Ты меня пугаешь! Неужели что-то с Шехзаде Мурадом?—встревоженно принялась расспрашивать возлюбленного Султанша, стараясь всячески отгонять от себя подобные мысли. Только её самые страшные догадки оправдались тем, что молодой Властелин и несчастный отец, скорбно протянул возлюбленной жене, присланное голубиной почтой, послание из дворца в Манисе от вдовствующей Баш Хасеки Престолонаследника Сафие Султан, извещающее главную Султанскую чету о внезапной смерти Шехзаде Мурада, вызванной отравлением и о том, что тело Престолонаследника будет доставлено в столицу для последующего погребения через пару дней морем. От прочитанного, у Санавбер мгновенно потемнело в глазах и сдавило грудь. Ей стало нечем дышать из-за, душивших горьких слёз и, казалось, что почва ушла у неё из-под ног, но понимая, что необходимо быть сильной, ради близких людей, она собралась с мыслями, хотя это и было крайне нелегко, вернее даже, практически невозможно, она стремительно подошла к мужу и, сев на край постели рядом с ним, не говоря ни единого слова, крепко обняла его. Да и, к чему тут слова? Они были не нужны, совершенно. Только понимая, что им необходимо, хоть как-то привести друг друга в чувства для того, чтобы хорошо подумать над тем, как им дальше поступить, юная Баш Хасеки нашла самый действенный способ вывода их обоих из состояния глубокого стресса. Для этого, она, ловко расстёгивая пуговицы на кафтане и шёлковой рубашке мужа, покрывала жаркими поцелуями его мужественную грудь, плавно спускаясь всё ниже и ниже, пока ни сев на мягкую подушку с парчовой наволочкой яркого цвета возле его ног, принялась бережно ласкать символ мужественности возлюбленного, взяв его нефритовый стержень в тёплую влажную пещеру своего рта. Султанша: то легонько покусывала и посасывала его, то пробегала по нему бархатистым языком от кончика до основания и обратно по спирали, что постепенно вывело молодого мужчину из состояния глубокой скорби, заставляя, испытывать трепет, приятную дрожь вместе с возбуждением. Он даже начал тяжело и часто дышать, не говоря уже о том, что тихонько постанывать от удовольствия, которое оказалось так велико, что Селим уже больше не мог выносить этой сладостной пытки и взмолился о пощаде, лёжа на парчовом покрывале с закрытыми глазами и сминая руками гладкую ткань, не говоря уже о том, что бархатистые щёки пылали огнём смущения. Видя такое его состояние, Санавбер сжалилась над возлюбленным и, пламенно поцеловав мужа в губы, глубоко ввела в себя его копьё и принялась раскачиваться на нём до тех пор, пока Селим, ни уложив любимую на подушки, взял инициативу в свои руки, о чём и сказал ей: --Поглавенствовала надо мной?! Хватит! Теперь настал мой черёд, воскресительница моя!—после чего, неистово целуя жену в губы, воссоединился с ней в жарком акте их безумной головокружительной страстной любви, заполняя просторные покои тихими единогласными стонами, плавно переходящими в крик. А в эту самую минуту, в лазарет вошла заплаканная икбаль Султана Эфсун Хатун и с невыносимой отчаянной мольбой об аборте обратилась к главной дворцовой акушерке, пришедшей в негодование от настоятельной просьбы юницы, объясняющей ей, что не хочет иметь ребёнка от мужчины, которого не любит и угрожающей, что, если та не исполнит её просьбу, немедленно покончит с собой, в связи с чем, акушерке ничего другого не пришлось кроме, как, печально вздохнуть и, уступив несчастной наложнице, приготовить все необходимые инструменты, но для начала внимательно осмотрела её и, убедившись в том, что всё в порядке, дала девушке опиума для того, чтобы избавить её от предстоящей невыносимой боли и, когда она провалилась в глубокий сон, уже собралась приступить к извлечению из неё султанского дитя, что ей не позволила сделать, вовремя ворвавшаяся в лазарет, Разие Султан, случайно узнавшая о неразумной затее юной подопечной от одной из её верных рабынь. --Да, вы, хоть понимаете, что, если до Султана дойдёт о твоём намерении убить его дитя, он лично придушит тебя, либо прикажет бросить в Босфор, неразумная девчонка!—обрушилась она на, постепенно пробудившуюся от крепкого сна, в который ещё не успела впасть, благо доза оказалась минимальной, несчастную Хатун, горько прорыдавшую: --Ну и пусть! Зато я, наконец-то стану свободной! Я не люблю Султана Селима, да и он меня, тоже! Зачем нам мучить друг друга?! Да и, ребёнок всегда должен быть плодом большой и взаимной любви, а, если её нет ни с одной из обеих сторон, то зачем мучить этого ребёнка, превращая его жизнь в ад!—и снова расплакалась, уткнувшись в подушку, что вызвало понимающий печальный вздох у Султанши, в связи с чем, она решила избавить подопечную от страданий, одобрительно кивнув акушерке для того, чтобы она сделала всё необходимое. Та всё поняла и избавила Хатун от ребёнка, быстро и безболезненно под бдительным присмотром Султанши. Немного позже, когда возлюбленные венценосные супруги уже сидели, обнявшись на, разбросанных по полу, мягких подушках с яркими парчовыми наволочками в лёгком медном мерцании от, горящих в золотых канделябрах, свечей, создающих романтическую, не говоря уже о том, что уютную обстановку, Селим внезапно стал очень серьёзным, что, поначалу встревожило Санавбер, в связи с чем, она пристально всмотрелась в ласковую голубизну его глаз, мысленно ища в них ответа свои мысленные вопросы, но постепенно успокоилась, вернее её заверили в том, что всё хорошо благодарственные и, полные огромной любви, искренние слова мужа, нежно поглаживающего её по бархатистым щекам: --Отныне, ты больше не «Санавбер», а моя «Джансель», что означает «чистая, как душа»! это имя тебе подходит намного больше, ведь ты и есть моя отдушина, всегда спасающая меня из состояния глубокой печали, апатии и безысходности. Ты жизнь моя и дыхание. Юная Баш Хасеки слегка смутилась и, отведя голубые глаза, скромно улыбнулась и тихо выдохнула своё мнение: --Значит, отныне моё имя Джансель! Красиво и очень нежно! Она произнесла это так очаровательно, скромно и невинно, что молодой Султан не смог удержаться от непреодолимого соблазна и уже плавно потянулся к соблазнительным алым губам возлюбленной, намереваясь слиться с ней в едином очень трепетном и нежном поцелуе, но ничего не вышло, ведь, в эту самую минуту, в главные покои вошла, чем-то очень сильно встревоженная, скорее даже опечаленная, Разие Султан, одетая в парчовое бирюзовое платье, отделанное золотым шёлком и органзой, что заставило возлюбленную пару с искренним недоумением переглянуться между собой. Она почтительно поклонилась дражайшему брату с невесткой и, получив их позволение, грациозно села рядом с ними, не зная, как и начать разговор об Эфсун, судьба которой её сильно тревожила, но видя их участливые мягкие взгляды, тяжело вздохнула и душевно заговорила, что сначала вызвало праведный гнев у венценосных супругов, а потом искреннее сочувствие с невыносимой душевной болью, даже не подозревая о том, что весь их разговор слышит, незаметно подошедшая к двери, ведущей в главные покои, Эфсун Хатун, не послушавшая уговоров акушерки о том, что ей необходимо, хотя бы пару дней полежать в лазарете под наблюдением: -- Только, что я была у неё в лазарете, где она в порыве отчаяния и понимания того, что никому не нужна, избавилась от твоего ребёнка, брат. Я, конечно, попыталась отговорить её, даже угрожала расправой и твоим праведным гневом, но она, плача и просясь обратно к, сожалению уже погибшему Шехзаде Мураду, говоря, что любит его и не мыслит жизни без его любви к ней. В общем, я сжалилась и разрешила ей этот аборт. Теперь ты, в праве сослать меня с ней во дворец Слёз, Селим! Твой гнев и наказание станет для нас справедливым. Я вместе с Эфсун смиренно примем и понесём его. Между султанскими особами воцарилось мрачное молчание. Первым порывом Селима было, немедленно отправится к своей наложнице, хорошенько встряхнуть её и, накричав, призвать к благоразумию, пригрозив утоплением в Босфоре, но, признав, что это станет для неразумной девчонки самым настоящим облегчением вместе с избавлением от душевных мук, в миг отказался от подобной затеи, но с другой стороны, как бы ему не было бы жаль её, она должна понести справедливое наказание за убийство его, ещё не родившегося сына. Вот только какое для неё ему избрать суровое наказание? Парень не знал, в связи с чем печально вздохнул и погрузился в глубокую задумчивость. Рано утром, когда ласковые солнечные лучи проникли в каждое просторное помещение великолепного султанского дворца Топкапы, окрасив всё в яркие розовые, оранжевый, золотой и сиреневый цвета с оттенками, в скромные покои новой икбаль, расположенные на этаже для фавориток, ворвался разъярённый молодой властелин, облачённый в парчовые и шёлковые одежды зелёного цвета и, не давая, ничего не понимающей, но погружённой в глубокую скорбь, одетой в белоснежное шёлковое платье с розовым парчовым безрукавным кафтаном, юной Хатун опомниться, влепил ей звонкую пощёчину со словами: --Свободы она захотела! Да, кто ты такая, чтобы убивать моего ребёнка?! Совсем стыд потеряла! Хватит строить из себя несчастную жертву! Да, знаешь, ли ты, что за такое, я вправе, казнить тебя!—бушевал, грубо тряся, заплаканную юную девушку за изящные, весь пылая праведным гневом, молодой мужчина. Только она, понимая, что ей, терять всё равно уже нечего, воинственно выпалила ему прямо в красивое лицо, как бы провоцируя его на насилие по отношению к ней и не обращая внимания на, пылающую от его удара, бархатистую щеку: --Давай! Можешь, хоть сам убить меня, Султан Селим, за что я тебе буду искренне благодарна, ведь этим действием, ты меня воссоединишь с моим возлюбленным Шехзаде Мурадом! Только Селим даже и не собирался идти у неё на поводу. Вместо этого, он коварно рассмеялся и жестоко бросил ей прямо в, раскрасневшееся от недавних горьких слёз, лицо: --Ну, нет! Так просто ты от меня не отделаешься, Эфсун! В наказание за убийство нашего с тобой сына, ты будешь заперта в самых дальних покоях дворца! Когда, же, ты оправишься после аборта, я снова стану приходить к тебе, когда захочу, но в этот раз ласки от меня не жди! Тебе не удастся покончить с собой из-за того, что за тобой постоянно станут следить калфы с агами! Когда, же ты, вновь забеременеешь, а в последствии родишь. Ребёнка у тебя заберут, а тебя выдадут замуж за пожилого пашу! Сказав эти слова, Селим жестоко поцеловал наложницу в губы и лишь только после этого ушёл, громко хлопнув дверью и оставляя Хатун, стоять и смотреть ему в след обречённым взглядом, в котором снова заблестели горькие слёзы. Не успел он пройти нескольких метров по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору гарема и приблизиться к лестнице, ведущей в ташлык, где уже столпились любопытные наложницы, с интересом посматривающие на то, как венценосные брат с сестрой встретились у мраморного ограждения, пылая праведным гневом молодого правителя и беспокойством за юную подопечную со стороны Султанши. --Селим, что ты сделал с несчастной девочкой? Неужели, ты побил её, либо того хуже?—накинулась на брата молодая Султанша, пристально всматриваясь в его голубые глаза, напоминающие собой штормовое море. Он сдержано вздохнул и, не желая перед ней объясняться, встречно спросил: --Разие, у тебя, что, ли, своей личной жизни нет? Зачем лезешь с указаниями в мою? Мои дела с Эфсун и Джансель касаются только нас троих! Оставь нас в покое! Лучше собой займись! Пусть, ты и в разводе с моим хранителем покоев, но детьми, хотя бы займись, а их у тебя уже двое и, как мне помнится: Самира Султан и Султанзаде Омер! За этим разговором, венценосные брат с сестрой незаметно подошли к деревянной лестнице, в связи с чем между ними возникла очень опасная ситуация, так как они продолжали бурно ссориться друг с другом до тех пор, пока Селим, увлечённый выяснением с сестрой отношений, случайно ни оступился и ни скатился кубарем с лестницы, распластавшись на мраморном полу без чувств, что сопровождалось криком ужаса всех гаремных обитателей, в особенности, появившейся на террасе, Джансель Султан, успевшей, встревоженно воскликнуть: --Селим!—и, не медля ни минуты, рванула к мужу, где, склонившись над ним и убедившись в том, что он жив, принялась приводить его в чувства, но ничего не получалось. Селим, словно впал в кому, хотя это было далеко не так. Немного позже, когда, уже лежащего в своей постели, но до сих пор без чувств, Селима, которого аги, крайне бережно перенесли в главные покои на носилках, его ласково поглаживала по мягким светлым волосам, сидящая возле него, Санавбер-Джансель Султан, всеми силами игнорирующая вразумительные слова, находящейся здесь, же, возле брата и сидящей на софе, Разие Султан о том, что надежды на то, что её брат когда-либо очнётся, нет, а им надо думать о сохранении спокойствия в Империи, но для этого необходимо посадить на трон пятилетнего Шехзаде Орхана и стать при нём Регентом Государства до наступления ему совершеннолетия. --Я, конечно, всё понимаю, что ты любишь моего несчастного брата больше жизни и не видишь без него никакого будущего, но сейчас пришло время подумать о будущем нашей Династии и о спокойствии Государства, Джансель! Приди в себя и стань Валиде Султан! Теперь смыслом твоей жизни должны стать ваши с Селимом дети! Ради их общего счастья с благополучием, тебе необходимо жить! Конечно, первоначально это невыносимо тяжело и больно, но мы с Михримах тебе поможем. Мы поддержим тебя и всех Шехзаде, пока ты ни войдёшь в силу и в уверенность!—призывала к благоразумию свою невестку, одетая в, брусничного цвета, парчовое платье с преобладанием золотого шёлка и органзы. Вот только юная Баш Хасеки, категорически отказывалась сажать на трон старшего сына при живом муже, считая, что это будет предательством и государственной изменой, карающейся лишь одним способом—смертной казнью через удушение, но согласилась только в одном—стать Регентом Государства лишь до тех пор, пока ни очнётся и ни поправится её возлюбленный, который, словно, услыхав мольбы жены, очнулся и, открыв глаза, ощутил нестерпимую головную боль и безжалостную тошноту. Он не мог её сдерживать и, склонившись над, подставленным к постели, серебряным тазиком, дал ей волю, при этом его выворачивало нещадно и до тех пор, пока бедняга весь измождённый и бледный снова ни рухнул на мягкие подушки, только в этот раз он больше не отключался, хотя и ему, невыносимо хотелось спать. --А вы, госпожа, хотели усадить на трон Шехзаде Орхана. Этого уже не надо. Наш Правитель жив. Лучше идите и раздавайте золото и угощайте всех сладостями.—радостно заключила молодая Баш Хасеки, заботливо подавая мужу мятный раствор, принесённый служанкой в кубке, в брезгливом молчании, унёсшей таз и, благодарственно целуя мужа в шелковистый светло-русый лоб, при этом вся сияющая от счастья и безграничной любви. --Где я и, что со мной произошло? Почему у меня, дико болит голова и всё тело?—с тихим стоном и измождённо спросил у жены Селим, не в силах даже глаза открыть, но чувствуя, что она сидит на постели возле него. Султанша ласково ему улыбнулась и, ничего не скрывая, ответила, как бы успокаивая его: --Ты час тому назад упал с лестницы в гареме, а сейчас находишься в своих покоях, дорогой. Слуги принесли тебя сюда. Воцарилось мрачное молчание, но оно продлилось до тех пор, пока мужчина ни засмеялся иронично, превозмогая невыносимую боль в голове и в теле, чем и вызвал недоумение у обеих Султанш, заставив их, потрясённо переглянуться между собой. --Разие, тебя опасно иметь во врагах!—язвительно выдохнул Султан, вызвав у сестры лёгкое смятение. Она даже вся стушевалась, почувствовав себя крайне неловко, но это её состояние продлилось до тех пор, пока к ней ни обратилась, предварительно попросив у неё прощения за резкость, в каком-то месте, Баш Хасеки с вразумительной просьбой, которая, поначалу вызвала у Султанши недоумение, а уж потом раздражение: --Госпожа, нашему Повелителю необходимо немного отдохнуть. Разговоры его утомили. Пожалуйста, оставьте нас и вернитесь в гарем. Не ожидавшая такого к себе обращения, Разие вспыхнула от возмущения, с которым и обрушилась на, как ей показалось, дерзкую невестку: --Да, кто ты такая, Санавбер, чтобы говорить со мной в таком тоне?! Совсем стыд потеряла! Знай своё место!—но, видя измождённый взгляд брата, уступила и ушла, оставляя супругов наедине друг с другом, за что Селим, мысленно и отблагодарил возлюбленную жену, очень нежно накрыв её руку своей и посмотрев на неё благодарственным голубым взглядом. Она, же со своей стороны, ласково погладила мужа по бархатистым, немного разрумянившимся, щекам. --У тебя жар, Селим! Немедленно ложись, а я сейчас поищу в моей шкатулке с зельями жаропонижающее!—с беспокойством произнесла Султанша и, заботливо уложив мужа обратно на подушки, укрыла одеялом, после чего подошла к шкатулке с зельями, хранящимися в шкафчике и, найдя подходящее, вернулась к мужу и дала ему выпить небольшую дозу из серебряной ложки, которую он, весь морщась от чрезмерного кислого вкуса, выпил. --А теперь, поспи!—скомандовала она, не терпя от него никаких возражений. Он что-то недовольно пробубнил, но подчинился, удобно устраиваясь в постели и чувствуя, что его возлюбленная находится рядом с ним, постепенно провалился в оздоровительный сон. А в эту самую минуту, войдя в покои к юной подопечной, Разие Султан оказалась удивлена, увиденными метаниями той от, переполнявшего её, беспокойства за их Повелителя, а из глаз девушки текли горькие слёзы невыносимого отчаяния, но, заметив присутствие в покоях покровительницы, она мгновенно подбежала к ней и принялась расспрашивать о том, всё ли хорошо у Султана, ведь, как она узнала от главной калфы, пришедшей её проведать, Селим упал с лестницы, когда вышел от неё после их, вполне справедливой ссоры. Она совсем не обижалась на него. Наоборот, Эфсун готова была понести, то наказание, которое он избрал для неё, лишь бы только с ним всё было в порядке. --Эфсун, я тебя не понимаю! Ещё утром, Повелитель прибежал к тебе и, едва ни прибив за аборт, грозился постоянно насиловать до тех пор, пока ты вновь, ни забеременеешь! Тебе полагается всей душой ненавидеть его и желать ему смерти, а ты… Уж, ни влюбилась, ли ты в него? Точно! Ты ненормальная!—негодовала Разие, потрясённо смотря на юную подопечную и отчётливо прочтя ответ по её заплаканным карим глазам, от чего юница смущённо отвела взгляд и, печально вздохнув, ответила: --Я смиренно стерплю любое его наказание, пусть оно и будет очень суровым, Султанша! Повелитель прав, гневаясь на меня! Мне нет прощения, ведь я, повинуясь моим напрасным мечтаниям о невозможном, убила наше с ним безвинное дитя! Меня вообще убить надо за такое, либо сослать навечно в Девичью башню!—и не дожидаясь реакции вместе с ответом от своей покровительницы, мгновенно сорвалась с места и помчалась в главные покои. Ворвавшись в них, она подбежала к постели, на которой уже крепко спал Повелитель, слёзно принялась с жаром целовать его красивое, но бледное, не говоря уже о том, что измождённое, лицо, умоляя, вернуться к ним ко всем и выздороветь, что потрясло до глубины души, находящуюся рядом, Баш Хасеки, которая, поначалу захотела возмутиться и, обрушив на дерзкую наложницу весь свой гнев, позвать в главные покои Мустафу-агу и приказать ему, немедленно выставить её, но, видя то, как девушка убивается, поняла, что, наконец-то Эфсун взялась за ум и решила жить, ради их Властелина, понимающе вздохнула и, бесшумно подойдя к ней, осторожно дотронулась до её плеча и, подбадривая, заверила с миролюбивой доброжелательностью: --Успокойся, Эфсун! Повелителю больше ничего не грозит. Он несколько минут тому назад вернулся к нам, услышав наши молитвы и теперь спит. Недельки через две-три он встанет на ноги. Успокоенная доброжелательными словами Султанши, юная девушка вытерла слёзы и, искренне попросив у венценосной пары прощения за всё то неудобство, что она им причинила своей неразумностью и мечтами о невозможном, пообещала быть, впредь благоразумной. Два месяца спустя. Топкапы. Эфсун сдержала своё обещание, данное у постели Повелителя и на протяжении всего того времени, что он болел, вместе с Санавбер-Джансель Султан находилась возле него, ухаживая за ним и помогая ему расхаживаться по покоям и балкону, что изменило его отношение к ней с гнева на доброжелательность с душевным доверием, не говоря уже о проблесках взаимной любви с нежностью. Вот только всё омрачилось прибытием из Манисы похоронного кортежа с телом Шехзаде Мурада, которого в тот, же день погребли в мечети покойного Шехзаде Мехмета. Весь гарем вместе с Махфирузе Хатун пришлось распустить и продать на невольничьем рынке. Что же касается Баш Хасеки покойного престолонаследника, её выдали замуж за одного из пашей, а единственного сына, Шехзаде Мехмета, перевели в звание Султанзаде, лишив тем-самым права на дальнейшее престолонаследование. Его воспитанием и заботой занялась Разие Султан, а единственной дочерью по имени Хатидже занялась её заботливая мама Эфсун. Так решил молодой Султан, решивший, отблагодарить фаворитку её за искреннюю заботу о нём, чему юная девушка оказалась, несказанно рада. Что, же касается Назенин калфы, то есть уже Назенин Султан, так как Селиму пришлось заключить с ней никях из-за того, что она уже два года, как была свободной и на протяжении этих двух лет, служила в калфах по собственному желанию, то их головокружительная страсть с Повелителем вспыхнула вновь. В одну из летних августовских ночей, они снова познали друг друга с неистовой, голодной и беспощадной страстью, плодом которой, на удивление обоих, стала беременность Назенин, которая, в этот раз отстранилась от всех возможных волнений, посвятив всю себя заботе о будущем малыше, как и её душевная подруга, Баш Хасеки Санавбер-Джансель Султан, которая, тоже, к этому времени была уже на четвёртом месяце беременности. Эфсун Хатун, же, ходила, пока в икбаль, но уже тоже беременная от Селима, чем очень сильно гордилась. В общем в Султанской семье воцарилось благополучие с душевным спокойствием, которое было хрупким, даже призрачным из-за того, что между Назенин Султан и Эфсун Хатун возникли напряжённые отношения из-за несовпадения характеров и взглядов на жизнь. Одна, Назенин, являлась сильной, целеустремлённой стервочкой, а другая, Эфсун, нежная и ангелоподобная, но обе сходились в одном—в искренней трепетной, нежной, местами даже страстной любви к Селиму. Санавбер-Джансель Султан, как и сам Селим, в их распри не влезали, заняв наблюдательную, безучастную, полную глубокого безразличия, позицию, посвящая себя целиком и без остатка детьми, справедливым управлением Государства и гарема.