Дитя Арахны

Немыслимая боль — гореть заживо. Когда я была совсем ребенком, любопытство во мне пересиливало страх, а инстинкт самосохранения еще не взывал к разуму — и я, завороженная вкусным запахом компота, потянулась к стоящей на плите кастрюле. Мне повезло: я отскочила, и только поэтому, пожалуй, я осталась жива. Однако кипящая вода все же оказалась на моей ноге, оставив мне шрам от глубокого ожога и воспоминания об адской, невероятной боли. Еще четверть века я была уверена, что хуже и быть не может — а мне было, с чем сравнивать: и с пулей, вошедшей мне в плечо (оказалась не в том месте и не в то время), и с прошедшим через ладонь насквозь ножом (неудачное падение во время приготовления оливье на новогодний стол), и много с чем еще. Но никогда еще мне не было так больно, как когда пламя охватило мое тело, заставляя вопить от страдания и ужаса до тех пор, пока сил на крик уже не оставалось. Наверное, это длилось не очень долго — я плохо разбиралась в биологии и медицине, но знала, что при серьезных травмах человека зачастую убивает шок. Должно быть, именно он и положил конец мучениям; но мне казалось, что прошла целая вечность, пока я мучилась. «Это и есть Ад», билась в моей голове единственная мысль, кроме основной: пожалуйста, пусть это закончится, пожалуйста, пусть это… Темнота поглотила меня, мое тело (душу? сознание?) закрутило в каком-то бешеном вихре, и спустя время — вечность или минуты — меня вновь пронзила боль. И хотя она не была такой сильной, как та, что истязала меня в пламени, я все равно попыталась закричать — пожалуй, больше даже от страха. Неужели это Ад, подумалось мне. Я была не самым хорошим человеком, но ведь и Преисподнюю не заслужила, разве нет? И разве мученикам не даруют прощение, даже если мучилась я не за веру? Или это все из-за того, что религиозным человеком меня назвать было сложно, несмотря на мои опасения гореть в Аду? Ты хочешь жить? Вопрос мелькнул на периферии моего корчащегося от боли сознания — или души, или тела, как вам угодно. Он был глупым. Конечно, я хотела жить; только вот, кажется, я уже умерла. Если даже и была вероятность, что я могла просто потерять сознание, мне совсем не хотелось приходить в себя в том месте, в котором я предположительно скончалась. Боль усилилась, и я не могла и дальше пытаться отстраниться от нее: она заполнила все мое существо, а мое тело, материальное или нет, молило пощадить его, отпустить, прекратить все это… «Я хочу, чтобы это закончилось, я не хочу умирать, не хочу!» — завопила бы я, если бы все-таки могла издавать звуки. Но темнота была глухой — или же глухой была я. Вспыхнувший свет ослепил меня, боль сменилась странным теплом, ничуть не походившим на сжиравший меня не так давно огонь, а мир вокруг вдруг взорвался звуками; сквозь пелену медленно проступала нечеткая картинка… и несколько секунд спустя я поняла, что это вовсе не с моим зрением что-то не так. Все было гораздо проще: я смотрела в зеркало, а оно было мутным, явно старым, с паутинкой трещин на самом верху — и с настоящей паутинкой, кстати говоря, тоже: густой и оплетавшей зеркало по краям. Меня передернуло. Ненавижу пауков. — Малышка! Духи милосердные, как ты выбралась? — ахнул женский голос где-то высоко-высоко надо мной, и я, пребывая все еще в полном шоке, как-то отстраненно заметила, что произнес он это на английском с очень сильным и непонятным акцентом. Внезапно меня подхватили чьи-то руки, прижали к груди, и мои еще неокрепшие после той ужасной боли глаза на удивление четко увидели женщину с хищными чертами лица и голубыми глазами. Ее острый нос был покрыт веснушками, как и впалые щеки. И она казалась огромной. Ее рука скользнула по моей голове, и я вновь ощутила боль. Уже открыв рот, чтобы попросить незнакомку перестать, я вдруг осознала, что не могу говорить. Язык был тяжелым и непослушным, горло сдавило, и у меня вырвался лишь сдавленный стон. Женщина что-то залепетала на том же калеченном английском, и я, к своему удивлению, даже понимала ее. Конечно, я учила английский в школе и даже в университете, но языки — это вообще не мое профильное образование. Я не могла понимать иностранную речь с акцентом так хорошо. А еще я была очень маленькой. Крохотной, как младенец, или женщина была великаншей, похитившей меня. Правда, в великанов я не верила, как и в магию, мифических существ и штаны для похудения с алиэкспресса. Моей головы коснулось нечто прохладное и мягкое, и пульсирующая боль постепенно утихла. Женщина проворковала что-то по поводу того, какая я хорошая девочка, наказав мне больше не выбираться «погулять», и поместила меня в какую-то клетку. Не в клетку, дошло до меня несколько секунд спустя. В детскую кроватку. Это было логичным выводом, учитывая, что я, судя по всему, стала младенцем — ножки и ручки были пухленькие и короткие, а кроме странных трусов, ткань которых напоминала грубый потрепанный хлопок, на мне ничего не было. Что удивительно, я даже не мерзла. Убедившись в собственном комфорте, я решила, что теперь в первую очередь надо логически осмыслить уже имеющуюся у меня информацию (детское тело, кроватка, иной язык) и только потом приниматься исследовать все вокруг, получая новые данные. В итоге я смогла прийти к следующим результатам. Вариант первый: я сошла с ума от боли, и теперь представляю себя ребенком. Вариант второй: это все — иллюзия умирающего мозга, а мое тело бьется в предсмертной агонии. Вариант третий: некие высшие силы, в которые я верила с трудом, дали мне второй шанс и позволили переродиться. Последний исход нравился мне гораздо больше остальных, и поэтому я твердо настроилась на него. Вознесла краткую мысленную молитву-благодарность в адрес любой из высших сил, что могли сотворить это со мной, и решительно предприняла попытку узнать о «себе» побольше. Имени женщина (мать? сестра? просто нянька?) моего не назвала, обращаясь ко мне «малышка» или «солнышко», так что это мне предстояло выяснить позже. С трудом повернув голову, я обозрела напротив то самое зеркало — правда, из-за прутьев кроватки мне ничего не было видно. Значит, надо было встать. Детское тело слушалось ужасно. Судя по всему, новая я была еще совсем маленькой, едва ли мне исполнился год; впрочем, приложив усилия, я смогла сначала перевернуться на бок, а потом даже встать, вцепившись в прутья кроватки. Не помешало бы оценить обстановку вокруг, но мне слишком уж интересно было, какая я теперь. Из этого мутного и явно старого зеркала на меня смотрели два больших голубых глаза — моих глаза. И вроде бы я уже даже обрадовалась, что не умерла, а все равно к такому подготовиться не могла. Сердце заколотилось в груди как бешеное, и в комнате вдруг стало жарко. Меня охватил испуг, я непроизвольно дернулась в сторону, плюхнувшись на свою мягкую детскую задницу и не успев больше ничего рассмотреть в отражении. Становилось все жарче и жарче, но тело мое, несмотря на явно возрастающую температуру, покрылось мурашками, как от холода. Наверное, у меня начались галлюцинации, потому что мне стало казаться, что кожа на руке пошла пузырями и зашевелилась. Зажмурившись, я захотела закричать, как и положено младенцам, но вместо этого услышала шипение, не сразу осознав, что его издаю я. В кости хлынул жидкий огонь, и, поверьте, я теперь знала, что это не просто метафора — это было не так мучительно, как умирать в пламени, но боли причиняло изрядно. «Да сколько же можно!», безмолвно возопила я в совершенном отчаянии, падая на живот и сжимаясь в комочек. К счастью, закончилось все действительно быстро. Тело было напряжено и ощущалось как-то странно, да и все чувства мои обострились, усилились, из-за чего мозг принялся судорожно обрабатывать поступающую информацию, не слишком, впрочем, справляясь. Я попыталась вскинуть голову, но получилось лишь двинуться всем своим существом, и я подняла взгляд… А в мутном отражении в детской кроватке отчетливо виднелся паук с яркими голубыми глазами — точно такие же были на младенческом лице несколько секунд назад. Моем лице. Неописуемый ужас пронзил все мое естество, и я завопила, однако вновь вместо крика раздалось странное шипение. Помню, что помимо отчетливого «я-стала-чертовым-монстром!!!» в моей голове мелькнул отдаленный вопрос, могут ли пауки шипеть так громко — а потом сознание милосердно скользнуло во тьму, позволив мне забыться хотя бы на время.