Хватит

      Как-то раз, когда Ацуши еще жила в приюте, ей поручили вымыть все коридоры этажа.       Естественно, за один вечер она не успела справиться, и до самой ночи драила протоптанные доски, от которых, когда она мочила их холодной водой, начинало нести противной сыростью, поднималась пыль, оседая на волосах, одежде и лице. То и дело она, сосредоточенная на деле, облизывала пересохшие губы, и тогда во рту появлялся неприятный привкус, становилось тошно.       Воспитатель, или, вернее сказать, надзиратель, изредка проходя мимо девочки, бросал ей обидные замечания, а иногда останавливался, чтобы посмотреть, как она перетаскивает железное ведро с одного места на другое, от усилий становясь красной и злой.       На душе тогда становилось обидно, было безумно жалко саму себя.       Собирая вбок сморщившимися пальцами мокрую от пота челку, Ацуши выглянула в окно. За ним уже давно потемнело, была красивая и наверняка холодная ясная ночь, от вида которой сердце вдруг протяжно завыло, взывая к справедливости и требуя свободы. Свет луны упал на лицо девочки, на миг слепя глаза, и тут начало происходить странное…       Такое с маленькой Накаджимой происходило впервые: каждый мускул, нервы, даже, казалось, душа вдруг накалились до предела. Такая безумная тоска и обида вдруг выплеснулись наружу, распаляя тело и…       Дальше все происходило как во сне: слышались крики, как сквозь вату — далеко, далеко, будто из другого мира, какой-то грохот, было больно.       Наутро она проснулась в лазарете. Девочка разлепила глаза, сначала не понимая, что произошло и где она находится. Ударил яркий свет, отражавшийся от белых стен, тем самым усиливаясь многократно, ей в голову вдруг пришло воспоминание о ясной ночи, обещавшей ясный день. Ацуши завертелась в постели, ища глазами хоть что-нибудь, что могло напомнить ей о произошедшем, что бы объяснило, как она оказалась в больничном крыле. Глаза наткнулись на часы — редкость в приюте — они показывали пол двенадцатого.       С того дня все изменилось…       Сначала от нее стали шарахаться дети, даже те немногие, с кем она общалась хотя бы немного чаще, чем с другими, затем воспитатели неожиданно стали относится к ней более настороженно и холодно.       Самым диким ей показалось то, что, не смотря на то, что приюту не хватало мест, ее переселили в отдельную комнату. Тогда она осталась одна окончательно.       Провалы в памяти со временем все учащались и учащались. Часто происходило так, что она попросту не могла вспомнить то, что происходило вчера…       Одним из таких провалов и стал сегодняшний день.       Вот она — сползает, царапая спину о колючую кладку какого-то помещения, лихорадочно соображая, что делать с кровоточащей ногой и как не завыть от нахлынувшей боли, а вот она — сама наносит молниеносные удары, а резь в ноге затухает за считанные секунды.       В такие моменты Ацуши была не собой. Еще с детства она с трудом старалась запоминать то, что с ней происходило в такие моменты, но не более того. Ни изменить ход событий, ни взять контроль над собой и над своим «зверем» она не могла. Это и страшило, и спасало ее в трудные минуты.       … Акутагава лежал на спине и тяжело дышал. Его Расемон остановил ее «лапу» с острыми когтями, готовыми разорвать его бледную шею, буквально в паре сантиметров. В этот момент девушка будто очнулась, вдруг ощутив каждой клеточкой тела леденящий ужас, охвативший ее с макушки и до самых ног. Страх за чуть не содеянное вмиг затмил и «тигра», и ее разум. — Акута-гава… — с запинкой произнесла она, стараясь не всхлипнуть.       Расемон все также крепко держал ее за руки, врезаясь своими лезвиями в плоть. Горячая кровь капнула на его черный плащ, вздымающийся вместе с его грудью вверх и вниз.       Он ничего не ответил, но пауза длилась недолго: Акутагава понял, что Ацуши уже не способна на бой — ее способность, так и не завершив начатое, испарилась в самый невыгодный для нее момент. Он вмиг оценил обстановку и ударил Расемоном по телу тигрицы, да так, что та отлетела к стене и безвольно упала на асфальт.       Рюноскэ Акутагава был не из тех, кто жалел слабых, и не из тех, у кого эмоции проявлялись в самый неподходящий момент, как например, у Накаджимы — полной его противоположности.       «Какая странная у нее сила», — думал Акутагава, медленно идя к своей жертве: «Она же совсем ей не подчиняется…». И все же именно она, та самая слабачка, из доброты взятая в ВДА, из жалости охраняемая Дазаем, чуть его не победила.       Ужасно саднила правая скула, на левой ноге парень уже не мог твердо стоять, а рука сильно кровоточила. Благодаря ей.       «Какой позор было бы проиграть…»       Акутагава подошел к Ацуши совсем вплотную: девушка мерно дышала — видно, была без сознания, — и имела видок не менее потрепанный, чем у него. Парень брезгливо оглядел ее худое тельце, разорванную офисную юбку, пропитанную кровью и грязью рубашку… Какая замечательная картина.       Носком ботинка он откинул белесую прядку волос — вот, то самое лицо которое часто снилось ему в «кошмарах». Что же в ней такого? Что, кроме ценной шкуры на черном рынке, нашли в этой никчемной девушке? — Я же говорил вам, что эти голубки здесь, — громко протянул насмешливый голос, до боли знакомый Акутагаве. — Дазай-сан… — ошеломленно протянул парень, и начал оглядываться, в поисках говорившего. — Где они, Дазай? — раздраженно протянул голос еще какого-то мужчины. — Только не говори, что мы зря тащились в такую даль, чтобы ничего не найти. — Да вот же они, — протянул Осаму совсем рядом с застывшем на месте парнем, — долго ждали?