Стеклянная пыль

      Непослушные волосы все сильнее запутывались, соприкасаясь с расческой — Кира раздраженно рванула прядь и тут же поморщилась от боли. Она постояла ещё несколько секунд, пытаясь убедить себя, что совсем не волнуется, прежде чем осторожно заглянуть в кухню — по-детски смешно, едва приоткрыв дверь ванной. Услужливое воображение тут же подбросило ей несколько картин: папа забрасывает Артура своими дурацкими вопросами, Артур вспыхивает, папа резко встаёт… она почти различила злой блеск в глазах родителя — тем удивительнее было увидеть их рядом, увлеченно говорящих о какой-то совсем не важной ерунде. Кира облегченно вздохнула — и едва не потеряла равновесие, ощутив на своих плечах мягкие ладони. Мама стояла рядом, вся сотканная из спокойствия и нежного, навечно, казалось, впитавшегося в неё запаха.  — Я помогу тебе расчесать волосы, — весело произнесла женщина. Она не говорила ничего об Артуре, первом парне, появившемся в их доме, да ещё и в канун Нового Года. Ей, впрочем, и не нужно было ничего говорить — Кира видела всё по пляшущим в её глазах огонькам. — Клиническая психология вообще различает три типа маньяков. Садисты — самые опасные из них: они не воспринимают свою жертву как живое существо, для них это просто нечто, способное принести разрядку их нечеловеческим потребностям. Потому бессмысленно говорить о жалости, сострадании или пытаться… — Артур привычно сел на своего любимого конька. О маньяках и их извращенной психике он, как будущий эксперт-криминалист, мог говорить часами и с таким возбуждением, с каким не каждый мужчина говорит о своей любимой женщине. Тем интереснее Кире было наблюдать за отцом — капитаном полиции, впервые с неподдельным интересом и даже без намека на привычную насмешливую ухмылку слушающего такие естественные и знакомые для себя факты. Эти двое являли странную пару — две стороны криминального мира, ночью за праздничным столом нашедшие общей темой чужую боль. — Прекратите сейчас же, я не хочу этого слышать хотя бы сегодня! — Кира вздрогнула от резкого голоса, раздавшегося прямо за спиной. Мама упиралась руками в бока и изо всех сил пыталась выглядеть грозной — но её выдавали озорные, смеющиеся глаза. — Ладно, больше никакого криминала. Сегодня, — улыбнулся отец и весело подмигнул Артуру.       Мама привычно уже закатила глаза.  — Я не вынесу ещё одного такого, просто не вынесу, — простонала она. Кира невольно усмехнулась. Вся эта сцена, несмотря на свою абсурдность, была настолько уютной и домашней, что девушка ощутила — она дома. По-настоящему дома.       Часы неумолимо приближались к двенадцати. За столом царило оживление и суматоха — Николай шутил и рассказывал смешные истории, Артур и Кира, перебивая друг друга, наперебой вторили ему, рассказывая о трудностях первого года студенческой жизни — мама лишь молча наблюдала за ними, улыбаясь ласковой, отчего-то грустноватой улыбкой. Без конца звучали тосты, по большей мере добрые и несерьезные. За две минуты до полуночи Артур решился взять слово.  — Я никогда не умел красиво говорить … — начал парень. Слова давались ему с трудом, но он, неотрывно глядя на Киру, всё же продолжил: — Я не стану говорить, что этот год был тяжелым — он был обычным, со своими трудностями и проблемами. Следующий, как бы мы этого ни хотели, тоже принесёт с собой многое, — Артур заметил, как мягко, едва заметно, кивнул ему Николай, и продолжил дальше, уже более твердо: — Я хочу пожелать лишь одного — каким бы ни был этот год, пусть конец его мы встретим вот так же, за одним столом, вспоминая уже общие события. Пусть эта ночь станет началом новой, бесконечной традиции.       Он выпалил эти слова резко, буквально на одном дыхании, и судорожно схватился за руку Киры, словно ища поддержки. Кира закусила губу, вдруг ощутив бесконечную любовь к этому тихому, одинокому мальчику, впервые в этот вечер побывавшему в настоящей семье. Они говорили об этом лишь раз — у автобусной остановки, рассматривая пестрые глупые объявления. Артур был скуп и на слова, и на эмоции — этот разговор был мимолетной вспышкой отчаяния, однако смог передать его тоску по детству, которого никогда не было и никогда уже не будет…       Прозвучали куранты — всё громче и громче, усиливая и без того плотным облаком повисшее в воздухе напряжение. Николай встал вместе с боем последнего куранта — через секунду после него встала и мама, маленькая и хрупкая на фоне своего мужа. — Пусть будет так! — они произнесли эту фразу вместе, одновременно. Вновь застучали бокалы, засияли улыбки. Кира знала наверняка — всё сбудется, иначе просто не может быть.       Глаза открывались так тяжело, словно были налиты свинцом — она с трудом различала белые стены, очертания странных предметов и… три пятна в белых халатах — пятна озабоченно о чём-то шептались, трогали её руки и щупали лицо. Кира собиралась было уже возмутиться — как вдруг ей в лицо ударил ослепительный луч света. — Прекратите, хватит! — закричала она, прикрывая руками веки. Закричала — и тут же осеклась, не узнав собственный голос. Он был хриплым, тяжелым и каким-то слишком… взрослым. Что-то такое произошло в ту ночь — шампанское, стол, такие важные слова Артура… что-то с той ночи изменилось — изменилось так сильно, что бросало в дрожь. — Что случилось, где моя мама? — завопила она тихо, по-детски, усиленно моргая, чтобы предотвратить непрошенный поток слёз. Размытые пятна медленно принимали очертания врачей — немолодых уже, с сединой на висках и маленькими морщинками вокруг глаз, которых так стыдится отец… Кира, не выдержав, заплакала, тихонько подвывая. — Где мои родители, где Артур, что происходит? — всхлипнула девушка. Врачи непонимающе переглянулись — они выглядели растерянными, даже испуганными. Кира ощутила буквально кожей, как нарастает внутри неё напряжение. Она резко поднялась, издав тихий стон от пронизавшей внезапно тело боли, и привычно вцепилась зубами в палец, как делала всегда, когда пыталась облегчить боль. В следующую секунду, однако, её ждало потрясение, затмившее всё, что она испытала до этого — руки. Её руки, со сбитыми костяшками и постоянно обгрызенными ногтями (основная и едва ли не единственная причина ссор с мамой) теперь были чистыми, с аккуратным маникюром. На правой руке, чуть пониже мизинца, красовалась надпись, значения которой она не могла, да и не хотела понимать.       Кира рассматривала свои руки несколько мучительно долгих секунд, прежде чем услышала собственный крик — она именно услышала его, услышала прежде, чем поняла, что кричит. Её крики, какие-то резкие и быстрые указания врача, грубые прикосновения — всё смешалось в одну бесконечную вспышку боли, непонимания и страха. Она не успела ничего понять — вбежала молоденькая медсестра и, с непривычной для её хрупкой комплекции силой, схватила испуганную девушку за руку и резко ввела тонкую острую иглу. Силуэты снова начали своё медленное таяние, тело налилось бесконечной усталостью, будто она весь день танцевала. Танцевала… Кира с трудом улыбнулась, вспоминая огромный зал, где они часами тренировались, учились подстраивать свое тело под общий ритм. Она даже услышала музыку — тихую и нежную, совсем не похожую на те тяжёлые танцевальные композиции, под которые проходила каждая их репетиция. Под эту музыку и появился в халате парень — высокий, безумно красивый и… невероятно чужой. А потом всё закончилось, выключилось и утонуло в тихих спокойных волнах сна.       Артур уверенно держал руль — Кира невольно залюбовалась его сильными крепкими руками. Парень ухмыльнулся, перехватив её взгляд — он выглядел таким взрослым, таким уверенным в себе за рулём этой машины, таким непохожим на сгорбленного, тихого ботаника, вечного безмолвной тенью снующего по коридорам университета. Но Кира знала, знала точно — именно здесь и сейчас он настоящий. — Откуда у тебя эта машина? — поинтересовалась девушка. Спросила — и тут же сжалась от на секунду пронзившей её мысли — а что, если… она точно знала, что Артуру неоткуда взять деньги на такую дорогую машину.       Парень громко засмеялся, перехватив её испуганный взгляд — было в этом смехе что-то… пугающее. — Нет, я её не украл, — Артур улыбался, но в глазах его был лёд. — Просто кое-кто готов дорого платить за молчание — я взял всего лишь машину, и всего лишь на день. — За какое молчание? Во что ты ввязался? — испуганно спросила Кира. Такой Артур — властный, злой, легко манипулирующий людьми — пугал её так же сильно, как и возбуждал.       Он молчал, плотно сжав тонкие губы. Кира почувствовала, как подступает к горлу раздражение — она ненавидела, когда от неё пытались что-то скрывать. — Расскажи! — потребовала она. — Это криминал? Тебе ничего не угрожает?       Вместо ответа Артур слегка прикоснулся ногой к её колену. Кира раздраженно отдернула его руку. Он ухмыльнулся — злобной, нехорошей улыбкой — и, снова положив свою руку чуть выше её колена, сильно сжал. Кира вскрикнула — она ни за что и никому бы не призналась, как ей понравился этот властный жест. — Нет никакой тайны, — спокойно признался он, поглаживая её ногу и поднимаясь всё выше. Кира почувствовала, как сбивается её дыхание. — Просто в какой-то момент я оказался в нужном месте кое-что очень любопытное. И мне повезло, потому что за молчание мне согласились заплатить.       Машина, мягко прошелестев шинами по гравию, остановилась у небольшого уютного домика.       Кира собиралась было что-то сказать, но Артур резко прижал палец к её губам. — Ни слова больше, — прошептал он. — Мы приехали отдыхать, и я не хочу больше отвечать на вопросы.       В домике было холодно, пахло морозом и свежими яблоками — такой пьянящий букет ароматов… На маленьком столике недалеко от двери стояла бутылка вина и, отчего-то в корзине, те самые яблоки — свежие, аппетитно сверкающие сочными боками… Кира, не выдержав, закружилась по небольшой комнате. — Здесь так здорово! — закричала она. — Это же настоящий бабушкин домик в деревне из старых детских сказок.       На последней фразе она резко остановилась и прикусила губу, запоздало вспомнив, что в детстве Артура никогда не было ни бабушки, ни сказок.       Тяжелая, гнетущая тишина длилась минуту, хотя ощущалась вечностью — она так и стояла, низко опустив голову, пока не ощутила на своей шее прикосновение холодных пальцев. — Всё в порядке, — прошептал парень, нежно целуя её в лоб. — Неважно, что было раньше, главное — теперь у меня есть ты. Ты — моя семья.       Это был тёплый и уютный вечер — тихо потрескивал в камине огонь, плясали озорные искорки по стенкам так и не тронутой бутылки. Они сидели у камина рядом, закутавшись в тёплый махровый плед. Всё происходящее было так не похоже на Артура — её Артура, бесконечно далекого от нежности и романтики — что казалось нереальным. Кира не хотела засыпать, не хотела, чтобы эта сказка утонула в темноте — но глаза предательски наливались тяжестью. Она боролась недолго — успела почувствовать, как Артур нежно прикасается губами к виску, и провалилась в мягкий сон.       Кира проснулась от нежного прикосновения пальцев к руке. Она медленно открыла глаза и провела пальцами по шее Артура… И тут же, словно обжегшись, отдернула руку — рядом был вовсе не Артур, да и стерильно белые стены с намертво въевшимся в них запахом лекарств мало напоминали её холодный яблочный рай. Она снова проснулась нигде.       Девушка медленно поднялась и села, игнорируя пульсирующую в висках боль и нарастающую слабость, прижала длинные худые ноги к груди (вот ведь ирония — она, всю жизнь сидящая то на самых экстремальных диетах, то на кухне в обнимку с маминым пирогом, просто мечтала о таких красивых, стройных ногах — и вот сейчас эта сбывшаяся мечта казалась какой-то чужой, пластмассовой).       Доктор появился так неожиданно, что вполне могло показаться, будто он выплыл из воздуха — мужчина улыбался неискренней, натянутой улыбкой. Кире стало вдруг так тошно от всего этого фальшивого, наигранного спектакля, что захотелось кричать, прыгать по полу и бить кулаками стены, пока ей не вернут её жизнь, её Артура и её толстые ноги. Она смогла сдержаться, резко вцепившись наманикюренным ногтиком в тонкую кожу.       Доктор присел на край кровати — Кира с интересом принялась разглядывать его лицо с бегущей по нему сеточкой морщин, седую бороду и гусиные лапки в уголках глаз. Этот мужчина был красив — определённо, очень красив, несмотря даже на бесконечную усталость в глазах. — Меня зовут Олег Семёнович. Как ваши дела? — этот вопрос был задан так участливо, с таким вниманием, что Кира не смогла, как собиралась, съязвить или ответить колкостью. — Мне страшно, — вместо этого призналась она. — Я была другой, когда засыпала — у меня были вечно разодранные ноги, неухоженные руки без маникюра и рядом парень, самый лучший и самый любимый. А сегодня я проснулась, и всё вокруг не моё, и рядом уже чужой человек… — она вдруг осеклась, поймав на себе взгляд незнакомца — в нём было столько нежности и боли… Нет, так нельзя смотреть на чужого человека. Она секунду вглядывалась в это лицо, чёрные взлохмаченные волосы и бездонные глаза, пытаясь найти хоть одну общую черту… тщетно — общих черт с Артуром у этого человека не было. Кира снова обернулась к врачу. — Я боюсь теперь даже смотреть в зеркало — потому что и там я могу увидеть незнакомого мне человека, — тихо добавила она.       Врач тяжело вздохнул и потер пальцами висок. Затем достал массивную папку на пружинах и дорогую ручку. — Скажите мне, как вас зовут? — поинтересовался он. — Кира, — удивленно протянула девушка — она-то думала, что врач обязан знать всё, что врач поможет ей пролить свет… — Сколько вам лет? — продолжил мужчина. — Вообще девятнадцать, хотя… — она осеклась на полуслове, только сейчас, встретившись с удивленным взглядом врача, начав понимать истинную причину происходящего. Повисла тяжелая, пугающая тишина. — Сколько я потеряла? — спросила девушка пересохшими губами. — Сколько времени я потеряла? — повысила она голос, не услышав ответа.       Она не смогла бы потом и под дулом пистолета вспомнить, кто тогда произнес эти слова: — Сейчас две тысячи восемнадцатый год. Тебе двадцать пять.       Голова кружилась от свалившейся на неё правды — амнезия, авария, таблетки, 6 лет… 6 лет, которые могут никогда больше не вернуться. Артур, который утонул в чёрном омуте её памяти… — Значит, меня в твоей памяти нет? — она вздрогнула, услышав этот вопрос. Парень, который за 10 минут постарел, кажется, на 10 лет. Парень, который сидит рядом, испуганный, как маленький мальчик. Парень, который заменил Артура… — Расскажи, как мы познакомились, — ей с трудом удалось удержаться и не добавить глупое, но так необходимое «Как тебя зовут?». — Меня зовут Андрей, — это было забавно, словно он мог читать её мысли. Впрочем, эти глаза — чёрные, бесконечные… Возможно, и было в нём что-то волшебное.       Парень минуту помолчал, словно что-то обдумывая, затем выпалил: — Я сбил тебя, ты бросилась мне под колёса. — На её удивленный взгляд кивнул, быстро продолжил: — Ты была такая маленькая, растерянная… — его взгляд потеплел от этих воспоминаний. — Я отвез тебя в больницу, привозил фрукты, лекарства, игрушки… Мы начали общаться, и однажды утром, когда я уже привык к тебе, ты исчезла…       Он нашёл её через два года в цветочном магазине, где покупал цветы своей девушке. Долго не мог поверить, затем долго не мог забыть, решиться… Вся эта история, рассказанная словно о ком-то другом, звучала в голове фоном вокруг основной мысли — Артур, почему он её отпустил, почему всё закончилось, почему, почему… Воспоминания, словно замурованные толстым слоем стекла, бились в голове, причиняя невыносимую боль. Кира схватилась пальцами за ноющие виски, прижала голову к согнутым коленям. — Тебе плохо? Позвать врача? — Андрей, очевидно, забывшись, мгновенно оказался рядом и прижал её ноющую голову к своей груди. Очевидно, он делал это не в первый раз, очевидно, это было бы очень мило — если бы на его месте был Артур…       Сейчас же Кира не без усилий вырвалась из его объятий и, не делая больше попыток игнорировать боль, тихо сказала: — Я хочу вспомнить всё, что было до тебя. Я… я хочу понять, почему потеряла человека, которого безумно любила, — она быстро отвела глаза, не желая брать на себя его боль. — Помоги мне, — тихо взмолилась она, чувствуя себя последней тварью. Просить о таком человека, который, очевидно, безумно тебя любит… Боль усилилась — это была одна из тех мигреней, от которых она так часто просыпалась ночью и долго не могла уснуть, сжимая пальцами ноющие виски. Хотелось попросить прощения, отказаться от своей просьбы и просто уснуть — она была уверена, что смогла бы, едва бы коснулась головой подушки. — Я помогу. Помогу, раз для тебя это важно. Ложись, я позову врача.       Его слова звучали глухо, словно через толстый слой ваты. Кира знала, что будет дальше — тишина и уютная, темная мгла. Когда врач вернулся, она уже была без сознания.        Кира поднималась по лестнице, уже предвкушая запах фирменных маминых пирожков и глотая набежавшую слюну. Однако в квартире пахло лишь едва уловимо маминым кремом для рук. Кира неловко повернулась и громко позвала: — Мааам! Мама, ты где?       Это было смешно, но девушка в свои 18 лет была совсем не самостоятельной — она не умела готовить и частенько не могла найти свою одежду по утрам. Иногда приходили странные мысли — а что будет, если мамы не станет… Но она тут же гнала эти мысли прочь — мама всегда будет рядом, она просто не может уйти.       Женщина вышла из спальни в пижаме, с растрепанными после сна волосами и, зевая на ходу, лениво возмутилась: — Ты чего кричишь, как на пожаре… — Два часа дня. Ты почему не на работе? — всполошилась девушка. — Суббота же, выходной. Только студенты учатся, — ехидно заметила женщина и закрыла за собой дверь в ванную.       Она вернулась через полчаса — уже умытая, со вкусом одетая и даже слегка подкрашенная. Да, Татьяна Сергеева не забывала быть красивой, даже находясь дома…       Кира уже сидела за кухонным столом, жадно вцепившись зубами в бутерброд. — Не перебивай аппетит, сейчас что-нибудь приготовлю, — Татьяна искренне пыталась придать своему голосу суровости, но получилось лишь ласковое мурлыканье — она любила свою дочь безумно, и отдавала ей гораздо больше, чем всю свою заботу…       Блинчики были приготовлены быстро — Кира схватила один и жадно проглотила. — Ну, как дела в колледже? — спросила женщина, подвигая ей чашку с чаем.       Кира сразу скривилась, точно проглотила лимон. — Да никак, — ответила она, хватая второй блинчик. — Лекции, лекции, перемена, снова лекции, снова лекции… Нудно. Вряд ли секретарша — мое призвание — Ты не жалеешь, что бросила танцы? — тихо спросила Татьяна.       Этот разговор продолжался примерно раз в месяц, и заканчивался каждый раз одинаково. Вот и сейчас Кира привычно отогнала мысли о таком родном и уютном зале, ритмичной музыке и злобно прошипела: — Мы уже говорили об этом, мама. Я люблю Артура больше, чем танцы, и если он не хотел видеть меня на сцене… И давай больше не будем об этом говорить! — Кира завелась за долю секунды — сердито бросив недоеденный блин на тарелку, она сорвалась с места. Татьяна хотела сказать многое — что Артур появился в её жизни год назад, что за этот год он ни разу не отодвинул ради неё свои планы, что любовь, в конце концов, не всегда заканчивается семьёй… Вместо этого она лишь тихо прошептала в закрывающуюся в дверь: — Надеюсь, ты никогда об этом не пожалеешь.       Кира проснулась поздней ночью — в окно сквозь сумерки пробивался тусклый свет фонаря, тишину изредка нарушало мерное гудение приборов и чьи-то жалобные стоны. Это место явно было не тем, где хотелось находиться — девушка вдруг вспомнила дом, маленькую уютную кухню и мамин липовый чай… Страшно вдруг захотелось вернуться в свою жизнь — к папе, читающему у включенного телевизора газету, к маме, любившей тихонько музицировать на стареньком пианино, к Артуру, любившему ночью на крыше рассказывать стадии разложения трупа и отличия убитого от самоубийцы.       В воспоминания вдруг резко, словно удар молнии, вторглась мысль — почему к ней никто не приехал? Почему, когда она очнулась, рядом не было ни мамы, ни папы? Что такого могло произойти за 6 лет, что она очнулась на больничной койке одна?       Вопросы были страшными, на каждый из них хотелось скорее найти ответы. Кира поднялась и, сунув ноги в тёплые махровые тапочки (как они здесь оказались?) зашлепала по палате в поисках выключателя. Голова кружилась, её слегка подташнивало — врач говорил, что не стоит пока вставать, но ей нужно было знать, нужно было знать сейчас же…       Она наконец нашла выключатель и щелкнула заветной кнопкой — в палату тут же полился тусклый, неприятный свет. Кира подошла к стоящей у двери тумбочке и, не удержав равновесия, соскользнула на пол. Она прижалась спиной к холодной спинке кровати — ощущалась сильная слабость, но связаться с мамой, убедиться, что самая важная часть её жизни осталась неизменной, она должна была прямо сейчас.       Девушка открыла тумбочку, будучи уверенной, что увидит там телефон. Напрасно — на двух плохо прокрашенных полках лежали бананы, печенье, сок и маленький томик «Грозового перевала», её любимой книги. Кира раздраженно смахнула пакет с бананами вниз — они упали, зацепив книгу, и создали достаточно сильный грохот. Кира быстро перебрала обе полки — телефона не было нигде. Неужели её оставили здесь одну, наедине с заблокированной памятью и совсем без связи?       Пожилая медсестра взволнованно заглянула в палату — увидев сидящую на полу рядом с разобранной тумбочкой девушку, охнула и заспешила к ней. Спешила она медленно, тяжело передвигая полными ногами. Добравшись до девушки, присела рядом и приподняла её за подбородок. — Что случилось, солнышко? — ласково спросила женщина. — Тебе плохо? — У меня нет телефона, я не могу позвонить маме, — жалобно произнесла Кира. — Она всегда была рядом, а сегодня её не было — и я не могу понять, что произошло с нами за время, которое я забыла. Столько времени… — она почувствовала соленую влагу, ручейками стекающую по щекам, раньше, чем поняла, что плачет.       Женщина почувствовала, как привычно сжимается сердце — проработав в больнице столько лет, она так и не обросла крепкой броней, так и не научилась равнодушно смотреть на чужую боль.       Она ушла молча, ни сказав ни слова. Кира испуганно собрала вещи обратно в тумбочку и, несмотря на головокружение, нашла в себе силы забраться в постель и даже накрыться с головой одеялом — ей было отчего-то по-детски страшно.       Женщина вернулась быстро — ее тяжёлые шаги размеренно застучали по коридору. Кира осторожно, чувствуя себя страшно нелепо, выглянула из-под одеяла. Она присела на кровать рядом с девушкой и достала из кармана простенький телефон. — Звони, — приказала она.       Кира просияла — схватив трубку, она набрала знакомые цифры — послышались гудки, длинные и такие громкие, что заполняли, казалось, всё вокруг. Они звучали бесконечно — трубку так и не подняли. Не поднял трубку и отец… Кира растерянно смотрела на экран, где всё ещё тускло мелькал его номер. — Может, я забыла. А может, у них теперь другие номера… — растерянно пробормотала она.       Медсестра добродушно погладила её по худому плечу. — Они спят, просто спят — уже поздно, деточка. — эти слова были сказаны так просто, так уверенно, что Кире захотелось поверить. Ну конечно, они спят — они долго сидели рядом с ней, сильно переживали, а теперь спят, ведь уже поздно… Это ведь так просто. — Да, вы правы. Я зря переживаю — ведь уже поздно, не стоило им звонить. Я позвоню завтра, и всё будет хорошо. — повторила он, словно пытаясь убедить в этом себя. Когда медсестра уже уходила, тихо попросила, словно опомнившись: — Можно ещё один звонок?       Женщина едва заметно поджала губы, но телефон всё же дала. Кира набрала до боли знакомые цифры, внутренне сжалась, услышав гудок… Артур ответил, ответил почти сразу. У неё перехватило дыхание, когда она услышала его голос — такой же четкий и уверенный, каким она привыкла его слышать. — Алло, алло! — нетерпеливо повторил парень. — Говорите, или я бросаю трубку! — Артур! — она едва прохрипела это имя сразу севшим от волнения голосом. — Артур, это я, Кира, — повторила девушка, услышав в трубке тишину. — Я попала в аварию и забыла 6 лет — их будто из меня стерли, представляешь, — она говорила быстро, много и глупо, говорила, только бы не слышать эту гнетущую тишину на том конце провода. Кира вспоминала их общие вечера на закрытой крыше университета, от которой Артуру удалось стащить ключи у седого профессора; о пасте, которую они вместе пытались приготовить и чуть не сожгли кухню; о роликах, у которых отлетело колесико в то время, когда они спускались с крутой горки, держась за руки… Артур молчал. Теперь, поняла Кира, для него это были мертвые воспоминания, которые больше не смогут сделать счастливым. — Ты меня больше не любишь? — тихо спросила она.       Молчание длилось, казалось, вечность, нарушаемое лишь глухими ударами её собственного сердца. — Я счастлив, что ты не помнишь. Надеюсь, память к тебе никогда не вернётся, — он бросил трубку раньше, чем она успела что-либо сказать. Кира долго сидела молча, не в силах сказать ни слова. — Вернётся, — наконец произнесла она сквозь зубы. — Я заставлю свою память вернуться.