Стеклянная пыль

      Маленький отель был простым и уютным — у стойки администратора невысокий парень с приклеенной улыбкой вручил ей пластиковый ключ на белом брелке. Арина взяла ключ и быстро положила его в карман — она уже знала, что не останется в номере.        Всё убранство небольшой комнаты составляла кровать, тумбочка и деревянный шкаф, стоящий тут, казалось, не один десяток лет. Арина подошла к окну — в чёрном киселе туч купался холодный шар луны. Арина молча, с надеждой смотрела на накрывшую город вуаль, словно могла разглядеть вдали стены родного дома…        Бесконечные машины ослепляли фарами, беспрестанно кричали, как железные птицы, светофоры, громко смеясь и тихо плача, бежали люди… Город жил своей жизнью, и Арина шла по нему, и время вдруг будто повернулось вспять — она снова была ребёнком, занятия в танцевальном зале закончились, а отец ждал её дома, пьяный, со старой книгой о космосе в руках… Это нелепое воспоминание показалось вдруг таким уютным и родным, что взрослая уже женщина не пошла — побежала к дому, не замечая ничего на своём пути.        Силы оставили её в двух шагах от дома — словно вырубили где-то внутри щиток, питающий тело энергией. Дом стоял перед ней, на расстоянии вытянутой руки, такой же — и в то же время совершенно другой. Обшарпанные и сколотые когда-то стены были покрыты теперь свежей, небесного цвета краской, под тонким слоем снега угадывалась обложенная камнями клумба, по которой наверняка никто больше не топтался ногами… И на родном окне, толстом, с двойными рамами, висели уже не старые пожелтевшие шторы, а лёгкие жалюзи. Сквозь незакрытые полоски света, проникающего из комнаты, Арина видела в комнате чью-то фигуру. Выросшей уже девочке не нужно было поднимать шею и щурить глаза, пытаясь разглядеть получше — она наизусть помнила каждую чёрточку, каждую морщинку на лице отца…        Но когда он вдруг подошёл к окну, Арине вдруг показалось, что она ошиблась квартирой и на неё смотрит совершенно другой человек — трезвый, взрослый, ответственный… и совершенно чужой. Они смотрели друг на друга с разных концов памяти, пытаясь понять, как принять новую реальность… а потом отец одним резким движением закрыл жалюзи, окончательно скрыв её от себя.        Город остался где-то позади, превратившись в крошечное пятно, которое скрыла плотная пелена снега. Они ехали вперёд, и с каждым метром Кира всё сильнее убеждалась, как нужно было ей это путешествие — с каждой минутой прошлое оставалось всё дальше и имело всё меньше значения.        Метель усиливалась, и они продирались сквозь неё целую вечность, пока наконец не остановились у прекрасного, словно сошедшего с рождественской открытки отеля. Кира завороженно, словно ребёнок, смотрела на сияющие в темноте огоньки.        У стойки администрации Андрей взял два ключа, отдал один Кире и с улыбкой скрылся в тёмном коридоре. Он старался прислушаться и дать ей ту свободу, которая была необходима — и Кира любила его за это ещё сильнее.        Девушка разложила вещи, собрала волосы в высокий хвост, расстелила постель… Спать совсем не хотелось — как и не хотелось сейчас быть одной среди этой красоты. Она накинула тёплую вязаную кофту (одно из последних маминых увлечений), открыла дверь… и увидела Андрея, с улыбкой глядящего на неё. — Пойдём? — он прошептал это почти беззвучно, одними губами, но Кира услышала — они взялись за руки и пошли, побежали по длинному коридору. Девушке было неважно, куда они идут — всё было неважно, когда он держал её за руку…        Они остановились у порога комнаты, всё убранство которой составлял уютно потрескивающий камин, накрытый мягким плюшевым пледом диванчик и столик с фруктами и бокалами вина на нём. — Это твоя комната? — спросила девушка, ища взглядом хоть какие-то признаки присутствия здесь любимого человека. — Это гостиная, — улыбнулся Андрей. — Я думал, тебе здесь понравится… — Мне нравится, — заверила его Кира, забираясь на диван. Андрей сел рядом, взял в руки бокал — девушка покачала головой, и бокал вернулся на столик, отражать блики огня из камина. Они сидели так долго, утопая в объятиях — Кира вдыхала его запах, пытаясь навсегда зафиксировать в памяти этот момент. Счастье было таким наполняющим и всеобъемлющим — казалось, так будет всегда. Они ещё не знали, что приготовил этот маленький курортный городок…       За окном мягкими хлопьями падал снег, белым покрывалом накрывая деревья и склон. — Метель не прекращается уже третий день, — без сожаления прошептала Кира, уютно устроившись на плече любимого мужчины. — Если завтра снег не перестанет падать — мы не сможем кататься.        Андрей крепче прижал её к себе, коснулся губами спутанных волос. — Снег закончится завтра — уверенно сказал он. — Снег всегда заканчивается, и ярко слепит солнце, и мы летим с самого высокого склона…        Кира слушала без интереса, равнодушно — как о чужих людях. В том месте, где было их с Андреем общее прошлое, всё ещё зияла дыра — зато та часть воспоминаний, в которой жили родители, всё ещё была живой и тёплой. — Я помню день, когда папа решил познакомить меня с лыжами, — призналась девушка. — Тогда тоже падал снег, и мы были одеты, как парочка пингвинов, в одинаковые чёрные куртки с белыми полосками, на шеях — ярко-красные шарфики. Мы и шли по той дорожке, как пингвины, я осторожно перебирала ногами, словно боясь наткнуться на невидимую преграду, а папа смеялся, рассекая лыжами снег… А до курорта мы так и не доехали — так что вряд ли я скачусь с крутого склона целой, — Кира улыбалась, но в глазах её стояли слёзы.        Андрей пожал плечами, выпил вина из почти пустого бокала. — Ты вспомнишь, — уверенно сказал он. — Это как езда на велосипеде, забыть невозможно. Стоит только сделать шаг… а остальное за тебя сделает память, — он смутился, будто застыдился вдруг собственных слов. — Всё нормально, — заверила Кира. — Мы должны об этом говорить — у меня нет памяти о большом, важном отрезке моей жизни, и я… Правда, я даже рада этому, — она спокойно выдержала испуганный взгляд парня, но увернулась от его прикосновения — слишком много сейчас в нём было жалости, ненужной и отталкивающей. — Я просто хочу сказать, что всё это время мы, как чокнутые археологи, рылись в старых развалинах, пытались найти хоть что-то стоящее и важное, а натыкались лишь на трупы и осколки… Может, пришла пора оставить прошлое в покое — может, мне и не стоит знать, что ещё там было. Мы сейчас вместе, и нам хорошо… А пока нам хорошо, я не хочу знать, что было раньше — это больше не имеет никакого значения, — Кира замолчала, словно выдохшись, и положила голову ему на плечо. Андрей прислушивался к её дыханию, наблюдая за беснующимися в камине языками пламени. Всё было хорошо — слишком хорошо, чтобы расслабиться.        Оксане не стало легче после написанного на мучителя заявления, а бесконечные осмотры и анализы лишили последних сил — перспектива закрыть разрушившего её жизнь человека за решёткой вовсе не делала менее ужасной сцену насилия, которую приходилось вспоминать снова и снова, в мельчайших деталях, бесчисленное количество раз… Было мерзко и противно — её словно испачкали грязью, от которой невозможно было отмыться и которую видели все. Женщина пыталась найти спасение в работе — взялась за огромный проект, отнимающий всё время, часто забывала поесть и пропускала встречи со следователем, бесконечные звонки просто игнорировала -ей нравилось чувствовать себя обычной, неотличимой от толпы, не лишённой однажды воли… Грязная история терялась в череде одинаковых, до отказа заполненных работой будней, и она не хотела больше о ней думать. Однако возникший вечером на пороге её дома полицейский, тот самый, уговоривший в страшную ночь дать ход делу, заставил снова вспомнить всё, каждую секунду, каждое мгновение случившегося кошмара… Оксана смотрела на него — и ненавидела его почти так же, как своего мучителя. Растрёпанные волосы, длинные пальцы, крепко сжимающие ключи, простая серая куртка и старая машина без мигалок, родинка над правым глазом — в нём раздражало всё, раздражало настолько, что хотелось кричать. Оксана собрала остатки сил и вложила их в слова, которые должны были всё закончить: — Хватит за мной ходить. Я не хочу, я не БУДУ больше в этом участвовать, — с нажимом сказала она.        Парень понимающе кивнул, спрятал ключи в карман. — Неужели Вы не хотите его наказать? — спросил он. — Я хочу его убить, — неожиданно для самой себя сказала Оксана — и вдруг поняла, что действительно этого хочет. Лишить воли, сломать сопротивление — а потом убить, медленно, наслаждаясь каждой минутой его мучений… При мысли об этом она невольно улыбнулась — сама идея мести была такой сладкой, такой приятной…        Полицейский смотрел на неё так испуганно, так удивлённо, что стало смешно. — Кажется, Вы ошиблись с выбором работы, — не переставая улыбаться, заметила Оксана. — Я устала — просто бесконечно устала пережёвывать эту историю, она не изменится от того, что я переживу её в тысячный раз, — губы предательски задрожали, и женщина сильно, до крови прикусила их зубами. Эйфория ушла — она снова осталась одна в пустом мире, где случилось непоправимое. — Оставьте меня в покое, — эта просьба прозвучала тихо, как мольба. Она так хотела быть сильной, смелой и несгибаемой — а стала жалкой и сломленной. И вынести этого, простить этого самой себе не могла. Она захлопнула дверь прямо перед носом у парня — и, окончательно лишившись сил, сползла вниз. — А я хотел пригласить Вас в кино. Вот так вот странно и страшно, наверное — но Вы не отвечали на мои звонки… — Оксана громко, истерично засмеялась от всей нелепости и ситуации, и сделанного предложения. — В кино, мальчик, — простонала она сквозь выступившие от смеха слёзы — ты будешь звать своих подружек-курсанток, чтоб залезть им под юбку в переполненном зале А меня оставь, я переросла такие развлечения.        Она поднялась — и ощутила лёгкое головокружение, которое становилось всё сильнее, голову словно заполнили плотным ядовитым воздухом… Девушка упала — и уже не смогла подняться.        Репетиция длилась уже на час дольше, чем было запланировано — но Арина не желала останавливаться ни на минуту. Она знала: стоит остановиться и успокоиться — перед глазами снова возникнет отец, глядящий на неё из-под полуопущенных жалюзи…        Она танцевала бы ещё вечность, наплевав на всех — но музыка вдруг затихла. Женщина глубоко вдохнула, собираясь разразиться скандалом — но перед ней оказался не взрослый мужчина, ожидающий с другой группой за дверью, а Юра. Подросток был зол, глаза его метали те же молнии, что прятались пока внутри Арины. — Мы приехали сюда, чтобы проверить свои силы, — чётко выделяя каждое слово, произнёс парень. — Не умереть, не перестать чувствовать ноги от усталости, даже не победить — мы приехали проверить свои силы, и стаптывать ноги в угоду вашему самодурству не будем! — они смотрели друг на друга так долго, что женщине стало не по себе. Этот натиск совсем ещё юного парня, его злоба, молчаливое согласие всей команды окончательно лишили её сил, и маленькая девочка, брошенная и преданная, снова вытеснила взрослую женщину. — Кто ещё приехал сюда не ради победы? — тихо спросила она. — Ну же, не стесняйтесь! — голос её звучал теперь визгливо и мерзко, хотелось закрыть уши, чтобы его не слышать — но и остановить ребёнка, взбунтовавшегося внутри против всего мира, она уже не могла. — Признайтесь, прямо сейчас признайтесь, что ваша усталость не стоит нашей победы, что долгие годы труда и все силы, затраченные на вас и вами, не стоят ничего. Признайтесь — и занимайтесь своими делами, вам больше не о чем беспокоиться.        В зале застыла тишина, такая острая, что можно, казалось, порезаться, если протянуть руку. Арина почувствовала, как по щеке её стекает одинокая слезинка, а за ней ещё одна, ещё и ещё… Маленькая девочка ушла, и снова вернулась женщина, разочарованная в деле, которому посвятила долгие годы своей жизни, и в детях, которых считала своей семьёй. Она мечтала, коль сама не смогла, видеть их звёздами мировой величины — они мечтали смеяться, гулять по заснеженным улицам и украдкой целоваться. Она видела их сильными, целеустремлёнными и знающими, чего хотят в жизни — они были просто детьми, и в этом нет было ничьей вины. — Ну что же. Это ваш выбор — и вы свободны, — Арина заставила себя произнести эти слова и уйти, ни разу не обернувшись. Вошла в гостиничный номер, долго стояла под обжигающе горячими струями воды в душе… Расслабления не последовало — она не успела устать.        Город за окном укутался холодным зимним одеялом — ярко светил фонарь, превращая в бриллианты россыпь снежинок на окне. Арина лежала на спине — и в свете фонаря видела отца. Он бодро пересекал оживлённую улицу, спешил за угол с неугомонной собачкой, неспешно и вдумчиво читал газету… Он стал другим — и вместе с остался тем же, каким был в её воспоминаниях. До того, как всё начало рушиться.        Тяжесть внутри разрасталась, слёзы сдавливали горло. Отец был везде — и в то же время его нигде не было.        За окном уже сгущались сумерки, когда Арина, натянув куртку, выбежала на улицу. Дорога к отцу длилась, казалось, целую вечность, с каждым шагом идти становилось всё сложнее, но она упрямо шла, ненавидя собственное упрямство, продираясь сквозь собственные страхи и сомнения, как сквозь колючие ветки.        С домом ничего не случилось за те сутки, что её не было — он так же стоял, угрюмо храня тайны скрывающихся за своими стенами, всё так же бегала во дворе, громко крича, весёлая малышня, и за закрытыми наглухо жалюзи всё так же кипела жизнь — только вот какая теперь?..        Арина почувствовала, как сердце липкой лужицей растеклось под ногами — она боялась снова увидеть человека, которого оставила много лет назад.        Женщина долго колебалась — ей хотелось уйти, но ноги словно приросли к покрытому ледяной коркой асфальту, и она, не в силах сделать ни шагу, лишь беспомощно оглядывалась по сторонам.        Она узнала отца не сразу — так элегантно и стильно тот был одет, таким счастьем лучились его глаза, так нежно он улыбался идущей рядом женщине… Лишь когда этот близкий, но давно ставший чужим человек подошёл ближе и посмотрел на неё, всё прояснилось — стальные, будто высеченные из камня глаза, сжатые в кулаки руки, испуганная тень, скользнувшая по его лицу… Он боялся её, как боятся прошлого, о котором долго и безуспешно пытаются забыть.        Они молчали, не в силах отвести друг от друга взгляд — отец и дочь, мужчина и девочка… Она уже не понимала, зачем пришла, чего хотела. — Иди в дом, Зина, — тихо сказал отец, словно пытаясь оградить свою спутницу от цунами под названием «дочь». Арину словно окатили ведром холодной воды — она дрожала, по одежде стекали капли, а сердце плавало под ногами в мутной и грязной луже. В глазах отца не было ни любви, ни радости — лишь злоба и желание избавиться от неё, как от случайно забравшегося в дом таракана. — Не надо, Зина, это я уйду. А вы оставайтесь — вам наверняка хорошо вдвоём, вряд ли нужен кто-то ещё, — сквозь слёзы выдавила маленькая брошенная девочка и побежала прочь, отчаянно надеясь, что её догонят. Однако, когда через несколько метров, не выдержав, остановилась, двор был уже пуст. Начавшийся вдруг снег старательно засыпал и следы отца, и бегущие по её щекам слёзы.        Кира проснулась от ослепительно белого света, бьющего в лицо — за окном яркими кристаллами сиял снег, и всё вокруг, казалось, было наполнено им. Девушка приподнялась и погладила смятый край подушки, вспоминая предыдущую ночь — Андрей крепко сжимал её в объятиях и рассказывал сказки про бесстрашных принцев, прекрасных принцесс и добрых драконов. Она уснула на плече любимого человека, и столько было интимного, нежного в этой ночи, что хотелось, как плёнку, бесконечно её прокручивать… Но за окном всё ярче сиял новый день, активно приглашая её подняться с кровати. Девушка нехотя потянулась, откинула одеяло и зашлёпала босыми ногами по полу. За дверью, по-царски заняв большую плетёную корзину, сияли блестящими от воды лепестками цветы, свежие и прекрасные. Кира присела на корточки, погладила пальцами мягкие лепестки, нащупала острый край записки.        Девушка осторожно развернула листок, исписанный с двух сторон. Это была обычная любовная записка, вымощенная красным кирпичом дорожка к его чувствам. В конце записки, вразрез с нежным тоном всего послания, стояло название места, где он её ждал. Девушка улыбнулась и, захлопнув дверь, побежала к себе в номер переодеваться. Тщательно нанесла макияж, несколько раз сменила наряд — хотелось быть самой красивой. Для него.        Андрей ждал её в небольшом кафе, грел руки о чашку с чаем. Кира с удивлением осмотрела его толстый горнолыжный костюм, широкие очки, висящие на лбу, толстые тёплые ботинки… И задрожала от предчувствия чего-то нехорошего. Андрей не заметил её испуга — подошёл, осторожно обнял, нежно коснулся губами виска. — Я хочу, чтобы сегодня мы попробовали покататься… — начал он и, наконец заметив смятение на лице девушки, продолжил: — Тебе понравится, правда. Тебе всегда нравилось. Это ни с чем не сравнимое чувство — свобода, летящий в лицо ветер… -…и сломанные конечности, — угрюмо подытожила Кира. Ей не хотелось признаваться в растущем внутри чувстве опасности — чувстве, которое становилось всё крепче и вовсе не собиралось уходить. Андрей тяжело вздохнул, вернулся обратно за стол, достал из-под него пухлый пакет. Кира так и осталась стоять на месте. — Ну может, ты хоть померишь костюм? Я так долго выбирал его для тебя, — хитро улыбнулся Андрей, и в душе Киры вдруг зашевелилось что-то, смутно похожее на воспоминание — те же чувства, те же эмоции, тот же страх и те же умоляющие глаза… Это уже было, и возможность вспомнить, вернуть всё до мельчайших деталей вдруг заполнило её всю, вытеснило и страх, и плохие предчувствия. Были только возможности — бесконечные возможности вернуть память, и Кира не намерена была их упускать. Она шумно отодвинула стул, не обращая внимания на обернувшихся людей, схватила пакет и крепко прижала его к груди. — Жди меня здесь, — попросила она всё ещё улыбающегося парня. — Я намерена вспомнить, как мне нравилось кататься на лыжах.        Пакет распаковывался тяжело и с таким воодушевлением, словно это был рождественский подарок. Когда же костюм был наконец-то распакован, Кира положила его на широкую кровать своего гостиничного номера, и долго смотрела, словно пытаясь оживить воспоминания. И они ожили — но вовсе не те, которых ждала девушка. Покрытые снегом горы, Андрей и лыжи — всего этого не было и не могло быть, потому что она снова была маленькой девочкой, которую отец впервые поставил на лыжи. Кира, поджав губы, надела костюм и подошла к зеркалу: в его гладкой поверхности отражалась не взрослая женщина, а маленькая девочка со смешными хвостиками и длинными лыжными палками в руках. Хрустел за окном снег, люди внизу о чём-то громко спорили и смеялись, а за дверью ждал папа — она слышала, как шуршат при движении его тёплые штаны, и невольно улыбнулась, представив, как он осторожно пьёт над раковиной чай, опасаясь не запачкать любимую куртку.        В дверь постучали — так же осторожно и тихо, как стучал раньше отец, и Кира вдруг забыла, что прошлое мертво, и маленькой девочки с косичками больше нет. Она вприпрыжку побежала к двери, резко её открыла… и туман вдруг рассеялся.        За дверью стоял Андрей — бесценный подарок, выданный сверху чьей-то небрежной рукой, лишившей её кислорода и жизни, лишивший ей родителей…        Кира не без труда проглотила застрявший в горле комок и, бросив взгляд в окно, на миг увидела в нём родителей, нежно держащих друг друга за руки, таких живых, таких настоящих… Видение исчезло, стоило лишь моргнуть: за окном снова лежал снег, а за дверью ждал Андрей — всё, что осталось в её жизни. Кира улыбнулась собственному отражению — и шагнула за дверь.        Склон был таким высоким, что при взгляде вниз кружилась голова. — Я не смогу! — испуганно зашептала Кира. — Я упаду, разобьюсь, сломаю ногу…        Андрей улыбнулся — ласково, по-доброму, на миг напомнив ей отца. — Не сомневаюсь, что так и будет, — засмеялся парень, чем вызвал недовольство своей спутницы. — Мы просто погуляем по дорожке, — объяснил он и, взяв её за руку, повёл к вытоптанной до блеска тропинке.        Андрей оказался замечательным учителем, и через час, когда лёгкие до отказа заполнились свежим горным воздухом, Кира уже довольно уверенно стояла на лыжах.        После сняли лыжи, пили обжигающе горячий чай и много смеялись. Кидались снежками, хохоча и не обращая внимания на проходящих мимо людей. Вечером, насквозь промокшие и дрожащие от холода, провожали уходящее за горизонт зимнее солнце. — О чём думаешь? — спросил главный герой её сказки. Кира прошептала — так тихо, что слова её утонули в снежном вихре: — Мне кажется, я люблю тебя.        Оксана чувствовала себя плохо — головокружение было теперь постоянным её спутником, отпуская лишь на несколько минут в день. В эти минуты она отчаянно пыталась впихнуть работу, сон, еду и утренний макияж. Получалось плохо — она засыпала, стоило коснуться головой твёрдой поверхности, засыпала за компьютером, за чертежами, однажды уснула в ванной — очнулась, когда лёгкие уже до отказа были забиты водой, в горле щипало, а в дверь нещадно колотили… Девушка долго кашляла, словно надеясь заглушить звук бешено кричащей от удара чужих кулаков двери. Дверь действительно будто кричала чем-то смутно знакомым и оттого ещё более страшным голосом. Откашлявшись, Оксана вдохнула тёплый воздух и, завернувшись в полотенце, села рядом с ванной, пытаясь стать как можно более незаметной. Она так и сидела, пока не стихли стуки, а потом молча ждала, когда откроется дверь и за ней окажется крупная мужская фигура, вернувшаяся, чтобы повторить весь пережитый ей ужас.        Девушка не смогла сомкнуть глаз всю ночь — это было ожидание, во много раз превосходящее ужас пережитого ей кошмара. Ей казалось, что работа поможет отвлечься и прийти в себя — но работа давалась плохо, утомлённый мозг отказывался воспринимать информацию, и она, промучившись весь день, не сделав и половины задуманного, отправилась домой. Машину оставила на стоянке, заказала такси и, на секунду закрыв глаза, очнулась уже у собственного дома, где стояла неприметная машина.        Оксана почувствовала, как её охватил страх — тот самый первобытный, ни с чем не сравнимый страх, о котором она давно уже пыталась забыть. Водитель, заметив её состояние, предложил помощь. Оксана отказалась, вышла из машины — она должна была справиться сама, как справлялась всегда. Мужчина, равнодушно пожав плечами, уехал — из машины вышел человек, но разглядеть его лицо в наступивших сумерках было невозможно. Оксана, сжав в руке ключ, пошла вперёд. Уверенности не было, как и сил — и, поравнявшись с мужчиной, она почувствовала, как предательски дрожат руки — удар, которым она надеялась сломать врагу нос, не оставил даже царапины — чьи-то сильные руки схватили её за запястье, сильно сжали. Ключи упали в густую снежную кашу. Девушка закричала — и её крик пронзил тишину, в нескольких соседних домах зажглись окна. — Реакция хорошая. Ей бы научиться управлять, — прозвучал вдруг знакомый до тошноты, уже изрядно надоевший голос. Оксане больше не нужно было вглядываться в темноту — она знала, кто перед ней. Знала до мелочей эти худые руки, добродушные, как у собаки, глаза… — Какого чёрта вы меня преследуете? — рявкнула девушка милиционеру. — Я же сказала, что не хочу больше ничего знать об этом деле. И отпустите меня, наконец! — она с силой вырвала ноющее запястье из ослабших рук парня, посветила фонариком, ища упавшие в снег ключи. Ключи лежали недалеко от её ноги, на холодной снежной подушке. Оксана присела на корточки, дотронулась ладонью до отрезвляюще холодного снега… И вдруг успокоилась. Вдохнув морозный воздух, она взяла ключи и резко выпрямилась. Черты лица милиционера под светившим на него фонариком проявлялись всё чётче — он был испуганным и смущённым, избегал смотреть ей в глаза. — Я решил… Я подумал, вы никогда не захотите присутствовать на суде против вашего… против этого человека, — поправился он. — Но мне казалось, я сумею вас убедить в том, как это важно, и что вам может, наконец, стать легче после завтрашнего заседания в одиннадцать часов… Но пожалуй, я действительно взял на себя слишком многое, простите, — он ушёл, напоследок слегка коснувшись её всё ещё ноющего запястья. Оксана смотрела вслед уезжающей машине, пока она е скрылась из поля зрения — произошедшее той роковой ночью вдруг снова вспомнилось во всех своих ужасающих деталях, снова стало нечем дышать, не к чему стремиться, незачем жить. Она смогла преодолеть расстояние до дома, у порога которого, даже не открыв дверь, наконец потеряла сознание.        Тренировки, раньше такие желанные и необходимые, больше не приносили облегчения — Арина ощущала разочарование и бессилие, ещё не дойдя до зала, и едва стояла на ногах, и едва сдерживала гнев при виде детей, которые больше не были её командой, её силой и её опорой… Работа перестала быть отдушиной, превратившись в нудную повинность.        После одной из таких выматывающих репетиций Арина махнула рукой и молча пошла в свой номер, где привычно уже, не раздеваясь и не включая свет, легла на спину и принялась смотреть сквозь оконное стекло на город — ей нравилось наблюдать, как медленно прогуливались люди по усыпанным снегом бульварам, как зажигались яркие огоньки на витринах магазинов. Где-то там, за этими витринами, был и отец — человек, который больше не хотел её знать.        Когда в дверь громко, требовательно постучали, женщина уже начала проваливаться в короткий, беспокойный сон. Она не стала даже подниматься — так и лежала, вслушиваясь в громкие удары, и представляла за дверью отца, всё понявшего, осознавшего и решившего начать всё сначала. Видение было настолько ярким и живым, что она вдруг поверила и побежала к двери. И едва сдержала слёзы, увидев за ней толпу своих учеников. Они смотрели на неё настолько виновато, что растаять могло любое, даже самое чёрствое сердце… Сердце Арины осталось глухо. — Мы хотели извиниться за ту репетицию, — глядя куда-то в сторону, сказал Юра. — Это была минутная слабость, мы просто устали, нам хотелось больше свободы и… Нам важны эти репетиции, нам нужна победа. И вы нам очень нужны, — слова эти, не найдя отклика, просто повисли в воздухе. Арине было уже всё равно. — Пойдёмте репетировать, — прозвучал вдали голос Ромы Третьякова, рыжеволосого веснушчатого сорванца. — Пойдёмте, — подхватили уже несколько голосов. — Мы ведь приехали сюда за победой, мы никогда больше не забудем об этом, — улыбнулся Юра. — За победой… — эхом повторила Арина, вспоминая холодный отцовский взгляд. — За победой, которая не имеет никакого значения.        Смотрящие на неё глаза были удивлёнными, но объяснять не хотелось. Ничего больше не хотелось. — Вы правы, ребята, — наконец выдавила из себя опустошённая женщина. — Всё это не стоит того, чтобы убивать своё время и силы. Ничто не стоит вашего времени и сил. Думаю, на этом мы сегодня закончим, — она закрыла дверь, повернула в ней ключ и, опустившись на пол, беззвучно заплакала.        За несколько дней Андрей смог научить Киру вполне сносно кататься, и вот она уже стояла у вершины склона, что так пугал её когда-то. Страх никуда не делся — напротив, стал ещё ярче, ещё насыщеннее. Девушка смотрела на людей внизу, похожих на маленьких муравьёв, и ощущала головокружение. — Я не смогу, мне страшно, я не смогу, — повторяла она, мёртвой хваткой вцепившись в лыжные палки. — Это просто — помни всё чему я тебя учил, — улыбнулся Андрей и, сделав одно резкое движение, полетел вниз. — Ну что же ты, — беззлобно засмеялся за её спиной полный мужчина, плотно обтянутый костюмом. — Едь к нему — он ведь ждёт.        Кира снова посмотрела вниз. Она не видела Андрея, но чувствовала — он там, внизу, ободряюще улыбается ей и машет руками. Она шумно выдохнула, оттолкнулась… и полетела вниз, ловя губами ледяной воздух. Страх вдруг исчез, уступив место полному, безграничному счастью. Это была свобода, лишённая всех норм и условностей, бесконечный полёт, итогом которого была долгожданная встреча с любимым человеком. — Это было страшно, но вместе с тем настолько великолепно, настолько потрясающе… Пожалуй, этого адреналина мне хватит на весь сегодняшний день, — Кира потянулась к ремешку, крепящему лыжи к ноге, но Андрей перехватил её ладонь и крепко сжал. — Подожди, мягко попросил он. — Давай ещё раз, поедем вместе. Я буду рядом.        Кира не смогла устоять перед умоляющим взглядом парня — они выбрали более широкий склон и, оттолкнувшись, полетели вниз вместе. И снова холодный ветер обдувал лицо, и сияли в лучах ленивого послеобеденного солнца горы, и рядом был Андрей, и она смогла остановиться, хоть и неуклюже, опасно подавшись вперёд, и все люди на этом склоне были, казалось, так же счастливы и беззаботны. Все, кроме одного, без удовольствия наблюдающего за кипевшей вокруг жизнью. Это был Артур.        Тренировки отнимали у Арины всё больше и больше сил — работа, раньше бывшая единственной отдушиной, стала теперь невыносимой каторгой, работать было трудно, и старания ребят, активно пытающихся загладить недавно допущенный промах, вызывали лишь раздражение.        Однажды она не выдержала и остановила тренировку на середине. Жадно припав к бутылке с водой, женщина раздумывала, не закончить ли тренировку совсем, позволив детям самим строить дальнейшие планы. Самой же ей хотелось только лежать и смотреть в окно…        Дверь открылась так резко, будто её хотели выбить — на пороге стоял мужчина; крепко сбитый и давно не бритый, он принялся жадно выискивать кого-то в толпе. Оксана резко сжала бутылку, испытав животный какой-то страх и ответственность за детей. — Мне позвать охрану? — безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе, спросила женщина; она понимала, что, решись этот мужчина на преступление, охрана не успеет прибежать на помощь.        Анечка Астафьева, неприметная тихоня, вдруг подбежала к мужчине и затерялась в его огромных объятиях. Великан вдруг расплылся в широкой, обезоруживающей улыбке, совершенно сбив Арину с толку. — Простите, ради Бога, — заговорил он вдруг мягким голосом. — Я работаю вахтовым методом и не видел дочь несколько месяцев — не мог больше ждать.        Происходящее выглядело слишком мило, слишком трогательно — Арина неожиданно вспомнила эпизод из прошлого, давно, казалось, похороненный в глубинах памяти.        Это была одна из первых её тренировок, и она, смущённая, испуганно жалась к стене, и каждое движение выполняла настолько скованно, что никак не могла попасть в общий ритм. Папу за толстым стеклом девочка, то и дело глядящая по сторонам, заметила сразу и, не слушая преподавателя, подбежала к окну, забралась с ногами на широкий подоконник…        Папа пришёл не к ней — он вышел за дверь с преподавательницей, и они долго о чём-то говорили, а потом папа молчал, опустив голову, а потом забрал её, и они в неуютном молчании шли по городу — пока Арина, сжав руку отца, не спросила: — Она не хочет, чтобы я приходила?        Отец посмотрел на дочь с таким удивлением, словно видел впервые. — Нет, что ты, как ты могла о таком подумать! — возмущение отца было настолько искренним, что девочка поверила. Почти поверила. Слишком много вопросов крутились в маленькой детской голове, не давая покоя. — Она ругала тебя? — не выдержав, спросила Арина. — Не меня… — рассеянно ответил отец и, осознав, что сказал, поправился: — Просто она… Просто мы найдем тебе другую школу, и я буду стоять у окна каждое занятие, если понадобится. А сегодняшний день проведём вместе, только ты и я.        Арина хорошо помнила тот день — земля уходила из-под ног от счастья, от близости отца, такого доброго и весёлого. Она помнила всё до мельчайших деталей: тающую на языке сладкую вату, залитые солнечным светом улочки, сияющую гладь водоёма, по которому они катались на маленькой, почти игрушечной лодочке… Она помнила, как папа, будто лягушка согнув длинные ноги, смотрел на неё, как задорно играла гармошка, как седой круглолицый старик поглаживал поля старой потёртой шляпы и улыбался… В тот день все улыбались, а её строгий отец, всегда требующий держать спину ровно и не класть локти на стол вдруг предложил потанцевать прямо на площади под звуки баяна. Арина и сейчас, много лет спустя, ощущала смущение и недоумение, вспоминая их танец. Отец был будто пьян, хоть от него и не пахло алкоголем — тогда ещё не пахло. — Ну же, смотри! — её взрослый, серьёзный отец вдруг прыгнул на невысокий бордюр и принялся плясать. — Смотри, это же совсем не страшно! — кричал он, смешно махая руками и ногами — люди оборачивались, едва сдерживая улыбки. Арина страстно желала спасти ситуацию — не хотелось, чтобы над отцом смеялись и показывали пальцем. Она прыгнула с ним рядом, сглотнула, словно страх мог скатиться по пищеводу и раствориться где-то внутри. — Папа, неправильно, смотри, как надо! — она, слегка покачав дрожащими руками, всё же смогла выполнить несколько заученных наизусть движений — отец, смеясь, повторил. Теперь их было двое, и страх начинал расползаться в разные стороны, теряя свою силу. Людей собиралось всё больше — отец с дочерью танцевали, громко и заливисто играла гармошка, задорно звенели монеты, сыплющиеся в шляпу старому гармонисту.        Потом они шли по залитой солнцем набережной и ели мороженое — Никогда ничего не бойся, — говорил отец. — Помни — я всегда рядом, что бы ты ни делала, где бы ты ни была        Эти слова были с ней в новом зале, где она решительно сделала шаг навстречу собственному страху и начала танцевать, не оглядываясь больше по сторонам — знала, что отец рядом, и это придавало уверенности.        Арина незаметно стёрла текущую по щеке слезу — она стала слишком слабой, и ей так нужен был отец… — Тренировка окончена! — заявила она и, не обернувшись, вышла из зала. Она уже знала, куда пойдёт.        Дом всё так же стоял на своём месте, лениво мигая подсвеченными окнами — его не сдуло ветром, не унесло метелью и не смыло дождями. На знакомом окне висели всё те же жалюзи, а за окном наверняка так же кипела жизнь — грели чайник, читали газеты, о чём-то говорили… Арину вдруг затрясло — как десятки лет назад, когда на карнизе висели старые выцветшие шторы, а за окном, обнимая бутылку, валялся на полу отец. Она нуждалась в нём так горячо, так отчаянно — и в то же время не хотела его видеть. Женщина, стоя под окнами, могла представить себе каждый шаг отца: вот он поднялся с кресла, просмотрел корешки стоявших на полке книг, включил телевизор… Он не ждал дочь — но она всё же поднялась на третий этаж, остановилась у новой двери — и застыла, вглядываясь в отполированное дерево. Арина, казалось. слышала, как дышит квартира: вдыхает негромкие голоса и смех — выдыхает тишину.        Дверь открылась, сильно ударив по лицу, рукам, рёбрам… Отец не сразу заметил её — он улыбался, разговаривая с женщиной, спрятавшейся в глубине квартиры. Наконец осознав, кто стоит перед ним, мужчина мгновенно изменился в лице — будто сняли, содрали вместе с кожей намертво прилипшую к ней маску. Мужчина замолчал, а женщина внутри квартиры всё ещё говорила — отец и дочь изучали друг друга под аккомпанемент голоса из его новой жизни, вглядывались, искали что-то общее… Арина, как ни старалась, так и не смогла ничего найти — и по лицу отца видела, что он не мог тоже. — Мне пора, Зина, — тихо произнёс мужчина и, не слушая ответа, захлопнул дверь. — Папа… — Арина попыталась коснуться — но мужчина лишь отдёрнул ладонь, словно коснувшись чего-то горячего, и неожиданно быстро для своего возраста побежал вниз по ступенькам. Арина побежала за ним, задыхаясь от страха не успеть, не догнать, не поговорить…        Выбежав из подъезда, отец громко — так, что слышала, возможно, и его Зина — закричал: — Что тебе нужно от меня, ну что? Ты исчезла, когда мне не хотелось жить — а сейчас, когда я наконец чувствую себя человеком, решила вернуться? Зачем? — вдруг перейдя на шёпот, спросил он. — Неужели ты никогда не думал о нас? — с тоской спросила Арина. Она осмелилась заглянуть отцу в глаза — и, увидев в них злость и обиду, снова вернулась в воспоминания, на залитую солнцем площадь, к круглолицему седому мужчине и его старой шляпе с выцветшей красной лентой по краям… В воспоминаниях было хорошо — так хорошо, что она не сразу услышала звучащие в настоящем слова. — А я думала о тебе, — она сказала то, что хотела услышать от отца — и, начав, не смогла остановиться. — Я ложилась спать — и не могла уснуть, всё вспоминала, как ты читал мне сказки. Про далёкие миры, космические корабли и звёзды. Я засыпала, убаюкиваемая звуком твоего голоса, звучавшего в моей голове, представляешь? — реальность снова уступила место прошлому, и Арина увидела отца, постаревшего и сгорбившегося под тяжестью свалившегося на него горя. Отца, которого оставила много лет назад. Она смотрела на него — и сыпала воспоминаниями, роняя их на плечи родного, но в то же время такого далёкого человека. — Я засыпала — и снова видела тебя: трезвый, остро пахнущий одеколоном, ты брал меня на руки и кружил, кружил… Иногда становилось невыносимо, и я, выходя из школы, шла прямиком сюда, домой, — Арина зачем-то указала пальцем на окно, лишённое теперь старых занавесок. Я приходила и открывала дверь, которая никогда не была заперта: меня неизменно встречали пустые бутылки и ты, неизменно лежащий на полу и накрытый старыми газетами. Я накрывала тебя старым одеялом, всё ещё лежащим в шкафу, таскала котлеты в столовой и приносила тебе, оставляла на столе, помнишь? — она видела по глазам — помнит. — Я приходила, приходила… — медленно, словно спотыкаясь о слова, продолжила женщина. — Я каждый раз убеждала себя, что ты меня ждёшь, так сильно, что засыпаешь от усталости, — она, не сумев удержаться, всхлипнула. — А потом… — начала она. — А потом я стал закрывать дверь, — грубо перебил её отец.        Повисла тишина. Арина смотрела на отца — и чувствовала, как тонкой ледяной коркой покрывается сетчатка её глаз, столько холода было в его взгляде… — Вы меня бросили, — дрожащим о обиды голосом сказал взрослый мужчина, вдруг превратившийся в ребёнка. — Вы бросили, а она спасла. Теперь она — моя семья, и другой семьи мне не нужно, — он обозначил свой выбор, поставил точку и хотел уйти. Но Арина не могла, не хотела его отпускать — слишком много осталось вопросов. — Ты бил её? — эта картина вдруг во всём своём безобразии ожила перед глазами: испуганная мать и отец, уже занёсший руку для удара, её тихие (чтоб не услышала дочь) крики и его громкие ругательства…        В настоящем отец помолчал, глядя себе под ноги. Потом тихо признался: — Я люблю её.        Всё было слишком просто — отец отказался от дочери, от прошлого, настоящего и будущего, которого у них никогда больше не будет. Внутри неё всё рушилось, ломалось и умирало — а вокруг всё было по-прежнему. Миру не было дела до её бои. — Выходит, нам больше нечего сказать друг другу? — Арина больше не пыталась сдерживать бегущие по лицу слёзы. Отец равнодушно пожал плечами, и в глазах его не было ни грусти, ни сожалений. — Выходит, нечего, — ответил он. — Хотя… — Арина почувствовала, как из руин, песка и пыли внутри робко проклюнулся хрупкий росточек надежды… Проклюнулся, чтоб быть жестоко убитым спустя секунду после рождения. — Не нужно тебе больше приходить, — отец ушёл, гордо подняв голову и ни разу не обернувшись.        Арина потеряла его двадцать семь лет назад — но осознала это только сейчас, когда его следы замело вновь поднявшейся метелью.        Куртку, что накинули ей на плечи, женщина узнала сразу — это была та самая тяжёлая куртка с меховой подкладкой, что отец надевал, когда выходил курить на балкон. Оборачиваясь, она уже знала, кого увидит — красивую женщину с добрым лицом, лучащимся сочувствием, женщину, на которую отец променял её и всё своё прошлое. Она смотрела на неё — и не могла, как ни старалась, почувствовать злость. Женщина не была виновата, что детство её навсегда теперь останется чёрным пятном, безжалостно разорванным чужими руками. Никто не был виноват — кроме её отца, оказавшегося слишком слабым, чтобы остаться человеком. — Вы не обижайтесь на него, ради Бога, — мягко заговорила женщина. — Ему пришлось нелегко, и он… Он до сих пор борется, понимаете? Алкоголь управлял его жизнью, а теперь он сам, как умеет. Ему кажется, что все вокруг виноваты, ему больно, и он пытается причинить боль другим… Но это пройдёт, правда. Всё пройдёт, и он осознает, он не плохой человек.        Женщина едва не заламывала руки, пытаясь найти оправдание мужу. Арина смотрела на неё — и видела свою мать, видела тщательно замазанные синяки на лице и на обнажившемся во время активной жестикуляции запястье. Эта женщина была слепа — и возможно, останется слепой навсегда. Арина вдруг посмотрела на прошлое другими глазами — глазами, на которых больше не было розовых очков. И в прошлом вдруг оказалась счастливая мама, уютные вечера без криков и скандалов, здоровые трезвые мужчины, один из которых оказался её отчимом и полюбил, как дочь… Арина вдруг осознала, что всё это время была счастлива, но не замечала этого, лелея в памяти призрак любящего отца, которого давно уже не было.        Зина продолжала что-то говорить, убеждая то ли Арину, то ли себя. Всё это больше не было важным. Арина сняла с плечей куртку и отдала её женщине. — Надеюсь, Вы будете счастливы, — прервав потом слов, Арина развернулась и ушла. К своей жизни, в которой всё было хорошо.