Волною на берег меня отнесет

      Атрея, уже почти что молодого мужчину, гложут сомнительные думы, преследуют бессонные ночи, терзает бессмысленное волнение и все ради одного, самого важного момента. Как бы наконец предложить ей, девушке, разделить остаток жизни с ним, не может же он просто так подойти или наоборот, так и надо? И ведь у отца не спросишь, наверняка все осуществила мама, не представляет бог отца, который на фоне невероятного заката просит руки у великанши, Атрея просто смех берет при представлении этой картины.       В конце концов, а как же подарок или что-то в этом роде, не с пустыми руками же идти? Помнит что-то от матери про приданное, но это со стороны невесты. Насколько все сложно! Цветы — слишком глупо, быстро вянут, да и подарить цветы травнице — просто невероятно «оригинальная» идея, так возможно, украшение? Что ж, оно должно быть нетяжелым и сильно не мешаться, с этим вопросом бог идет к гномам, но Брок, как и обычно не собирается делать ничего подобного, зато Синдри знает, где по слухам есть запрятанная и утерянная когда-то давно сокровищница.       Атрей извещает о своем уходе, под тяжелым, припечатывающем взглядом голову опускает, — словно мальчишка, — но не раскалывается, тут же громко обещая все рассказать по возвращении, вылетает из дома, пока отец не успел слова вставить, будто и не почти взрослый уже человек, собирающийся жениться.       Идти без отца не так сложно, как он думал до этого, драугры ему на одну стрелу, кошмары никогда не представляли особой опасности, оборотня он каким-то образом загоняет в тупик, обрушивая на него потолок, а двойку путников ухитряется обойти, не вступая в бой. Он бы и оборотня обошел, не попадись Атрей тому на глаза.       Дверь сокровищницы огромная, поросшая мхом и чтобы открыть, приходится разгадывать загадку. В ней самой затхлый запах сырости, много серебра, тяжелых, ржавых мечей, а украшений совсем не видно, но все же, спустя время, бог находит резную шкатулку, в ней как раз то, что и нужно Атрею.       Массивные перстни горделиво поблескивают благородным металлом, несмотря на грязь, громоздкие серьги громко звякают, будто нахваливая себя, а большие драгоценные камни в ожерельях приковывают взгляд яркими переливами. Но все это слишком вычурное, сложное, непригодное, чтобы носить постоянно. В конце концов бог натыкается на кулон с крупной прозрачной каплей янтаря, отставляет ларец обратно, но подгнившая полка подводит, с грохотом падая на стойку с оружием, и если сейчас сюда сбегутся все, кого он не упокоил, его похоронят здесь. Но отчего-то никто не спешит, так что как можно скорее теми же окольными дорогами он возвращается ко входу, по пути разве что задевая одну из старых ловушек, которая почти застает его врасплох.       Сначала Атрей показывается братьям, что жив, сокровищница есть и даже с хорошим добром внутри. Шутки синекожего гнома насчет украшения колкие, ехидные, но попадающие на нужную почву, так что паренек выкладывает все как на духу. Брок саркастически, с притворным состраданием жалеет незнакомую девушку, шутливо предлагает версию о том, что малец как-то ее заколдовал, — ему же кажется, что заколдовали его самого, причем давно, — брат же напротив, слезно рад за бога и вслух начинает умиленно размышлять о подарке на их свадьбу. Атрей будто бы недовольно закатывает глаза, но едва заметно краснеет, ведь он даже еще отцу с Мимиром не рассказал, ни тем более потенциальной невесте, так что говорить о празднестве рано, быстро прощается, открывает портал и со всех ног торопится обратно.       Разговор с отцом тяжелее, чем ему хотелось думать изначально, тот хмурый более обычного, упрямо одной фразой, — и хмыком, — разбивает все аргументы сына, но с этим он сильно запоздал, обрубать ту хрупкую привязанность ему следовало еще давно, после первой их встречи. Теперь сын вырос, детская симпатия крепко вросла корнями в душу мальчика, постепенно превращаясь в яркую юношескую любовь, а он, не считая это чем-то важным, лишь отмахивался от осторожных попыток головы обратить его внимание на первую влюбленность Атрея, думая, что все образуется само собой.       Но вот перед ним почти взрослый сын, который просит разрешения жениться, тот умудрился даже раздобыть какой-то подарок в сокровищнице, полной нежити, один, вернувшись быстро, без единой царапины, сердце отца укалывает болью, а в глазах на мгновение мелькает смирение и ожидание привычного, но за столько лет почти стершегося чувства одиночества. Дети вырастают, и родителям приходится с этим мириться, насколько сильно они бы не оттягивали этот момент.       Смотря на сына, что продолжает отстаивать свое право на распоряжение жизнью, он нехотя, но резко, — будто Левиафаном рубит, боясь передумать, — соглашается, отчего Атрей давится словами, распахивая глаза, где переливается недоверие, шок и, почти неявная, радость. Однако отец предупреждает о том, что ему и девушке придется отстроить себе дом, защитить его, но самим, как взрослым, тогда он поверит, что они действительно готовы к самостоятельной жизни.       Но Атрею это кажется сущей мелочью, построить обычный деревянный дом и установить рунную защиту, как когда-то сделала мама, это же легко сделать вдвоем, ведь великанша была одна, да только все у нее получилось. Он уверенно кивает, обещает не подвести, хотя обещание это больше самому себе, благодарит почти сдержанно, как отец учил, чтобы у того даже сомнений не оставалось, но предательски подрагивают пальцы, потому сжимает их в кулаки.       Остается самое трудное — придумать, что сказать и, соответственно, сказать, от этого волнение и прерывистое дыхание возвращаются, кажется, мальчишкой драться с армией темных эльфов было во много раз проще.       Атрей идет к дому ведьмы медленно, обдумывая и обговаривая себе под нос каждое слово, но девушки нет, та решила навестить волчью семью, и Фрейя разрешает дождаться ее здесь, поэтому он успевает объяснить все женщине. Она удивлена совсем немного, ведь давно приметила все происходящее между ними, обнимает его, рада доверить ученицу Атрею, потому что тот обязательно сможет ее защитить, а ее почти дочь точно будет счастливой. И только сейчас замечает, как быстро умудрились вырасти, еще, кажется, совсем недавно, дети.       Когда девушка возвращается, травница провожает их лукавой улыбкой и двусмысленными фразами, заставляя бога краснеть, незаметно шикая на женщину, а ученицу непонимающе вскидывать брови.       Но стоит им сделать пару метров за границу, как пульс бога становится лихорадочно-высоким, будто после бега, все придуманное за дорогу до Фрейи выветривается из головы и там сейчас как никогда тревожно пусто. Каждый шаг оглушает его не хуже камнепада, а девушка, кажется, совсем этого не видит, жестикулирует, повествуя о жизни волков и почти не замечая ничего вокруг. Он чувствует себя цепным псом — что бы ни сказала, куда бы ни пошла девушка в таком состоянии Атрей готов сделать что угодно, пребывая в огромном смятении.       Решается заговорить только в середине прогулки, останавливает девушку осторожно, тяжело ворочает языком, слова путаются, не давая связать их в предложения, сердце, — такое глупое в своей зависимости от любой эмоции, — бьется суматошно, заглушая даже собственные мысли, — кажется, оно либо разорвет грудную клетку, либо остановится, не выдерживая такого темпа. В любом случае, каждый вариант освободил бы бога от этой обстановки, — но коротко вздыхает и зажмуривает глаза, беря руку девушки в свою, знает ведь, как она сама любит невзначай касаться его, будто боясь, что он может уйти в любой момент. Заветные слова обретшей свободу птицей вырываются непропорционально громко по сравнению с прошлым неловким почти-шепотом, с души сваливается не камень — гора откуда-то с Йотунхейма, а он все страшится открыть глаза, умышленно не желая видеть хоть что-либо на ее лице.       Девушка тепло улыбается, счастливо сощуривает глаза, ей хочется щелкнуть по насупленному от усердного закрывания глаз носу, но все же, не отпуская руки, поднимается на носочки, невесомо целует в веснушчатую бледную щеку. Глупый-глупый маленький бог. Она и так вся его, с первого взгляда и до последнего вздоха. Всегда была. Как только заметила смешного мальчишку в их с наставницей саду и до скончания веков. Атрей расцветает, заливаясь счастливым румянцем, ласково проводит пальцами по ее щеке, вычерчивая из точечек веснушек созвездия, а его взглядом вполне можно растопить Хельхейм целиком.       Бога будто ошпаривает, и он чуть не подпрыгивает от воспоминания, пугая этим девушку. Достает из кармана подвеску, вкладывает ее в чужие родные руки, и что-то внутри сладко сжимается, сворачивая его желудок в узел, когда в синих глазах появляются первые все такие же детские звездочки счастья. Будто ребенок, она играется, смотря через янтарь на все ее окружающее.       На следующий же день они принимаются за чертеж защиты. Учитывать размещение, рисовать знаки, совмещать цепочки приходится так много, что его руки от грифеля уже не отмываются. Стоит богу прикрыть веки, как тут же перед ним появляются руны, они постоянно снятся Атрею, в полнолуние вытесняя даже навязчивые голоса, а посреди ночи он может подскочить с новой идеей, будя при этом всех. Длится это, кажется, бесконечно, но в конце концов им удается, и они, затаив дыхание, смотрят на листок, проверяя, действительно ли все сходится. После выходного, при котором ему, — в кои-то веки, — удается крепко заснуть, их ожидает практическая часть.       По лесу они ходят долго, до самых сумерек, хоть и выбранная часть Перевала не слишком большая, но руны сложные, долговременные, многоуровневые, и даже вдвоем усилий нужно прилагать много. Почти-супруги устали, уже когда солнце было в зените, но за это время они успели только разрисовать, спрятать и привязать якоря, которыми стали драгоценные камни, — доблестно подаренные проданные гномами, — должного размера, чтобы вместить все начертанное. Бог даже еще больше начинает уважать мать, та ведь без помощи, полагаясь лишь на себя, оградила все Диколесье разом. Зато теперь Атрей знает разницу между защитами его и матери, она отыскивала много слабых якорей, чтобы потеря одного не стала фатальной для всех остальных, а он полагается на нерушимость, крепость и скрытность основных.       Теперь им остается только сгладить строгий квадрат более слабыми якорями, но просто это лишь звучит, ведь их в два раза больше, поэтому используют дощечки из древесины с защитными свойствами, но неудобство в том, чтобы еще и уберечь их от гниения. Без перерыва льются кровь вперемешку с чернилами, непривычно длинные заклинания, магия, — ее — журчащая, умиротворяющая и его — яркая, бушующая. Наконец, они собирают конструкцию воедино, и бог отчетливо видит, правда, всего секунду, как территорию накрывает прозрачно-белесый купол, даря чувство безопасности.       Но Атрей выдыхает, и тут же накатывает усталость, пальцы просто-напросто перестают гнуться, спина малодушно отказывается разгибаться, а он сам весь взмыленный, несмотря на далеко не летнюю погоду, руки в засохших комках земли вместе с кровью, хорошо хоть места порезов чистые. Девушка выглядит не лучше еще и со слипшимися в сосульки, уже совсем не короткими, волосами, кажется, она сядет, скорее даже ляжет прямо здесь, но бог не дает ей этого сделать, потому что тогда они не встанут до следующего дня, а мох, сухие иголки и мерзлая земля покажутся лучшей в мире постелью. Она в ответ тяжело вздыхает, утыкаясь ему в плечо, недовольно сопит, но без огонька, того и гляди вот так заснет.       Но нет, поднимает голову вверх и подзывает наклониться. Атрей пригибается, усмехаясь, глядит хитро из-под ресниц, она все ближе к его лицу, и вот он подается вперед, как девушка оставляет земляную линию на кончике его носа, а его глаза улавливают только насмешливую, шкодливую улыбку, — и чертовки след простыл.       Бог, на время забывая об усталости, бросается в погоню, сыплет шутливыми, несерьезными угрозами, тем не менее не сбивая дыхание, ему достается лишь машущая рука в будто прощальном жесте и ускорившийся бег. Он с белой завистью смотрит, как подол ее накидки совсем ни за что не цепляется, а корни и камни будто расступаются перед ногами, но ему, наоборот, все мешает, что вкупе с усталостью позволяет девушке прийти к финишу безоговорочным победителем.       Конечной точкой их совсем небольшого соревнования становится берег реки, где они более менее оттирают грязь, умываются, время от времени пытаясь столкнуть друг друга в воду, но вяло, скорее просто чтобы самостоятельно туда не завалиться.       Атрей доводит девушку до границы заклинания Фрейи, а потом и ковыляет до дома на чистом упрямстве, каждый шаг упрашивая свои ноги не подкоситься, доползти хотя бы до того камня, потом вон того дерева, моста, полянки, а когда родное, любимое, самое желанное в мире сооружение показывается на глаза, готов издать радостный клич, будь у него на это силы. Странно, что даже путь до горы и на ее вершину не был столь изматывающим, но вероятно, ему помогала магия, а сейчас просто нечему помогать.       Дом встречает запахом еды, вопросами старца и прогретым воздухом. Он что-то измученно мычит в ответ, наверное, выглядит словно недавно поднятый драугр, раз Мимир расспрашивает его уже обеспокоенно, Атрей на мясо даже не смотрит, плетется шаркающими шагами, падает на лежанку и засыпает, кажется, еще в полете.       Следующее утро не дает той самой бодрости, зато преподносит обязанности, голодный желудок и чувство разбитости. На удивление, его не будят, а в доме никого, значит вчера он действительно был настолько плох, что его пожалел отец, оставив спать, ну, или его убедил голова, что больше похоже на правду. Бог длинно вздыхает, памятуя о том, что магическая защита это только полдела, еще нужен дом и хорошее место для него, а потом кровати и шкуры туда, и теперь однодневное устанавливание купола кажется детским лепетом.       Они с девушкой находят неплохую поляну со скалой, что будет загораживать дом от ветра хотя бы с одной стороны, неподалеку родник и скопление съедобных ягод, еще и недалеко от дороги, место, на скромный взгляд Атрея, действительно замечательное. А судя по устрашающему блеску глаз девушки в сторону какого-то мха, ей нравится здесь тоже.       Еще пару месяцев уходит на стены и пол дома, после идет укладывание крыши, с которой он пару раз сваливается, не удержавшись. Рядом занимает место пристройка для заготовленных дров, а в комнате появляются подпол и кострище. Поначалу приходится даже просить у отца топор, который до сих пор тяжеловат для его взрослого, но тощего тела. Дни сменяются один за одним, другие лишь задания, а ритм установился плотный и нетерпящий даже лишней минуты отдыха, иначе они рисковали провозиться с домом гораздо дольше.       Он чувствует себя любовно и почти добровольно загнанной лошадью, а девушке едва ли легче — ей приходится таскать и засушивать целые тюки травы, — которую должной высоты нужно было еще найти, — определяет что и из какого дерева должно быть, чтобы заклинания хорошо вписались, по крошечным подсказкам Фрейи делает подобие хороших условий в сильно ограниченном участке, как масштабное заклинание травницы, но для грядок, плетет корзины, опутывает еще одним уровнем защиты уже сам дом и аккуратно, но долго выделывает, вымачивает шкуры как-то по-своему, чтобы те не были жесткими и не оставляли в себе насекомых, приобретенных животными еще при жизни.       Не зря отец выставил именно это условие, ведь не так Атрей себе представлял все… это. Должно же быть хотя бы чуточку легче, разве нет? И ведь помощи можно не ждать — отец ясно дал понять о том, что все они должны сделать самостоятельно, да бог и сам не стал бы просить об этом — слишком хотелось показать плоды трудов и доказать свою взрослость.       Он даже не сразу верит в происходящее, когда видит полностью завершенный дом, ходит недоверчиво по комнате, осторожно вслушиваясь в свои шаги и ветер, чтобы тот не продувал стены. В самом помещении тускло и неуютно, но вот он приносит шкуры, складывает костер, не зажигая его, девушка расставляет, развешивает, ставит все свои травы, склянки, ступку, под его недоумевающим взглядом вносит глиняный горшок с каким-то душистым растением, свое место занимают короба с крупами, — за время строительства в хороших условиях Священного леса выросло много нужного, — деревянная посуда на полках, белые свечи в метре от потолка, — и дом приобретает завершенный, приятный глазу вид.       Атрей задерживает дыхание, крепко сжимая руку девушки, пока они ждут вердикта от отца, который тянет скорее для вида, чем реально задумываясь, и, наконец, скупо кивает. Она кидается на Старшего с объятьями, как можно сильнее стискивая этого неприступного человека, бог в ответ едва заметно дергает бровью, неловко похлопывая, теперь уже, невестку по спине. Мимир задорно смеется, кажется, говорит, что давно знал все, а брат просто не хотел замечать очевидного. Атрей широко улыбается и позволяет себе обнять отца и девушку вместе.       Около недели пролетает совершенно мимо него, ей вслед машут ощущение двойственности и полуосознанное счастье, в себя он приходит, вздрагивая, только когда за три дня до свадебного обряда, ведьма дает от ворот Священного леса ему поворот, мол, видеть невесту Атрею, как жениху, не положено. И он, будто с каменной плитой на плечах идет обратно, хмурясь, и только тогда вспоминает, что обязан волноваться. И, честно говоря, лучше бы не делал этого, ведь с каждой минутой иррациональный испуг, вперемешку с щедро плеснутой растерянностью и каплей смущения грозятся подгрести его под собой, потому в дом отца их с отцом дом бог входит на трясущихся ногах и, скорее всего, выражением благоговейного ужаса на лице.       Пребывая мыслями где-то в Муспельхейме, точно не ближе, он слушает Мимира, вещавшего о свадьбе с пониманием и смехом, связанным со смешными случаями на них, старец пытается растормошить и отвлечь оторопевшего братца, что выходит не слишком-то и успешно. Отец не был, — и никогда бы не стал, скажем честно, — помощником в делах советов и может разве что с едва видимым даже для знающих людей беспокойством взирать на Атрея.       Но это не продолжалось вечно. В назначенный день бог подрывается ни свет ни заря, нетерпеливо меряет пол в доме шагами, а потом, видя, как забеспокоился во сне голова, уходит на улицу, уже там наматывая круги около строения, между деревьев, валунов, как никогда пристально разглядывает под ногами травинки, сухие иголочки, вслушивается в каждый шорох, треск, скрежет только-только просыпающегося леса. Чтобы не бездельничать как-то больше по привычке собирает хвороста, просто для отвлечения внимания.       Возвратившись домой, проглатывает, не чувствуя вкуса и почти не жуя, мясо со вчерашнего ужина. И вот, наконец, с внутренним трепетом наряжается в подарок гномов — красивую, расписанную лиственными узорами тунику. Медленно, через силу, бог оставляет лук дома прислоненным к стене, но вскоре придется его забрать и перенести в их с девушкой дом, как бы не хотел он остаться здесь.       В пути звенящая тишина, хоть и вокруг них наполненный жизнью мир, но Атрею все равно чудится мертвенное бездействие. Даже Мимир проникнулся напряженностью, не вставляя и слова. Бог нервно трет свободное от татуировок предплечье — то место, куда будет нанесен магический рисунок, соединяющий жизни молодоженов, потому свадьба одна и на всю жизнь.       В конце концов он выдыхает, решая себя отвлечь. Интересно, а мама после видения была рада тому, на ком он женится? Наверное да. Это все же мама. Зато самым упрямым и «невнимательным» оказался отец, по факту, узнав обо всем самым последним, — право слово, он гномам о своих намерениях рассказал раньше, чем родителю. Теперь Атрей чувствует отчасти вину, а вроде отец и сам не пытался ничего ни узнать, ни понять.       Его раздумья заканчиваются, когда перед глазами предстают ворота к Священному лесу и гномы, спорящие о том, на правильное ли они вообще пришли место. Перепалка с каждой секундой набирает обороты, уже переходя на личности, потому бог поспешно унимает гостей.       Синдри при виде него восторженно говорит, что богу к лицу праздничная одежда, но тихо замечает, что больше всего ему идут радостно блестящие глаза. Атрей смущенно утыкается в землю взглядом, а по ощущениям уши полыхают не хуже отцовской ярости. Брок не сдерживает саркастического замечания, что сразу приводит его в чувства.       Уже всем скопом они входят во владения Фрейи, где их встречает хозяйка, ведет по тропинке, как их с отцом тогда, кажется, много веков назад. Атрей осматривается, будто впервые, глаз цепляет что-то едва-едва изменившееся, возможно, взгляд не с роста вполовину меньше отцовского, но почти равного, выше родительского плеча.       Их встречает волчье семейство, — чему бог совершенно не удивлен, приветственно кивая животным, — и стол с чашей и кинжалом на нем. Богиня встает за него, Атрей напротив и справа и видит девушку, выходящую сзади дома-черепахи. Ее руки освобождены от привычных ему ярких лент и до побеления пальцев в волнении сжимают длинную юбку торжественного платья, волосы кажутся короткими из-за того, что вплетены в венок из насыщенно-синих васильков, а вокруг нее плещется почти ощутимое кожей счастье.       Она с бесшумностью, присущей ей, замирает по его левую руку. Их пальцы чуть соприкасаются, и Атрей с совершенно детской мыслью «жена она его будущая или нет?» бережно обхватывает своей мозолистой ладонью ее хрупкую и невесомую. В ушах приятно стучит пульс, заглушая все посторонние звуки, хотя он мог бы поклясться, что за спиной со слезами на глазах причитает Синдри, а ему что-то весело отвечает старец, покачиваясь в руке у отца.       Ведьма начинает говорить зычным, приятным голосом, с нежностью смотря на почти-супругов, передает в руки Атрея чашу с пряным раствором в ней и нож, призывая сказать клятву. Бог клянется с легкой улыбкой, немного запинаясь, но от всего любящего сердца, в конце проводя лезвием по ладони и сцеживая красные капли в жидкость. Девушка начинает «говорить», когда кровь заканчивает течь, но не забирает ни емкость, ни кинжал, потому что не сможет жестикулировать. Глаза-льдинки улавливают дерганные движения и смущенную улыбку, а уши — тихий перевод Мимира и птичью песню где-то вдалеке. Девушка рассекает кожу, тоже внося свой вклад в обряд.       Под тихую и старую, как все Семь Миров песню, они совсем немного отпивают из чаши и точными мазками этой же жидкостью наносят друг другу татуировки, те едва мерцают, принимая данные клятвы и соединяют тянущиеся навстречу души.       Как сквозь толщу воды доносятся поздравления, перед глазами широкая улыбка, — точная копия его собственной. Вот и все. Их теперь не разлучить, не разрушить связь, не забудет сердце о втором таком же — трепетном и всегда ждущем встречи. Сейчас им можно только соединится лбами, держась за руки..       Но когда все отворачиваются, идя в дом-черепаху на празднество и оставляя молодоженов за спинами, бог позволяет себе склонится над родным бледным предплечьем со следами краски и крови, легко касается губами руки, прикрыв веки. И через секунду, пока на них не обернулись, подгоняя, выпрямляется и утягивает за собой девушку с розовыми щеками. Атрей смотрит себе за плечо на веснушчатое лицо жены: — Теперь уж насовсем, правда, Уна?