Этюды в городалийских тонах

«Прежде, чем я продолжу рассказ и опишу гений г-на Васильева в таких красках, каковых он более чем заслуживает, - медленно, противостоя мерному покачиванию вагона, вывел карандашом в записной книжке доктор Шуйский, - мне следует добавить еще несколько слов к портрету Петра Петровича. Когда мы только съехались, наша квартира на Фонтанке напоминала скверный санаторий. Я много спал и показывался на улице исключительно из-за необходимости гулять с подобранным мною песиком, которому я никак не мог выбрать имени, а Петр Петрович, не находя интересного дела, от скуки мог часами неподвижно лежать на диване. Мы даже почти не разговаривали – я, памятуя слова соседа о его «пороках», не решался начинать беседу, а он сам по большей части меня будто бы не замечал и грезил о чем-то своем, иногда куря трубку. Признаться, я поначалу обманулся оцепенением, что как абсентовая томность владело Петром Петровичем. Тем удивительнее для меня было его преображение, когда в его жизни наконец-то появился некий Вызов. Он разом превратился в ярчайшее воплощение кипучей энергии, какое только может породить наша блестящая столица. Работа с Пироговым сделала меня чрезвычайно легким на подъем, но занятый делом Петр Васильев был еще легче; он становился подобен резкому, неукротимому ветру с Финского залива». Устав писать, Александр посмотрел на сидящего напротив Васильева. Тот с громким шелестом перевернул страницу свежей газеты, купленной на станции. Притулившийся к его боку Блинчик поднял морду и принюхался к нижнему краю листа. - Нет, этакие глупости мне не интересны, - категорически заявил Петр, обращаясь к псу. – А впрочем, отчего бы нам не повеселить Александра Петровича? Послушайте, доктор, - сказал он, бросил взгляд на спутника, дабы убедиться, что ему внимают, и прочел: - В селе Андрейково Никулинской волости нашего Тверского уезда учительница церковно-приходской школы как-то вечером читала вслух сборник стихов античных поэтов. Тут же рядом, в кухне, находилась старуха, сторожиха этой школы, у которой как раз в то время болели зубы. Увлекшись чтением, учительница громко произносила сложные строки, подчас изобилующие неясными для русского уха оборотами. Старуха внимательно вслушивалась в совершенно непонятные ей слова с уверенностью, что учительница «заговаривает» ей зубы, так как она только что жаловалась на зубную боль. Каково же было недоумение учительницы, когда через некоторое время старуха вошла в комнату и со слезами начала благодарить ее: «Помогло, голубушка… Помогло, дорогая… Век Богу буду молиться». Шуйский, позабавленный историей, хохотнул. Петр Петрович педантично дочел: - Несмотря на серьезные разуверения учительницы, что это простая случайность, что стихи не имеют никакого отношения к зубной боли, на следующий день слава о новой «заговорщице» разнеслась по всему селу. Немедленно же две бабы, плача, просили помочь – «заговорить», обещая отблагодарить подарочком – принести курочку, яичек. Чрезвычайная серьезность, с которой компаньон читал статью, заставила новость звучать еще абсурднее. Не сдержавшись, Александр рассмеялся. - Какие нелепые мотивы порою владеют людьми! – поразился он. - Мотивы-то чаще всего банальны донельзя, - возразил Васильев. – Но как порой изобретательно люди с ними обходятся, вот что удивительно! Однажды мне довелось расследовать дело о краже лесов с Исаакиевского собора. - Лесов с Исаакиевского?! – изумился доктор. – Кому хватило дерзости обокрасть собор на строительные леса? - Двум весьма достойным джентльменам, - невозмутимо ответил Петр Петрович, - подданным английской короны. Причем они были абсолютно уверены, что действуют в рамках закона, и даже имели купчую. - Так они стали жертвами мошенничества? – уточнил Александр. – Но каким образом их так провели? Васильев сдержанно усмехнулся: - Пришел важный господин, граф, и пожелал осмотреть постройки. Подрядчик показал ему все. Его сиятельству так понравилось, как проведены ремонтные работы, что он пообещал привести завтра заграничных гостей, показать им успехи русских мастеров. И действительно, явился с двумя англичанами и лично провел их по лесам. А на следующий день, рассвести еще толком не успело, к собору подъехали подводы, леса увезли, а граф как в воду канул. - Я одного не могу понять, - смущенно признался Шуйский, - на кой черт этим англичанам понадобились строительные леса? - Ну как же, - Петр Петрович весело сверкнул глазами: - Это же леса с самого Исаакиевского! Остаток пути до Москвы прошел безмолвно: Васильев взахлеб читал газеты, которые покупал на каждой станции, доктор, не желая ему мешать, то посматривал в окно, то гладил Блинчика, перебравшегося к нему на сиденье, когда он перекусывал взятыми в вагоне-ресторане бутербродами, то писал под желтым светом купейной лампы. Спать не хотелось, но усталость давала о себе знать – подходящего настроения, чтобы записать их с Петром Петровичем разговоры о дедукции и наблюдательности, не было, и он до поры набрасывал заметки непосредственно об их первом совместном деле. Сочинять в дороге было не слишком удобно, поэтому у него выходило нечто отрывистое и сжатое – черновик, которому еще только предстояло дополниться описаниями и его наблюдениями и только тогда стать подлинным текстом. «Однажды к г-ну Васильеву пришел какой-то человек. Мне сразу бросились в глаза его воспаленные, красные глаза (перефразировать) и странное, какое-то отчаянно решительное выражение лица. Я хотел уйти, но мой сосед настоял, чтобы я остался. - Это доктор Шуйский, - сказал он посетителю. – При нем можно говорить свободно. - Я к вам, ваше благородие, пришел, потому что вы помогли моему знакомцу, когда тот чуть не пропал, - тщательно подбирая слова, начал тот. - Матти Импоннену? – уточнил Петр Петрович и, видя конфуз гостя, снисходительно добавил на понятном ему языке: - Ты его знаешь под именем Митьки Японина. Визитер, выпучив глаза, вскинулся: - Точно, барин! Он! Я еще голову ломал, почему он японин, ежели он чухонец! Да как только вы это открыли? Петр Петрович небрежно пожал плечами: - Глаз наметан, голубчик. Наверное, ему, человеку, чтущему логику и здравый смысл и чуждому всякого мистицизма, не понравилось выражение суеверного восторга, которое появилось у мужика на лице, а может, он хотел уберечь его от ожидания сплошных чудес, потому что все-таки разъяснил: - Ты, милейший, умылся и причесался перед приходом, чтоб прилично выглядеть, а участок на шее, прямо на границе с челюстью, пропустил. Серый развод, мыло с чем-то еще. Спешил – быстро глянул на себя в зеркало, не заметил и ушел. А мне с дивана было прекрасно видно, когда стоял. Далее, шляпа. Такие клеенчатые цилиндры дешевы. Их носят многие мужчины, но постоянно класть туда мелкий инструмент, чтобы остались вмятины, станет только тот, кому за работой особенно и некуда деть вещи. Наконец, глаза. Думаю, доктор Шуйский со мной согласится: кроме возможных слез из-за несчастья тут имеет место воспаление. Болезнь или зловредное воздействие? Вкупе с иными признаками, думаю, второе. Вывод: ты трубочист. Я кроме Матти трубочистов не знаю. К нашему удивлению, гость вдруг повалился перед Петром Петровичем на колени и стал умолять так же посмотреть на его сына, чтобы доказать, что тот не убивал». Вновь устав писать, Александр решил попытать счастья и узнать у компаньона, что тот думает о нынешнем деле: - Петр Петрович, вы, наверное, еще в Петербурге выстроили какую-нибудь гипотезу насчет нашего… исчезнувшего эрудита. «Неплохое название, - подумал он, - надо запомнить». - Как обычно, - просто согласился Васильев. – Не люблю судить, не зная деталей, но я почти уверен, что чутье господина архивариуса не обманывает, и дело действительно в архиве. Он не зря еще с екатерининских времен помещается в Кремле; если вам нужны художественные аналогии для рассказа, там хранится вся Россия. От государственных земель на много гектаров до самой захудалой дачки – с планами, картами и экономическими примечаниями обо всем, что можно описать на бумаге. - Вы думаете, этот Шичиков все-таки что-то украл? – уточнил доктор. - Эта версия имеет основания, - уклончиво ответил ему компаньон. – Я навел перед отъездом справки. Одно сведущее лицо подтвердило слова господина Яхромского: некоторые документы имеют значительную ценность сами по себе, подобно историческим актам. Едва ли об этом где-нибудь когда-нибудь открыто скажут (и вы не говорите), но Москва – это все же не простой губернский город, а Первопрестольная столица, и к трагическому своему сожжению она готовилась не хуже, чем великие цари прошлого. У Александра, как с ним всегда бывало при соприкосновении со страшной тайной, пробежали по спине мурашки. А Петр Петрович, подавшись к нему и понизив голос, продолжал: - Незадолго до Пожара последовало тайное распоряжение, предписывающее вывезти в безопасное место ценные бумаги. Москва хранит в своих архивах секретнейшие документы министерств и династии. И Межевой архив, как мне сказали, получил тогда наибольшее число подвод. Уж кто-кто, а сотрудники архива об этом прекрасно знают. Но, разумеется, хранят это предание в такой же тайне, как все остальное. - И нас вместо полиции тоже пригласили из-за этого? – зачем-то тоже понизив голос, спросил Шуйский. - Пока не прибудем на место – не узнаем. И Петр снова уткнулся в газету. «Все, - подумал доктор, - больше ничего не скажет». К счастью, долго томиться в нетерпении не пришлось: наутро поезд прибыл в Москву. Позавтракали в гостинице. Верный себе, Петр Петрович поел наскоро, зато кофе пил долго – сразу несколько чашек подряд. Взгляд у него при этом был задумчиво-мечтательный, обращенный в какие-то неведомые дебри нитяного переплета скатерти. - Что ж, - встрепенулся он, когда они выпили кофейник до дна, - мы подкрепили наши силы, не будем терять времени. Я намерен отправить господину Яхромскому записку, что мы прибыли, остановились в этой гостинице и готовы встретиться с ним за обедом или вечером, как ему будет угодно. Надеюсь, Дмитрий Юрьевич сможет увидеться с нами уже после полудня. Судя по всему, человек он толковый и не зря занимает свой пост. Не припомню, чтобы хоть кто-нибудь до него прилагал к письму список адресов, по которым можно найти всех упомянутых – кроме, разумеется, пропавшего. - Вы хотите нанести визит хозяину комнаты? – догадался доктор. - Да, дорогой Александр Петрович. Вы, если хотите, поезжайте со мной. А если устали, так встретимся с вами за обедом, - Васильев говорил спокойно и невозмутимо, но Шуйскому было прекрасно известно, что он будет рад его компании. - Я поеду с вами, - сообщил он. - Замечательно! – Петр Петрович энергично поднялся из-за стола. – А Блинчику, я думаю, мы можем дать отдых. - Да уж, - согласился Александр, - он так мужественно выдержал долгую дорогу. Я опасался, что он будет скулить. - Он как вы, Шуйский, - заметил Васильев. – С виду безобидный домосед, а на деле же неутомимый храбрец. - Вы мне льстите, - смущенно улыбнулся доктор. - Если только вы считаете, что лучшая лесть – это откровенность, друг мой, - невозмутимо заявил Петр Петрович. Отправив с гостиничным посыльным записку для архивариуса, они взяли пролетку и назвали извозчику адрес господина Можайкова. В письме не значилось, домашний адрес указан или нет; как оказалось, в этом не было необходимости, потому что букинистическую лавку предприимчивый хозяин открыл в собственном доме: на первом этаже помещался магазин, на втором жилые комнаты. Над дверями пестрела недавно обновленная вывеска: «Можайков и Ко. Книги, атласы, учебные пособия». Петр Петрович первым вошел в лавку. Доктор, еще не выйдя из-за его спины, услышал отчетливо простуженный голос: - Утро доброе, сударь. Желаете книжечку? - Нет, мне нужен господин Можайков, - ответил Васильев. - Я Можайков, - настороженно ответил хозяин, и Александр, наконец, увидел довольно приятного на вид седоватого человека с окладистой, ухоженной бородой. Тот тоже обратил внимание на второго гостя и приветственно кивнул, смутившись еще больше. - Меня зовут Петр Васильев. Господин Яхромский нанял меня для розыска вашего квартиранта, - представился Петр. Лицо Можайкова посветлело: - Не оставил-таки Дмитрий Юрьевич этого дела! Рад, чрезвычайно рад, господин Васильев… В наше время при полном безразличии полицейских только на частный сыск и приходится рассчитывать. Как вас, простите, по батюшке? Я, знаете, не привык знаться без отчества, мне это как-то дико. - Петр Петрович, - ответил Васильев и добавил: - А это доктор Шуйский. Александр Петрович. Мой бессменный помощник в расследованиях. Александр выступил немного вперед. Хозяин раскланялся и с ним, а после предложил: - Чайку, может быть? Шуйский уже хотел вежливо отказаться и сказать, что они только что пили кофе, но компаньон, словно предвидев его ответ, незаметно пихнул его острым локтем. - С удовольствием, - улыбнулся Петр. – Чай – первое дело. Господин Можайков, приосанившись, пообещал им отличного китайского и с извинениями, что никак не дойдут руки провести звонок, отошел на кухню отдать распоряжения. Доктор удивленно посмотрел на друга: - Вы же не любитель чая. - В Москве напоить гостей чаем – главнейший знак гостеприимства, - пояснил Васильев. – Давайте уважим хозяина, не то он сочтет нас высокомерными и, чего доброго, от раздражения забудет какую-нибудь важную деталь. - Никитишна скоро подаст, - вернувшись, сообщил Можайков. - Мы как раз успеем осмотреть комнату, если позволите, - заметил Петр Петрович. - Всенепременнейше, - ответил хозяин и указал обеими ладонями на лестницу: - Вот сюда, пожалуйста, а дальше налево. Там единственная дверь. Вот ключ. Комната Шичикова оказалась небольшим, заурядным помещением. Меблировка была скромной, но отнюдь не скудной – кровать в углу, стол у окна, подле него стул, у двери вместо шкафа пара крючков для платья, рядом умывальник с крохотной полочкой под принадлежности и небольшим зеркалом, а под ним импровизированная раковина – таз, поставленный на табурет. В одном из углов располагались иконы с маленькой лампадкой. Пройдя к окну, Шуйский увидел на столе пухлый псалтырь и карманную книжечку-молитвослов. - Что вы можете сказать, глядя на это? – поинтересовался Петр у него из-за спины. - Это комната набожного человека, - озвучил мысль доктор. - И этот человек – отнюдь не бывший жилец, - заметил Васильев. – Видите пыль на книжках? У человека церковного такое невозможно. Утренняя молитва, вечерняя, каноны к исповеди или причастию – он открывает молитвослов каждый день, а то и носит его с собой. Значит, это вещи хозяина. Он постарался, обустраивая комнату согласно своим представлениям о гостеприимстве и о том, что нужно человеку. Теперь давайте поищем, какие следы оставил Шичиков. Сказав это, Петр Петрович зажег лампу и принялся изучать комнату, осматривая буквально каждую щель, заглядывая в промежутки между полом и мебелью, ее задними стенками и стеной. Александр, не зная, чем может ему помочь, отошел к двери и ждал. Компаньон, как это иногда с ним бывало в момент глубокого увлечения, принялся бормотать себе под нос. - Тут царапины, а тут продавлено; поверхностно и остро, - комментировал он, елозя по столу и постоянно переставляя лампу, - а это что? Э, нет, это не перо! Хм… Вот славное пятно – все просто и понятно. Еще одно… Ах, неудобная тара… - Благословенны старые, рассохшиеся столы! – объявил он, наконец, и посмотрел на спутника: - Вы, наверное, уже утомились, Александр Петрович? - Это стояние того стоило, - примирительно откликнулся Шуйский. – Вы, кажется, довольны. - Не то слово доволен, друг мой, - подтвердил Васильев. – Эта комната просто кладезь информации. Но я еще не осмотрел печки. - Что вы надеетесь найти в углях и пепле? – удивился доктор, наблюдая, как компаньон, опустившись на колени перед грубой чугункой, напоминающей перевернутый ящик, светит себе лампой так и этак, под разным углом наклоняя голову. - Не поверите, Шуйский, - отозвался Петр, чуть прикрыв рот рукой, - тут кое-что не догорело. - Вам нужен пинцет? – насторожившись, спросил Александр. - Кусочек по краям слишком хрупкий, - осторожно отстранившись от печи, возразил Васильев. – Боюсь, он рассыплется, если мы попытаемся его достать. Я заметил его по чистой случайности, когда выдохнул прямо в печь, и мой выдох смел легкие хлопья пепла, что лежали сверху. Видимо, эту бумагу сжигали не саму по себе, а просто бросили к горящим углям. Или, вернее, догорающим, потому что оставшийся кусочек попал в лишенную жара часть печи. Остатки прогоревшей бумаги разбили, а этот край из-за ворошения кочергой накрыли уже остывшие, почти эфемерные частицы пепла, и его не заметили. Там еще можно разобрать какое-то слово. Начальная буква или две подпалены, но если пристально вглядеться, можно различить очертания. Повяжите платок на рот, чтобы случайное движение воздуха ничего не сбило, и очень медленно и аккуратно идите сюда. Мне нужно ваше мнение. Петр Петрович и себе сделал импровизированную повязку. Вдвоем они подсели к печи. Васильев аккуратно указал своим длинным пальцем, куда смотреть, а после поднял лампу над их головами так, чтобы свет падал, куда нужно. Александр увидел клочок желтоватой бумаги, лежащий по отношению к ним вверх ногами. Прищурившись, он с некоторыми усилиями разобрал середину «глов А.» Окончание сгорело. Закоптившуюся начальную часть едва можно было разглядеть. Ему показалось, что там есть три вертикальные линии. Васильев тронул его за плечо. Переглянувшись, они солидарно отпрянули и стянули платки. - Ну, что? – поинтересовался Петр. - Первая вроде бы «ш» или «щ», а маленькую никак не различить. - Похоже, - согласился Васильев. – Например, Щеглов. Но нельзя исключать также «ж», «т», «д», «м» и «ф». При написании эти буквы также дают три линии. Для уверенности я бы еще включил в этот список «а», «н» и «п» - некоторые люди выписывают такие большие вензеля, что завитушка вполне сойдет за третью вертикаль. - Как много вариантов, - заметил Александр. – Как мы их проверим? - Это не так уж и сложно, - ответил Петр Петрович, поднимаясь. – Мы попросим господина Яхромского изучить карточки в архиве и дать нам справку по всем именам, где фамилия начинается на эти буквы, кончается на «глов», а имя начинается с «а». Какие-то буквы не дадут такого сочетания, какие-то подойдут. В любом случае, это сузит круг поиска. - Но имен все равно будет много, - возразил Шуйский, представив, сколько же в России живет одних только «А. Щегловых». - Безусловно, - согласился Петр. – Поэтому давайте узнаем как можно больше о нашей пропаже. Господин Можайков должен дополнить картину. Хозяин лавки за чашкой чая рассказал о своем квартиранте немного: - Что сказать, хороший был человек Павел Дмитрич. Года два он у меня квартировал. Платил исправно, вел себя тихо. В гостях у него никто никогда не бывал, да и сам он, кажется, если и уходил куда, то только на службу. Но ежели встречал меня, всегда здоровался, с праздниками поздравлял… - А в каких отношениях он был с вашими домашними? – спросил Васильев. - С Никитишной, понятно, он общался меньше, но тоже приветливо, - ответил Можайков, - а больше в доме никого нет. Жены, царство ей небесное, пятый год как не стало. Сын со мною не живет; он священник и служит в Можайске. Отец Николай, - с оттенком гордости сообщил он. – Пастырский долг не дает ему часто ездить в Москву. Но мы тут, слава Богу, справляемся. Жаль только Павла Дмитрича, такой был человек… Тоже, как я, книголюб. Токмо я, признаться, за все подряд хватаюсь, а он все больше стариною увлекался. Постоянно у меня книги покупал. - У него была большая коллекция? – уточнил Петр. - У, - оживился хозяин, - он у меня за эти годы, по меньшей мере, томов сто в свою комнатку приобрел. Сколько у него в родительском доме, представить не могу. Он говорил, увлекся книгами еще с лицейских времен. Ума не приложу, куда они все делись. - Может быть, он перенес их по частям? – предположил Александр. - В том-то и дело, доктор, что ничего он не выносил! – воскликнул Можайков. – Я с утра до вечера в лавке, а Павел Дмитрич с вечера до утра комнаты не покидал! - Но вы ведь ходите в церковь, - заметил Васильев. Хозяин ничуть не удивился этому наблюдению, считая, по-видимому, хождение в церковь нормой жизни: - Хожу. Но в рабочие дни меня подменяет сын компаньона, а в воскресные, когда лавка закрыта, та дверь тоже заперта, и мы все ходим через кухню в соседний переулок. Не мог Павел Дмитрич пройти мимо Аркашки и Никитишны, чтоб они его не увидали! - Но ведь Никитишна ходит за покупками, за водой… - настоял Петр Петрович. – Отчего вы так уверены? - Воду нам возит водовоз, - объяснил Можайков. – Стирать я даю приходящей девушке, она как прачка обслуживает несколько домов. У Никитишны от долгой ходьбы начинается сильная ломота в ногах, она ходит за покупками раз в неделю по субботам. Ходит она для дешевизны на базар, то бишь очень рано; Павел Дмитрич в это время еще спит. А если б и проснулся, я бы это непременно услышал, потому как встаю в половине шестого утра, чтобы до завтрака помолиться без спешки. Когда бы ему унести столько книг? - Действительно, - согласился Васильев и, сделав глоток чая, уточнил: - А когда же ваш квартирант исчез сам? - В воскресенье, - ответил хозяин. – Я по обыкновению встал и хотел читать последование к причастию, но понял, что совершенно болен. Спустился вниз попить воды и вернулся в комнату. Никитишна еще спала. Я тоже было задремал, но вдруг услышал шаги и проснулся. Спросонья подумал, что это Никитишна встала, и хотел ей крикнуть, чтоб принесла мне чаю с медом, но потом понял, что это Павел Дмитрич, и смолчал. «Вот, - думаю, - и сосед в храм сподобился, а я по малодушию остался. Может, и болезнь бы сошла, как наваждение». - Значит, Павел Дмитриевич вышел из комнаты, ушел, и больше вы его не видели? – уточнил Васильев. - Точно так, Петр Петрович. Ключ оставил в двери. - Боюсь, в таком случае я вынужден сообщить вам удручающую разгадку, - сказал Петр. – Коллекции в комнате никогда и не было. Шичиков сжигал книги. Господин Можайков, поперхнувшись, поспешно поставил чашку на стол и переспросил: - Как – сжигал? - Это единственное разумное объяснение, - заметил Петр Петрович. – Ваш квартирант выбирал исключительно старые книги. - Особенно прошлого века, - глухо добавил хозяин. - И вы, очевидно, не бывали в его комнате, и Никитишна тоже. - Ключ был только у него. - Комната вполне могла бы вместить такое количество книг, мебели там немного, - продолжил Васильев, - но их там не оказалось, и вынести заблаговременно их тоже не могли. Между тем, стол испещрен отметинами, как будто на нем что-то резали лезвием, притом в темное время, потому что от лампы на столешнице остались пятна и царапины – ее часто отодвигали в сторону, чтобы не мешала. Очевидно, что на столе проводились какие-то работы, но что могло быть материалом? Александру было жалко смотреть на лицо хозяина – господин Можайков побледнел от потрясения, как-то беспомощно вскинул брови… Право слово, Петр Петрович мог бы быть деликатней! Доктор точно знал, что его порывистый, с виду холодный компаньон на это способен – он не раз удивлял его невероятной тактичностью, когда имел дело с утонченными людьми. - Что бы он ни делал с книгами, их старость определенно имела какое-то значение, - заметил тем временем Петр. – Вы не припомните, издания каких годов он брал чаще всего? - Допожарные, - припомнил Можайков. – Нет, намеренно искал книги начала века или старше. - А из тех, что были изданы после 1812 года? – уточнил Васильев. - Те, что мне казались самыми неказистыми, - вдруг признался хозяин и нахмурился: - Я-то думал, я, любитель, не понимаю, не могу знать подлинной цены… А это был обман! - Он за свой обман ответит сполна, - пообещал Петр Петрович. - Ответит, - согласился Можайков, посмотрев на висящую на стене икону. - Теперь дело мне совершенно ясно, - сказал Петр, когда они попрощались с хозяином и двинулись по улице, рассчитывая наткнуться на свободного извозчика. – Но нам еще многое предстоит сделать, чтобы его окончить. - Вы уже придумали, как найти Шичикова? – изумился Шуйский и от удивления даже забыл, что был недоволен компаньоном. - Лучше, Александр Петрович, - с гордым довольством ответил Петр Петрович. – Я придумал, как его остановить.