Стеклянная пыль

      Борис задумчиво вертел в руках стакан с виски — янтарная жидкость заманчиво переливалась в кубиках льда. Страшно хотелось выпить, прикончить этот бокал и открыть бутылку… Но он держался, помня о данном себе в день аварии обещании. Это простое действие, дававшееся ему совсем не просто, этот глупый отказ давал непоколебимую уверенность. Он так и не решился прийти к ней, но твердо знал: пока алкоголь остаётся в бокале — она жива.       Раздался громкий, требовательный звонок в дверь — так мог звонить только один человек. Борис ощутил, как липкой волной покрывает его тело страх — он не помнил, как добрался до двери и как сумел открыть её. — Она… что… — едва смог пролепетать Борис онемевшими губами. — Нет! — возмутился Андрей так горячо, словно речь шла о его собственной жизни. — Нет! Она жива. И пришла в себя пару дней назад. Мне кажется, вам стоит с ней поговорить.       Они сидели молча вот уже полчаса, и каждый думал о своем: Андрей снова и снова возвращался мыслями к к недавним событиям, а Борис… мысли Бориса не меняли своего направления уже много лет.       Андрей прервал молчание первым: — Она всё равно захочет знать, рано или поздно, — сказал он. — Я для неё теперь посторонний, — голос его дрогнул на этом слове, однако следующую фразу парень произнес уже твердо: — Это должны сделать вы — сейчас, пока она вас не возненавидела, пока не возненавидела нас обоих. — Она ненавидела меня много лет, — Борис легко махнул рукой в ответ на удивленный взгляд Андрея — мол, дело давнее, внимания не стоит. — Я не могу снова её предать, — с болью произнес мужчина, снова мысленно возвращаясь к тому холодному ноябрьскому вечеру, когда всё закончилось.       Андрей поднялся резко, метнув на него лишь короткий взгляд — но сколько презрения было в этих глазах!.. он зашагал к двери быстро, не оборачиваясь — и, стоя уже у открытой двери, бросил несколько холодных фраз: — На самом деле, вы просто трус — вы изначально выбрали бегство от реальности, ещё с момента, когда она лежала в реанимации где-то между мирами и в любой момент могла уйти. Так может, хоть сейчас вы поведете себя как взрослый мужчина?       Дверь давно закрылась, но его слова, такие острые и холодные, всё ещё ощутимо висели в воздухе. Борис долго сидел на старом диване, собираясь с силами — наконец он снял трубку, набрал номер и коротко произнес: — Меня завтра не будет — хочу взять показания у Киры Сергеевой.       Кира нетерпеливо ерзала, сидя на кровати — она ждала Андрея, полная решимости спрашивать, спрашивать, спрашивать… И не отпускать, пока он не ответит на все её вопросы. — Ну, хватит, — недовольно проворчала медсестра, в сотый раз пытаясь вставить катетер в её руку. Сегодня она была другой — раздраженной и озабоченной. Кира впервые увидела опущенные уголки губ и пролегающую на лбу глубокую складку. Ей вдруг стало стыдно перед этой маленькой, измученной женщиной — она покорно опустила руку и дала поставить себе капельницу с длинной, большой бутылкой, из которой по трубке текла тягучая жёлтая жидкость. Мелькнула мысль, что вовсе не хотелось бы встретить мужчину, хоть и чужого, в таком положении.       Однако спустя 15 минут, когда медсестра собиралась уже уходить, в дверях появился вовсе не Андрей — Кира подпрыгнула на кровати, натянув тонкую нить капельницы. Дядя Боря! Высокий, статный мужчина в удивительно идущей ему полицейской форме, папин лучший друг, светлый лучик прошлого в густой пелене настоящего… Кира едва сдержалась, чтобы не закричать — вспомнила, что она уже взрослая женщина и должна, наверное, вести себя иначе. Странные ощущения — привыкать к новой себе…       Дядя Боря между тем уже на повышенных тонах беседовал с медсестрой. — Я сказал, мне нужно взять показания! — гремел его громкий бас. — Девушка уже вполне в состоянии вести диалог. — А я сказала, пациентка только недавно пришла в себя после тяжёлой аварии и ещё эмоционально неустойчива! — эта старая, слабая женщина была удивительно сильна в своём гневе — даже ничего не боявшийся дядя Боря стал, казалось, немного ниже под градом её слов. — Это друг нашей семьи! — с нажимом сказала Кира, ошеломленная таким равнодушием близкого когда-то человека — он ведь даже не повернул к ней головы. — Пусть он останется. Пожалуйста, — срывающимся голосом попросила девушка. Кира не могла позволить ему уйти — единственной ниточке, связывающей её с простой и знакомой жизнью…       Женщина долго молчала, раздраженно поджимая тонкие губы — она явно злилась. Наконец, махнув рукой, она бросила резкое «5 минут, не более!» и скрылась за тяжёлыми дверями.       Дядя Боря долго стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу -непривычно было видеть его таким… жалким и испуганным. — Поговорите со мной, — попросила Кира. — Что произошло, почему ко мне не пришли родители?       Он замялся, присел на краешек стоящего рядом с кроватью стула и легонько дотронулся до её пальцев — Кира схватилась за его ладонь, сжав её так крепко, словно это было её единственным шансом на спасение.       Борис помолчал, тщательно подбирая слова. — Они уехали, Кира. В Париж, насовсем.       Ложь далась ему нелегко, хоть он и придумывал её почти всю ночь. — Всё изменилось, Кира, — наконец вымученно улыбнулся Борис. — Ты же знаешь, как твоя мама любит Францию. А папа… а папа любит её, — на этих словах самообладание окончательно покинуло мужчину — он резко отвернулся, чтобы девушка не увидела скупую слезу, медленно ползущую по его щеке.       Кира всё так же сидела на кровати, такая маленькая и растерянная — такой он и запомнил её 6 лет назад… — Да. Я, наверное, не смогла с ними поехать. Я очень его любила? — Борис знал, о ком этот вопрос. Он невольно вспомнил, как впервые увидел Андрея в больничной палате — такого разбитого, будто жизнь сейчас, в эту минуту остановилась и в любой момент может закончиться. — Я не знаю, — честно признался он. — Знаю одно — он любит тебя сильнее, чем это вообще возможно.       Они долго разговаривали, и даже суровая медсестра, то и дело недовольно заглядывающая в палату, не решилась их прервать. Борис легко сочинял подробности жизни Кириных родителей — ложь, изначально давшаяся ему так трудно, теперь шла легко и без всяких усилий. И Кира, похоже, верила — да что там, он и сам немного поверил.       С Андреем они столкнулись у крыльца больницы -тот бежал, так быстро, словно каждая минута могла стать последней. Они молчали, как молчат чужие друг другу люди — лишь когда силуэт мужчины начал удаляться, Андрей крикнул: — Простите меня!       Борис замер, словно этими словами в него выстрелили. — Я был неправ, — проговорил Андрей, всё так же в спину Бориса. — Мы оба боимся, и это нормально — не потому, что мы трусы, а потому, что нам хочется её защитить.       Борис обернулся и медленно, сквозь зубы цедя каждое слово, сказал: — Я соврал. Не просто соврал — я придумал для неё новую историю — такую, которую ей легче было бы пережить. Ты был прав, я действительно трус — был им всю жизнь и не смог стать кем-то другим сейчас.       Борис давно ушёл, а Андрей всё ещё стоял, не в силах отвести взгляд от следов, оставленных его ботинками.       Кире было больно — она практически не вставала с больничной койки, попеременно набирая на принесенном Андреем телефоне то номер Артура, то номер родителей. Все трое молчали — с номера Артура, впрочем, однажды подняла трубку девушка, с нежным, почти ангельским голоском, в три секунды чётко разъяснившая свои права на парня. Это была точка — большая точка после длинного пробела её памяти.       Кире было больно. Она стала плакать почти круглосуточно, а вот разговаривать перестала совсем, превратившись в послушную куклу — послушно ела пресную больничную еду, послушно глотала бесконечные таблетки, послушно принимала Андрея и даже не одергивала его, когда он, забывшись, проводил ладонью по её щеке — ей было всё равно.       Борис после того единственного визита так и не смог больше прийти, а вот Андрей приходил каждый день — приносил цветы, фрукты, рассказывал бесконечные истории из прошлого, стараясь не думать о том, какими безразличными глазами смотрит на него теперь по-прежнему любимая девушка.       Однажды он даже решился и написал ей неумело скопированным из старых записок почерком письмо — от мамы, из Парижа. Это возымело своё действие — Кира совсем не заметила подмены, она жадно схватила письмо и принялась читать, шепотом повторяя про себя отдельные фразы, и её глаза блестели, тем самым блеском, за который он её когда-то полюбил… Всё закончилось, однако, с последней строчкой — девушка мгновенно поникла и бросилась на кровать, с головой укрывшись одеялом. Андрей сидел рядом, не в силах коснуться её, не в силах встать и уйти. Впоследствии он так и не смог бы сказать, на самом ли деле слышал эту тихую мольбу: — Забери меня домой. Пожалуйста…       Андрею не пришлось долго уговаривать врача — тот и сам понимал, что девушке нужен дом, нужен сильнее, чем больничные стены. Он снабдил парня длинной инструкцией и списком необходимых таблеток, и на следующий день Киру выписали.       Кира с интересом рассматривала мелькающий за окном город, то и дело замечая новые детали или отмечая что-то совсем не изменившееся. Она была теперь другой, какой-то по-детски смешной и непосредственной.       По мере приближения к дому глаза девушки становились всё шире и шире, она испуганно озиралась по сторонам. — Куда мы едем? — непонимающе спросила она.       Андрей, не удержавшись, закатил глаза — и тут же тихо отругал себя. Конечно, она не помнит ничего связанного с ним — конечно, сейчас чужой человек везёт её в чужой дом…       Он осторожно накрыл своей рукой её ладонь — Кира резко отстранилась, вжавшись в самый угол сиденья. — Конечно, — глухо пробормотала она. — Конечно, у меня теперь другой дом. Прости, я забыла… — Это нормально, — Андрей, избегая встречи с её глазами, внимательно следил за совершенно пустой дорогой. — Это нормально — ты многого не помнишь, но мы же сможем со всем справиться, — он сказал это так неуверенно, что сам не поверил собственным словам. Не верила и Кира — он не видел её лица, но отчетливо знал, что она отрицательно покачала головой.       До дома доехали молча. Кира быстро выскочила из машины, Андрей, немного погодя, медленно вышел следом. Они стояли рядом с домом, где когда-то были счастливы, и смотрели на него совсем по-разному: Кира — со смесью страха и восхищения, Андрей — спокойно, почти равнодушно.       Дом был небольшим, но уютным. Они вошли в просторную прихожую, обставленную в разрез с любыми дизайнерскими решениями и, между тем, достаточно стильно: посередине почти пустой комнаты стоял диван с маленьким столиком и гитарой рядом, в углах — высокие вазы с живыми цветами, а на стене висела большая плазма. Что, собственно, и составляло всё убранство этой комнаты. Кира комната за комнатой обходила своё вновь обретенное жилище, разглядывала, трогала, открывала — и ей было хорошо. Хорошо, как девочке, оказавшейся вдруг в большом кукольном домике. В мозгу не блеснула вдруг искра воспоминания, не сдавило голову ощущение чего-то родного… Нет, она смотрела на этот дом с восторгом, с интересом, но и только — это место по-прежнему было для неё чужим.       На втором этаже было две комнаты — ванная и, видимо, спальня. Кира отчего-то первым делом бросилась к ванной — и замерла, впервые столкнувшись со своим новым отражением. Из зеркала на неё смотрела совсем другая девушка — слишком взрослая, слишком худая, слишком бледная… в ней всё было слишком. Кира пристально всматривалась в собственные черты лица, пытаясь осознать, что она и девушка в отражении — одно целое. Не получалось — из-за стекла на неё по-прежнему смотрел чужой человек.       Андрей подошёл незаметно — она ощутила его присутствие раньше, чем увидела отражение в зеркале. Из-за стекла на неё теперь смотрело двое — два чужих человека, и Кира вдруг подумала, что они совсем не плохо смотрятся вместе.       Следующая мысль была об Артуре, о том, как бы они выглядели сейчас, вдвоём в этом отражении, о девушке с ангельским голоском… Она резко развернулась к Андрею, и в следующий момент уже целовала его, крепко обняв руками за шею. Это был внезапный порыв, резкая вспышка боли, от которой срочно нужно было избавиться. Андрей ответил ей, всего на секунду, затем мягко снял её руки с плеч. — Не надо, — покачал он головой. — Не надо делать это назло своему прошлому, — он развернулся и ушёл, слишком быстро, чтобы можно было что-то сказать. Кира молчала, развернувшись спиной к своему отражению — у неё оставалась последняя комната.       Спальня была большой, с огромной кроватью, застеленной нелепым розовым пледом, шкафом и маленькой тумбочкой. Кира невольно залюбовалась занимавшими едва ли не все поверхности фотографиями — они с Андреем в парке, на море, в машине. Эти люди на фотографии были счастливыми. Оба. По-настоящему.       Девушка села на кровать, слегка задев край тумбочки — на пол тут же упал маленький серый медвежонок, с глазками-пуговицами, тот самый, которого ей когда-то сшила мама. В тумбочке оказалось много интересного — фотографии, письма мамы из командировок, написанные размашистым папиным почерком смешные записки…       Спустя час Андрей застал её свернувшейся в клубок, засыпающей в объятиях старого мишки.       Кира с улыбкой открыла глаза, предвкушая фирменные мамины оладушки и привычное папино ворчание. Прошло несколько бесконечно сладких мгновений, прежде чем она осознала, что мамы не будет, равно как папы и оладушек. Она лежала на чужой кровати, а от мамы остались только письма, аккуратной стопочкой сложенные на прикроватной тумбочке. Кира помнила их все, каждое слово, написанное немного изменившимся, но таким родным маминым почерком. Девушка взяла из стопки один потертый листочек. Он не пах мамиными духами, он вообще ничем не пах — но Кира буквально ощутила её особенный, ни с чем не сравнимый запах. Она была здесь, в каждой строчке этих многочисленных писем.       Кира поднялась, осторожно положила письмо наверх, на стопку таких же, и босыми ногами осторожно спустилась по лестнице. Ей хотелось поговорить с Андреем — и в то же время стыдно было смотреть ему в глаза после своей недавней выходки. Она шла по большой гостиной медленно, словно боясь потревожить его или разбудить, только сейчас, кажется, впервые задумавшись, а где же он спал.       Андрей, однако, давно уже не спал. Он стоял в дверях кухни, спиной к ней, и внимательно слушал кого-то, говорившего с ним по телефону. Андрей сжимал телефон так крепко, будто собирался сломать, так, что побелели костяшки пальцев. — А мне плевать! — вдруг рявкнул он, так громко, что Кира испуганно вжалась в стену. Андрей, всегда бывший с ней вежливым и заботливым, сейчас разговаривал с кем-то грубо и агрессивно, отменял какие-то встречи и переносил репетиции… Кира сейчас только, в эту самую минуту осознала, что он отказывается от привычной своей жизни ради неё, ради её потерянной памяти. Ей стало вдруг мучительно, невыносимо стыдно — за себя, за своё потерянное настоящее. — Ты в порядке? Я испугал тебя? — он оказался рядом так быстро, словно мог перемещаться в пространстве и сыпал, сыпал, сыпал глупыми вопросами… Его озабоченные, испуганные глаза, руки, которыми он так хотел привычно коснуться её щеки — всё это было слишком трогательно, слишком интимно, чтобы она могла ещё хоть на секунду увидеть себя в его глазах обузой. — Всё в порядке, правда, — улыбнулась Кира. Впервые за прошедшие месяцы, впервые искренне.       Андрей ловко выбил яйца в тарелку с мукой — мука тут же облаком пыли поднялась вверх, покрыв его лицо белой маской. Кира смотрела на парня со смесью тоски и восхищения — Артур никогда для неё не готовил. — Может, я приготовлю завтрак? — неловко предложила она, судорожно пытаясь вспомнить, готовила ли в своей жизни что-то, кроме яичницы. — Ну нет, — озабоченно пробормотал парень, пытаясь соорудить из смеси муки и яиц однородное тесто без комочков. — Ты ухаживала за мной два года, теперь моя очередь.       Кире очень хотелось подробностей своей собственной жизни, и в то же время дико не хотелось погружать парная в воспоминания о любви, которой, возможно, не суждено больше повториться…       Так они и молчали, погруженные каждый в свои мысли — молчали, пока Андрей не поставил на стол тарелку с ароматными блинами, оказавшимися на удивление вкусными. Кира молча уплетала блины, вспоминая уютные домашние посиделки по воскресеньям, когда все вместе долго пили чай и разговаривали обо всем на свете, папа рассказывал смешные анекдоты, а мама играла на пианино… Сердце привычно отозвалось болью на эти воспоминания. — Хочешь, сходим в кино? Или на концерт? — голос Андрея вернул её к реальности. Он был мил, даже, пожалуй, слишком, и искренне пытался о ней заботиться. Однако ей хотелось одного — домой. Она понимала, что не может попросить Андрея отвезти её в Париж… Значит, нужно было попросить родителей вернуться домой, хоть ненадолго. — Я бы хотела связаться с мамой, — тихо сказала она наконец. — Я бы хотела, чтобы они вернулись ко мне, хоть ненадолго. Знаю, что мама никогда не дружила с интернетом, а папа отказывался знакомиться с компьютером дальше Косынки… но, может, что-то изменилось, и мы поговорить с ними по видеосвязи? — она посмотрела на него открыто и с такой мольбой, что Андрей не смог выдержать её взгляда, отвернулся. Кира грустно покачала головой. — Мы с папой всегда шутили, что маме нужно было родиться в девятнадцатом веке. Она всегда была такая… будто не из этого мира. Она была пианисткой, любила классическую музыку, читала классические книги, даже одевалась как-то старомодно — но ей всегда очень шло, — она на миг замолчала, вспоминая маму с её шляпками, брючными костюмами и платьями. — Знаешь, как папа сделал маме предложение? — Кира улыбнулась, вспоминая эту сотни раз услышанную историю. Андрей слушал её внимательно, с неподдельным интересом, и она продолжила: — Папа пригласил маму на бал — настоящий бал, с шикарными пышными платьями и живой музыкой. Она была там королевой бала — они танцевали и веселились… а потом папа сам сел за рояль — и сделал ей предложение. Мама приучила папу писать письма, да и меня тоже. Может, она и в Париж улетела, только чтобы можно было писать много писем…       Повисло тяжёлое, неловкое молчание. Андрей смотрел на неё, слегка склонив голову, и в глазах его была такая искренняя, такая неподдельная нежность… Кира видела это, потому что сама всегда смотрела так на Артура. Мозг вдруг внезапно, словно вспышка молнии, пронзила тяжёлая мысль — ведь Артур никогда не смотрел так на неё. Несмотря на все слова, в его взгляде никогда не было той нежности, которой горели сейчас глаза этого такого взрослого, такого чужого мужчины…       Эта игра взглядов становилась опасной — она ощущала, что с каждой минутой всё сильнее тонет в его глазах… Нужно было срочно переводить тему — Кира зацепилась за первое, что пришло в голову, за первое, о чём думала беспрерывно: — Я нашла мамины письма, все. Я так долго их читала и запомнила, наверное, каждую строчку, каждое слово… только все письма были без конвертов. Почему? — она избегала теперь его взгляда, однако ощущала исходящее от него напряжение — оно повисло в воздухе, тяжелое и плотное.       Андрей молчал, избегая её взгляда — Кира терпеливо ждала, тихонько постукивая пальцами по лакированной поверхности стола. Парень заговорил спустя целую вечность, смотря теперь куда-то будто сквозь неё: — Эти письма приходили раз в месяц, в толстых потрепанных конвертах с разводами… На них не было обратного адреса, Кира! — выпалил он на одном дыхании.       Кира выглядела растерянной, смущенной. Перед глазами как наяву проносились строки маминых писем — Париж, триумфальная арка, танцы, музыка… И ни слова о папе, лишь обтекаемое «мы» в каждой строке. Вопрос застрял где-то внутри, царапал горло своими острыми гранями — но его нужно было задать. И она задала, хоть и не верила, что произносит эти слова: — Мама ведь улетела… Не с папой, правда?       Она уже почти слышала его отрицательный отказ, уже готова была облегченно вздохнуть… Но Андрей молчал. Они на секунду встретились взглядами, и Андрей задал встречный вопрос: — А она могла бы?       Мама… всегда окруженная вниманием, избалованная чужими взглядами и восхищениями, мама, откровенно наслаждающаяся папиной ревностью… Кира вскочила так резко, что перевернула стул, и взбежала по лестнице так быстро, словно от этого зависела её жизнь.       Андрей подождал несколько минут, допил давно остывший кофе и лишь потом поднялся наверх, в спальню. Там царил поистине безумный беспорядок, который устроить могла только Кира, с её буйным характером. Андрей критически оглядел усыпанный клочками бумаги пол — Кира сидела на кровати, окруженная такими же разорванными письмами. — Здесь нужно поставить мусорное ведро, — буркнула девушка недовольно, однако нижняя губа её задрожала, и она поспешно отвернулась.       Андрей присел рядом, разрываясь между желанием коснуться и необходимостью держать дистанцию. Кира скоро повернулась и посмотрела на него — в глазах её стояли слезы, однако голос был твёрдым. — Мне нужен отец, — сказала она. — Он остался дома, в нашей квартире?       Андрей в этот раз выдержал её взгляд, хоть ему и хотелось уйти, убежать, заставить её никогда больше не вспоминать собственную семью… — Я никогда не видел твоего отца, — сказал он, и это было чистой правдой. Кира смотрела выжидательно, и он продолжил: — Ты никогда не рассказывала о семье, об отце… Я провожал тебя до дома, и ты уходила, запрещая провожать тебя до квартиры. А потом ты переехала ко мне, — он выдохнул, позволив себе наконец отвести глаза. — Наверное, мы не были слишком близки, раз я не смогла с тобой делиться… — задумчиво проговорила Кира. Андрей почувствовал жгучую боль внутри, вспоминая последние несколько месяцев — их ссоры, бесконечные скандалы и доводящая до безумия ревность… Оба чувствовали себя уставшими, остывшими, оба задумывались о расставании. Если бы не эта авария, давшая понять, как много она значит… — Прости, я не хотела тебя обидеть, — Кира выглядела виноватой. — Просто всё так… так непривычно и так странно. Мне нужно время — если не вспомнить, то хотя бы принять моё настоящее. Мне нужен папа, очень нужен. И я его найду, — её голос был твердым, решительным, а глаза странно сухими. Андрей в очередной раз промолчал, в очередной раз не смог себя заставить сказать правду…       Машина плавно затормозила у большого многоквартирного дома — Кира тут же принялась беспомощно оглядываться по сторонам, мгновенно ощутив непривычную для себя робость. Андрей упрямо смотрел вперёд, на летящий по асфальту сухой лист, и заставлял себя не смотреть в её сторону.       Они сидели долго, окутанные плотным, тяжелым молчанием. Андрей не выдержал первым: — Я хочу пойти с тобой, — в наступивших сумерках черты его лица были едва различимы — девушка, тем не менее знала, что он сейчас смотрит прямо ей в глаза, как знала и то, что рядом с этим человеком ей было бы легче и спокойнее… Резко, не давая себе передумать, она выпрыгнула из машины и пошла вперёд, в холодный мрак старого дома.       Идти было тяжело, ноги словно отказывались держать — она упрямо шла, всё горячее убеждая себя, что дядя Боря остался прежним, что дядя Боря всё ещё самый близкий её друг… Но верила в это с каждым шагом всё меньше — голову словно сжимало предчувствие чего-то страшного.       Кира долго стояла у старой двери, так опасливо глядя на ручку, словно та могла загореться — когда всё же решилась, обнаружила, что дверь не заперта.       На неё тут же пахнуло резким, невыносимым запахом перегара и рвоты. На диване в гостиной сидел дядя Боря. Её дядя Боря, спортсмен, приверженец здорового образа жизни, страстно презирающий Артура за когда-то выкуренную сигарету… Этот мужчина, образец, эталон, сидел сейчас, сгорбившись, словно старик, и обнимал пустую бутылку.       Он даже не обернулся, даже не посмотрел на неё — просто кивнул куда-то в пустоту, пробормотав нечто невразумительное. — Ну что ты смотришь на меня? — он ударил кулаком по покрытому мусором столу и резко обернулся. Было в его глазах что-то… что-то настолько безумное, что Кира испытала вдруг животный страх — перед человеком, который носил её маленькую на плечах… — Ненавидишь меня, да? — он, шатаясь и с трудом удерживая равновесие, подошел к Кире. — Мне казалось, что люблю, — пожала плечами Кира.       Борис в мгновение весь обмяк, сжался и прибавил, казалось, ещё несколько десятков лет. — Я помню вас взрослым, солидным и умным мужчиной, — продолжила девушка. — Я помню, как трудно было вам, когда ушла ваша жена, когда вы остались один с трехмесячным ребёнком, когда ваш малыш умер у вас на руках… — она отвернулась — не хотела видеть слёз, которые — она знала — текли сейчас по его впавшим щекам. Ей и самой было непросто — приходилось буквально выталкивать из себя слова, острые и холодные. — Вы держались, вы всегда держались, ни на миг не позволив себе опустить руки. Так что произошло сейчас? Что-то ведь произошло, что-то сломало вам, — её голос предательски дрогнул на этих словах. — Твой папа… — Борис сжал кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев — он смотрел куда-то вдаль, смотрел так пристально, словно надеялся кого-то там увидеть. Он несколько секунд шевелил губами, словно пытаясь сказать, затем медленно покачал головой. — Твой папа далеко, деточка, — наконец сказал мужчина, горько улыбаясь. — Так далеко, что письма туда вряд ли дойдут… — Хватит врать! — закричала вдруг Кира, так громко, что собственные слова тяжелыми камнями застучали в её голове. — Хватит, — повторила она уже тише. — Это моя семья — вы не имеете права скрывать правду. Мне нужен отец, где бы он ни был. — Твоя память заблокировала самое больное, что в ней было — и я, признаться, всё чаще хочу оказаться на твоём месте, — едва различимо пробормотал мужчина.       Кира, не выдержав, тяжело рухнула на колени. — Умоляю вас, помогите мне. Я просто хочу знать, что произошло, пожалуйста — я же не могу так жить… — её голос звучал будто издалека, будто принадлежал кому-то другому.       Борис наклонился к ней, легко коснулся губами спутанных волос. — Я не могу, правда, — прошептал он. — Ради тебя же, не могу.       Кира поднялась на ноги, резко, злобно посмотрела на него. — Я ведь всё равно узнаю, — сквозь зубы принесла она. — Я узнаю. А вы — вы просто ничтожество, жалкое, трусливое ничтожество. Мне жаль, что отец считал вас своим другом.       Она исчезла, так быстро, словно была лишь игрой сознания. Борис долго смотрел на неплотно захлопнутую дверь. — Мне тоже жаль, — сказал он наконец.       Андрей нервно постукивал пальцами по рулю — он не помнил, когда ему было настолько страшно, настолько тошно от происходящего. Хотелось пойти к ней, рассказать, наконец, всю правду — и хотелось молчать, молчать так долго, чтобы она перестала спрашивать…       Время тянулось бесконечно медленно — тишина, такая густая, что её можно было, казалось, разрезать ножом, со страшной силой била куда-то в висок. Он не смог больше терпеть — рывком открыл дверь машины и выбежал туда, прямо в морозную ночь.       Кира появилась внезапно, словно материализовалась из темноты — она шла, совсем не разбирая дороги, и остановилась, не дойдя до него двух шагов. Андрей вдыхал запах её волос и боялся пошевелиться — так страшно было спугнуть это мгновение непрошенной близости. Он стоял рядом, пытаясь хоть на секунду поверить, что ничего не изменилось… — Андрей, — её голос пробивался сквозь мысли глухо, словно через толстый слой ваты. Парень встряхнул головой, словно пытаясь разогнать собственные мысли, сосредоточился на Кире — она смотрела в упор, и в глазах её было столько боли… — Отвези меня домой, пожалуйста. Ко мне домой, — её слова застыли в воздухе кристалликами льда и остались висеть.       Андрей размышлял несколько секунд. Он глубоко вдохнул холодный воздух и сказал, не глядя ей в глаза: — Хорошо. Мы поедем.       Он помнил всё — сухие бульвары, густой тяжёлый воздух, его куртку на её хрупких плечах, первые неловкие объятия, нежные, почти целомудренные поцелуи… Этот дом, старый, со стертыми стенами и сломанным домофоном, хранил в себе слишком много воспоминаний, слишком много прошлого. И ему очень хотелось, чтобы она вспомнила всё, каждую деталь, чтобы он смог наконец обнять её и больше никогда не отпускать… Но Кира смотрела на дом растерянно, испуганно, и в глазах её явно читалось непонимание. — Здесь я жила? — в её голосе послышались нотки паники, она вертела головой, пристально разглядывала старый двор, словно надеясь зацепиться хоть за одну знакомую деталь. — Но ведь это не мой дом. — её голос был таким пустым, таким бесцветным — Андрей тут же вспомнил маленькую девочку, шесть лет назад застывшую среди белых подушек, потерянную и испуганную… — Мы ведь поедем домой сейчас? В мой дом? Я покажу тебе дорогу, ну пожалуйста! — в её взгляде было столько боли, что парень, не выдержав, отвел глаза. — Нет, — покачал он головой. — Нет, нет, хватит. Послушай… — правда уже готова была сорваться с его губ — и вдруг он ощутил тепло её ладони на своей руке. Она легко провела пальцами по коже, рисуя странные узоры, как делала раньше, как делала всегда. Он взял её руку в свои, поднес к губам — она не сопротивлялась, не пыталась отодвинуться, и он поверил в то, что она вернулась — любящая его девушка. Он верил в это долго, целую вечность — пока не услышал фразу, которая в мгновение разрушила его мир: — Я должна поехать домой — может быть, так я смогу вспомнить…       Машина плавно ехала вперед, и с каждым метром Андрей всё сильнее убеждался, что согласился зря, зря, зря — но Кира была так возбуждена, её глаза так блестели… Он лишь сильнее надавил на газ — эта женщина, запертая в сознании маленькой девочки, просто сводила его с ума, лишая рассудка. — Здесь, здесь! — закричала Кира так громко, что парень от неожиданности резко ударил по тормозам. Они оба ударились о лобовое стекло, оба чересчур громко рассмеялись. — Прости, — прошептала Кира. — Я понимаю, что это стоило нам жизни, я осознаю. Просто это мой дом — я родилась здесь, я здесь выросла, падала вон с тех качелей и каталась на вон той карусели, — она указала куда-то вдаль, на тёмное размытое пятно. — Просто сейчас я столкнулась с реальностью, которой не помню, и мне… да, мне страшно, — призналась она. — Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Андрей, ни на что, впрочем, не надеясь — его девочка, его стойкий оловянный солдатик всегда справлялась сама, не требуя ничьей помощи. Тем неожиданнее, тем радостнее было услышать почти выкрикнутое ею резкое и горячее «Да!».       В подъезде было сыро, мрачно и пахло чем-то давно испорченным — Кира, однако, смотрела на обшарпанные, со слезшей краской стены с умилением. Они медленно проходили этажи — второй, третий, пятнадцатый… Андрей, шумно выдыхая, хотел было поинтересоваться, почему нельзя было воспользоваться лифтом, но, взглянув в её сияющие счастьем глаза, передумал — Кира была дома, здесь, среди обшарпанных, навечно впитавших в себя запах горелой рыбы и мусора стен.       Они остановились у двери, деревянной, красивой и непривычно солидной в окружающей простоте. Кира испуганно огляделась, попятилась назад. — Уже, наверное, поздно, да? — промямлила девушка неуверенно, с надеждой глядя на него. И Андрею хотелось, больше всего на свете хотелось согласиться, уйти, стереть прошлое, словно его никогда не было… Но он больше не мог позволить себе прятаться. Если этот чертов дом — последний шанс вернуть её воспоминания, значит, пути назад больше нет. Андрей покачал головой и резко, словно на спусковой крючок, нажал на кнопку. Кира бросилась было бежать, но парень успел схватить её за рукав куртки. В нём было столько силы теперь, столько не понятной даже ему самому злости… — Ты не можешь бежать от этого вечно, — чётко выделяя каждое слово, сказал он. — Нельзя так жить, ты должна хотя бы попытаться вспомнить… — Я не хочу больше пытаться, не хочу! — её голос гулким эхом разнесся по пустой лестничной клетке. Девушка с силой рванула свою руку, пытаясь освободиться, но Андрей держал крепко — так крепко, что завтра, наверное, останутся синяки… Он нервно сглотнул, пытаясь отогнать эти мысли. — Пожалуйста, — в её глазах стояли слёзы. — Пожалуйста, я не хочу. Андрей молча покачал головой. Он не мог больше ничего сказать — они так и стояли бы молча, испепеляя друг друга взглядами, если бы не открывшаяся вдруг дверь. Андрей увидел её расширенные от ужаса глаза раньше, чем услышал скрип. За его спиной, он знал, стоит настоящее — настоящее, о котором он никогда не решился бы рассказать сам.