Лучший мой подарочек

Какой-то особенно, до головной боли неприятный, мертвенно-белый свет бил по глазам, просачиваясь сквозь сомкнутые ресницы. И голоса, странно и тревожно неправильные, ни слова не разобрать. Она проспала школу или свой день рождения, заснула в маршрутке? Аня резко открыла глаза и попыталась сесть, поняв, что лежит на чем-то непривычно твердом, явно не на своей кровати. И даже не на сиденье маршрутки, они все же помягче. Свет, исходящий от ничем не прикрытой лампочки на голом потолке, освещал странное помещение, не похожее ни на что из ее прежней жизни. Что-то подобное она видела только в кино, криминальных драмах в антураже стран третьего мира. Про суровые будни тайландских наркоторговцев, например. Аня не особо фанатела от таких сюжетов, а уж перспектива самой оказаться на месте героя в убогой камере не привлекала от слова совсем. Твердая, практически как плиты на площади Ким Ир Сена (Аня машинально потерла затылок), железная койка, бетонные стены и потолок, никак не скрытый от посторонних глаз унитаз в углу и постоянно шагающие туда-сюда по полутемному коридору люди в форме (какой именно - военной, полицейской или какой-то еще - Аня понятия не имела). Наружная стена, выходящая в этот самый коридор, представляла из себя одну сплошную решетку. Подобная открытость и непрерывно бьющий в глаза свет заставляли чувствовать себя как на витрине, причем не в торговом центре, а в каком-нибудь грязном, вонючем чапке. К сожалению, это все-таки не сон, раз проснуться никак не получается. Но почему все так похоже на кошмар? С трудом поднявшись со своего твердокаменного ложа, Аня со стоном схватилась за почти в прямом смысле раскалывающуюся пополам голову. На затылке налилась огромная и крайне болезненная на ощупь шишка. Спина тоже болела и ноги затекли. Разуть ее никто не позаботился, но ни куртки, ни сумки (она, возможно, осталась в маршрутке) видно не было. Ее любимые черные полусапожки на шнуровке для столь долгого ношения не предназначены, и в них здесь явно жарко. Узкие джинсы (Аня специально брала на полразмера меньше, чтобы лучше сидели и подчеркивали все, что только можно) действительно как влитые обтягивали практически идеальную задницу, не как у Джей Ло, конечно, но еще бы совсем чуть-чуть объема, и simple the best, определенно не были удобными. И, как инстинктивно догадалась Аня, были здесь совершенно неуместны и нежелательны. Несбыточное желание переодеться во что-нибудь более комфортное и не столь вызывающее оказалось последней каплей, прорвавшей плотину самообладания. Несмотря на все попытки сдержаться, глаза неудержимо наполнились слезами, нос, как всегда при этом, тут же забился и дыхание перехватило. А ты не написала, в какую именно Корею хочешь. Крутой рофл, да? Как вы с Элькой любите. Визгливый Машкин смех чуть было не заставил опять упасть в обморок. Может, она с ума сходит? А если еще нет, то с этими голосами в голове скоро сойдет точно. Слезы хлынули бурным потоком, и происходящий вокруг болезненный фантасмагорический кошмар стал восприниматься туманно и обрывочно. Хочу домой, к маме, пожалуйста! А-а-а! Единственная мысль пойманной птицей забилась в голове, почти не оставив места для чего-либо другого. Все было слишком плохо, страшно и ужасно. Настолько, что стало все равно. Она будет сидеть в этой ужасной тюрьме, мучиться, пока не умрет, уже совсем скоро. Железная дверь вот-вот с лязгом откроется, и вошедшие солдаты молча выведут ее во двор, поставят к шершавой, холодной серой стене. Почему здесь все такое серое? Потому что это ад на Земле, наверное. Ужасное место. Прицелятся из винтовок, и... Ничего другого здесь ждать нельзя. Это КНДР, а не в недобрый час загаданный Сеул. Разрозненные обрывки сведений, почерпнутых из интернета и увиденных краем глаза телерепортажей, разом всплыли в памяти и сложились в наводящую тоску и ужас картину. Этот день рождения станет последним днем на земле. Потом те же солдаты зароют ее в страшной черной яме, как Машку. И даже на могилку никто никогда не придет. Вокруг нее началось какое-то движение и суета, смутно слышались голоса, пробивающиеся как будто издалека. Разум инстинктивно защищался, пытаясь отгородиться от невыносимо режущих слух звуков чужого языка. Ее усадили на койку, потом почему-то помогли подняться, кажется, она куда-то шла. Почувствовав край поднесенного к губам стакана, Аня послушно выпила воду с почти неразличимым лекарственным привкусом. Может, это казнь такая и ей дали яд? Всерьез готовая вот-вот услышать выстрел (ее же привели на расстрел, да?) Аня все-таки осторожно открыла до сих пор плотно зажмуренные глаза. И тут же закашлялась. Глупо иногда так получается, в самые неудачные моменты, на уроке, например. И чем больше стараешься подавить кашель, тем сильнее щиплет горло и текут из глаз слезы. Она сидела на неудобном стуле в кабинете, похожем на оживший кадр из старых фильмов. Выкрашенные бледно-зеленой краской стены, как в школьной столовой. Красный ковер на полу, содержащийся в аскетичном порядке рабочий стол - кроме нескольких аккуратно уложенных друг на друга белых папок и раритетного телефонного аппарата с дисковым набором, на нем не было ничего. Встретившись взглядом с основоположником идей чучхе, портрет которого в массивной золотой раме висел на стене позади стола, Аня закашлялась еще сильнее. - Не бойся. Еще пить хочешь? Меньше всего она ожидала услышать когда-либо еще русскую речь, даже кашель моментально прошел. На хозяина кабинета (неловко получилось, не поздоровалась даже), Аня совсем не обратила внимания, зачарованно рассматривая портреты основателя КНДР и двух его потомков. Что, в общем, неудивительно, ибо он сливался с окружающей обстановкой, совершенно не бросаясь в глаза. Невысокий (как и все здесь, и еще на одно лицо, кстати, хотя и нехорошо так говорить), худощавый, в темном костюме, с коротко стриженными черными волосами. Хотя нет, если приглядеться, этот местный начальник все-таки несколько выделялся из общего безликого ряда. Был явно старше - волосы сильно тронуты сединой и лицо не такое гладкое, с заметными морщинами на лбу и в уголках глаз. И выражение лица гораздо более осмысленное, интерес и сочувствие к себе Аня увидела и почувствовала впервые. - Здравствуйте! - поспешила она исправить оплошность. Может, лучше встать? Невежливо как-то сидеть, и так поздороваться забыла. - Сиди! - остановил ее мужчина. - Я могу тебе помочь, не бойся. По-русски он говорил очень хорошо, только в чуть более быстром темпе, чем обычно принято. - Я учился в СССР. Получив ответ на невысказанный вопрос, Аня вздрогнула и отчего-то покраснела. Ее читают как раскрытую книгу и вряд ли особо интересную. Расслабившись под понимающим и, казалось бы, преисполненным искреннего сочувствия и терпеливого внимания взглядом небольших раскосых темных глаз, Аня сначала путано и сбивчиво, дрожащим от волнения голосом, потом более уверенно рассказала свою историю. И обреченно поняла, что в такой бред поверить невозможно. Сейчас КГБ-шник (Аня мысленно решила обозначить собеседника так) рассердится, что ему пытаются впарить какую-то лажу. Точно решит, что она над ним издевается, уже вот-вот. Вызовет молчаливых и одинаковых, как трое из ларца, солдат, и ее таки поставят к стенке. Или переоденут в смирительную рубашку и навсегда запрут в местной психушке. Сразу и не скажешь, что хуже. Глаза опять начали наполняться соленой влагой, Аня по-детски шмыгнула носом и замолчала. Но мужчина и не думал сердиться и, казалось, даже не удивился. Только на минуту прикрыл глаза и чуть откинулся назад, как будто что-то обдумывая. Решает, расстрелять меня или повесить. Совершенно серьезно подумала дрожащая как осиновый лист Аня. - Аня, - с ударением на последний слог наконец сказал особист, - лучше никому этого больше не рассказывать, понимаешь? Никогда, - с ласково-снисходительной интонацией, с какой обычно разговаривают с маленькими детьми, продолжил он. И, протянув руку, взял ее за подбородок. В неожиданном прикосновении не было ничего пугающего, точно так же он мог дотронуться до своей внучки. - Ты просто ничего не помнишь, головой сильно ударилась. Да? Чувствуя себя заново родившейся, пока еще робкая надежда на продолжение жизни заполнила грудь долгожданным теплом, Аня молча кивнула, прикрыв глаза. Пальцы легко скользнули по щеке, делая приятное чувство успокоенности еще сильнее, и коснулись волос. Аня удивленно - опасности или какой-либо неловкости по-прежнему не чувствовалось, прикосновения были совершенно безобидными - покосилась на КГБ-шника. Он пробовал на ощупь золотисто-пшеничную прядь (Ане повезло, или в некотором смысле все же не повезло, учитывая народный фольклор, родиться блондинкой), повернув ее на свет, с нескрываемым восхищением и одобрением. В котором тем не менее не было ничего личного. Сложно описать... так товар в магазине рассматривают. - Ты не хочешь здесь оставаться, да? Поразительно глупый вопрос... от такого умного человека. Ясен же пень, что нет. Хотя... стоп. От нее что-то потребуется взамен? Самый очевидный вариант тем не менее не был очевидным... в отношении к себе корейца Аня не чувствовала ни малейшего сексуального подтекста. Хотя опыта в таких делах у нее немного, никакого, честно говоря, в отличие от Эльки, совсем нубом она не была. Несколько раз к ней пытались приставать, как ровесники, так и мужчины постарше, и подобного рода интерес всегда чувствовался сразу. У пожилого корейского особиста его не было совсем, Аня спокойно могла бы переодеваться в его присутствии без всякой взаимной неловкости. А если бы вдруг... она бы гордо умерла незапятнанной девственницей, как Эсмеральда, или...? Конечно или... она точно не Эсмеральда и к такому подвигу не готова. Умирать же так... так страшно, даже представить себе не получается. И отчаянно не хочется представлять.