***
— Чимин-а, прошу тебя, ну вот куда ты собрался на ночь глядя? — причитал Тэхен, который поздно вечером был почему-то в комнате Пака, и непонятно как туда проник, ведь цербер-комендант стреляет молниями за километр. — Тэ, иди в зад и дай спокойно собрать вещи, — с этими словами Чимин вручил ему пустую вешалку и вскинул брови. Тэхен так и застыл с вешалкой в руках и с кучей вопросов. — Я был уже в заднице Чонгука, если тебе это конечно инт… — О Боже мой. Когда же ты уже отстанешь от меня! — воскликнул Чимин и бросил взгляд на аккуратно застеленную кровать Юнги. Ни одной складочки. — Этот… — парень сглотнул, так как голос предательски дрогнул. — Где? — А. Юнги-хен. Хер знает. Сказал что уходит еще в больнице и убежал, — сказал Тэхен и подозрительно посмотрел на Чимина. — Что между вами? Чимин громко вздохнул, потому что узнал эту интонацию. Липучка Ким Тэхен теперь не отлипнет от него, и будет провожать до самого автобуса. — Это касается только нас, — сказал — как отрезал. Чимин одарил друга холодным взглядом, и Тэ понял, что с ним что-то не так. Что-то определенно надломилось, ну или треснуло. У него было такое чувство, когда нащупываешь языком дырку в зубе, но не видишь ее глазами. Вот и в Чимине была дыра, только разглядеть ее не под силу ни-ко-му. Чимин отодвинул Тэхена в сторону, закидывая на плечи рюкзак и на голову капюшон сухой белоснежной толстовки. — С Юнги прощаться не будешь? — бросает Тэхен, пытаясь поспевать за другом по лестнице к выходу из общаги. — А с Чонгуком, а в универе знают? — Тэхен ойкнул, впечатавшись в широкую спину Чимина, и сразу замолк под пронзительным взглядом. Ну вот не узнает он друга своего. — Я бросаю универ, ты же слышал, — отзывается Чимин, не оборачиваясь, а потом продолжает путь, увеличивая скорость вдвое. Только Тэхен подобрал слова, чтобы возразить, как у него зазвонил телефон. Очень вовремя. — Кого это, блять? — нахмурился парень и прочистил горло, заметно отставая от Чимина. Пак включил реактивный двигатель; не шел, а буквально летел подальше от своей прежней жизни и от универа этого, его тошнит от одного вида этого здания. Он так и не успел покричать на мать за связь с женатым мужчиной, так еще и с отцом Тэхена. Но уже все равно. Вот все. Краем уха он услышал, как Тэхен на кого-то кричал и, можно было догадаться, эмоционально размахивал руками. С кем и о чем? Не ебет как-то. Конечно Чимин хочет, чтобы Тэхен проводил его до самой остановки и обнял, потому что кто знает, когда они еще увидятся. — Да. А он уезжает, — продолжал свой разговор Тэ, а Чимину все еще было поебать пока… — Чего, блять? — достаточно громко сказали на том конце провода, чтобы Чимин за считанные секунды распознал приятный баритон. Он почему-то хрипит больше обычного и в нос как-то говорит. Неужели заболел? — Да не знаю я, Юнги-хен, может сам спросишь? Все, я отключаюсь. Отключаюсь говорю! — Тэхен так орал, будто с Марсом связывался, Чимин не удивился бы, если его и там было слышно. Тэхен нажал на сброс вызова и спрятал телефон в задний карман синих джинсов. Чимину было жутко интересно услышать весь разговор, но кто же знал, что надо было слушать. Всю дорогу он думал насчет того, что не попрощается с Юнги, но оно и к лучшему. Все к лучшему. Как можно впутывать в свои проблемы человека, который со своими тараканами не уживается? Который так же не уверен в том, что он чувствует, и как строить отношения. Например, Чимин в этом полный профан. Но в одном он уверен точно: не хочет давать надежду. Ведь ему больше негде учиться, и он ничего из себя не представляет, а у Юнги впереди большое будущее и много хороших знакомств. Заведет девушку, женится, появятся дети… Мысли Чимина ударяются о худые щиколотки и черные кеды с торчащими белыми носками. Взгляд ползет выше. Острые голые коленки, такие бледные и покрытые крупными мурашками. Руки в карманах и задумчивый взгляд из-под челки, а во рту любимая сигарета с едва заметным дымком. Все, о чем думал Чимин, разбивается в пух и прах. Какие-то дети и девушки. Как-то все доводы против теряют свою силу при виде такого замученного лица и меланхолично сдвинутых бровей. Явно гулял под дождем, потому что пятна на джинсовой куртке еще не высохли. Чимин качает головой и, в сопровождении Тэхена, подходит к парню. Юнги вздрагивает, будто не ожидал увидеть их здесь. — Я успел, — расплывается парень в улыбке, сжимая между пальцев сырую сигарету. На голове полный бардак, да и в ней тоже. Юнги внезапно выбрасывает и давит окурок носком кеда, беря Чимина под локоть. Тэхен молча провожает их взглядом и облокачивается на столб. — Думаю, мне нечего сказать, — с ноткой безразличия говорит Чимин, и этой нотки в его голосе так много, что Юнги становится не по себе. — Ты просто слушай. Не знаю, что ты там надумал себе, какого обо мне мнения, но скажу тебе одну вещь, — Юнги замолкает и ждет реакции, Чимин, кажется, даже дыхание задержал. — Я не встречал еще такого человека, с которым мне хорошо. Не просто хорошо, я будто на своем месте, в своей тарелке, понимаешь? — ответа не следует. — Поэтому, не мог бы ты вытащить шило из задницы и дать мне понять, что делать, в каком направлении двигаться? Чимин вопросительно сдвинул брови, не понимая, что Юнги имеет в виду. — Мы знакомы всего ничего, но давай попробуем, — Юнги достает из заднего кармана два помятых билета на автобус и протягивает один Чимину. В висках у Чимина сердце стучит явно не на своем месте. В горле моментально пересохло, ведь это новые, какие-то непонятные ощущения. Ощущения нужности. Чимин нужен Юнги. Но как же учеба? Что станет с мечтой Юнги? Превратится ли она в пыль, и не пожалеет ли потом сам Юнги. На кону стояло многое. — Попробовать, — прошептал Чимин и взял мокрый билет в руки, Юнги сверлил взглядом в ожидании. — Пусть будет по твоему. Чимин не заключил сделку с внутренним «я», поэтому оно продолжало вопить о том, что все сложится наихудшим образом, но Чимин не хотел слушать себя. Ему теперь плевать, теперь все равно, когда рядом такой Юнги, который и в огонь, и в воду. Когда они погружали вещи в автобус, Тэхен повис на Чимине и намочил слезами белую толстовку. Кто вообще надевает такие вещи в дождливую погоду? Чимин садится у окна, а Юнги сзади, потому что он не смог найти билеты на места рядом. Блондин довольствуется пепельной макушкой и откидывается на сидение. Автобус трогается, Тэхен энергично машет, смахивая слезу и хмурится, замечая безразличный взгляд Чимина. Поездка будет тяжелая.Ситуация 13
12 мая 2019 г. в 13:12
Чимин шлепал по асфальту в мокрых кроссовках, его звали множество голосов отовсюду, создавая какофонию из звуков. Он шмыгал носом и дрожал, казалось, еще пару шагов и он грохнется посреди улицы. Люди не замечали его, у всех были какие-то дела, и они куда-то спешили. Вот только для Чимина время остановилось, его уже не вернуть.
Это как задутая свеча на торте в восемнадцать лет, как вздох, когда ребенок появляется на свет, как подснежник, что расцветает в холода. Все эти вещи не вернуть, и они случаются единственный раз в жизни, их нужно беречь в своей памяти и доставать из своего сознания в тяжелые времена, когда совсем все печально. Первая улыбка, первый смех, первое слово.
Но что же делать с воспоминаниями, которые причиняют тебе боль? Вы скажете, что их нужно забыть, выкинуть, как старую и ненужную коробку с игрушками, но Чимин не согласится с вами. Пусть у него не так много счастливых воспоминаний их совместной жизни с мамой, но сейчас Чимин вспоминает только плохие, и даже они вызывают в нем бурю эмоций, которые не могут вызвать приятные моменты. И в такие моменты его мама была прекрасна. Он просто обязан запомнить ее такой, с опущенными плечами и морщинкой на лбу, тяжелым взглядом и шершавыми руками. Ему нравилось в ней все, она принимала его таким, какой он есть, а Чимин был благодарен и позволял оставаться в одиночестве, когда она этого хотела.
Нет, она не была любительницей готовить своему сыну обеды и звать его с прогулки на чай, но все же она тот родной человек, который учил жизни и наставлял на истинный путь.
И вот сейчас, Чимин не смог выдержать ее бледного лица и морщинистых рук, сцепленных на животе. Черные волосы, сквозь которые пробивается седина и маленькой родинке на носу, которую она часами могла рассматривать в зеркале.
Все когда-нибудь уйдут, но Чимин и представить не мог, что именно так уйдет эта сильная женщина, мать-одиночка. Что она умрет не в своем родном городе — Пусане, в скрипучей старой кровати, в их доме, на окраине, а в больничной палате, когда силы еще есть встать и сделать вид, что ничего не было. Но она лежала неподвижно, а врач приобнял Чимина за плечи, говоря что-то успокаивающее, но Пак не помнит что, да и не важно это все.
Из-за сильного сердцебиения, он не может отличить реальность от вымысла. Правда ли он сквозь стук капель дождя слышит крики друзей. Кажется это Тэхен и Чонгук, но Юнги он не слышит, может это и к лучшему.
Думая об этом снова и снова, Чимин накрывает дрожащими пальцами свои глаза и трет, чтобы проснуться, чтобы смыть весь этот песок, что застрял у него в глазах и противно пек. Хочется до ужаса чая с мятой и теплое одеялко в кровати, желательно дома, в Пусане.
Надо ехать.
Чимин встряхивает головой, чтобы капельки дождя слетели с кончиков его мокрых волос и плюхнулись в лужу рядом с булькающим звуком.
Даже погода по тебе плачет.
Чимин никогда не был сентиментальным. Редко говорил людям, которых сильно любил, о своих чувствах. Разве что Тэхену, и то не помнит. Ему всегда казалось, что слова не нужны, что они пустой звук по сравнению с падением метеорита или землетрясением. Кому надо, тот знает. Но вот почему он теперь чувствует такую жгучую боль от странной недосказанности. Ведь они даже не попрощались. Не сжал он худую руку матери, не поцеловал в лоб, потому что не принято это у них, не умели они так.
Новое место и время залечат, обязательно.
Чимин думал все время, пока ноги несли к ближайшей остановке. Озябшими пальцами он натянул капюшон худи поглубже и затянул веревочки. Парень не знает, что ему мешало сделать это раньше, но сейчас было не время корить себя за тупость.
— Вот заболеешь и умрешь, а кто будет зарабатывать деньги для меня? — сказала мама, когда Чимин вернулся с очередного успешного налета на магазин. Слава богу она не учуяла запах дорогого ликера. Парень растерялся и просто пожал плечами, улыбнувшись.
— Горе ты мое, луковое, — и улыбнулась не так, как улыбалась обычно, а с какой-то нежностью и теплотой не присущей ей, но присущей другим матерям. Чимин видел в фильмах такое.
Заметив озадаченное лицо сына, женщина звонко засмеялась, похлопывая его по плечу. Ей почему-то показалась вся эта ситуация смешной. Чимин так и не понял: издевалась она над ним или растаяла, неосторожно обнажив панцирь.
— Горе ты мое, луковое, — одними губами прошептал Чимин, и его слова растворились в новом потоке капель, утопающих в асфальте.
Мама жила в панцире и даже после смерти его не обнажила. Чимин не берется ее судить, ведь он чувствует, что и сам становится таким, и его это почему-то не пугает. Это женщина знала многое, могла научить его всему, но кроме подколов с ее стороны он помнит лишь грубость. Разве не удивительно?