отвес и красная нить на счастье

Новый год — время празднования и волшебства. По крайней мере, так говорится во всех рекламах кока-колы. И в это верят безоговорочно, как и в то, что Новый год — праздник семейный. Пышная елка, наполняющая дом свежим запахом хвои, украшенная игрушками и блестками, подмигивающая разноцветными лампочками, гирляндами, большие коробочки под ней, аккуратно упакованы в яркую оберточную бумагу и перевязанные тонкими красными ленточками. Из телевизора доносятся лучшие Новогодние песни и транслируются музыкальные шоу, семейные комедии и просто атмосферные фильмы. Однако, Чонин никогда не любил колу — эта газировка разъедала желудок и начисляла шесть ложек сахара на один стакан. Выпьешь немного — недельная норма сахара достигнута, еще и в бока откладывается. Кроме того, в углу тесной однушки красовалась далеко не пышная ель, а мелкое декоративное деревце, пахнущее разве что пластиком, небрежно украшенное, если это можно так назвать, парой блесток и уродливой звездой со слезающей краской на верхушке. О подарках и речи быть не может — весь бюджет небольшой семьи ушел на праздничный ужин и пару бутылок соджу, якчу, какого-то терпкого ликера и чонджу. Оценив ситуацию, Чонин приходит к выводу, что и в одиночестве он бы отлично справил этот праздник, объедаясь салатом (конечно же самым обычным, а не оливье, упаси Боже, там же майонеза больше, чем Ян за все свои восемнадцать лет съел), кутаясь в плед (потому что мерзнет он даже теплой весной) и тиская разве что хомячка, потому что на кота или собаку при его финансовом положении накопить парню не светит. Из раздумий его вырывают возгласы с кухни и громкие поздравления родичей, хотя до полуночи еще часа три, не меньше. Слегка раздраженный взгляд парня падает на самый что ни на есть праздничный стол в лучших традициях — жареная лапша, говяжьи ребрышки, рис под сладким соусом, салаты, блины с начинкой, оладьи, мясные рулеты (читать все вышеперечисленное как жир-жир-жир-о, салат-жир-жир), так это если еще не перечислять наличие напитков и предстоящий десерт. И, конечно же, к нему полагающиеся двоюродные и троюродные тети, дяди, бабушки и дедушки, которых Ян с роду не видал, но они про него знают на удивление много, но в то же время и ничего — задают классические вопросы, на подобии — «Как в школе? Как девушка? Как, нет еще девушки?! А нравится кто-то? Как, никто не нравится?! Ой, ну свои же люди, признавайся!» — и так по кругу, из года в год. Ничего не меняется, Чонин лишь усерднее глаза закатывает, не боясь, что они однажды не выкатятся обратно. Хоть перестанет пожирать взглядом эту чертову лапшу, так сладко пахнущую, так обильно стекающую маслом, так ее мать еще любезно ближе придвинула. Черт. — Вот, берите, тут еще картошечка, сама варила. О, помидорчики, берите, берите, сами выращивали. Чонини, возьми еще говядинки, — очередное материнское предложение парень, как можно вежливей, отклоняет — Возьми, возьми, а то совсем исхудал, — продолжает неугомонная женщина, оглядывая мизерную порцию сына за, вообще-то, пышным праздничным ужином, на что тот лишь усерднее ковыряется палочками в рисе, больно прикусывая внутреннюю сторону щеки, а то уголки губ неосознанно тянутся наверх. Словно он стал жертвой гипноза и на каждое «Боже, Чонин, ты чего так мало ешь?» или же «Кожа да кости весь, а таким пупсом раньше был!» его запрограммировали улыбаться как дамочка, которой сделали комплимент по поводу новой модной стрижки. Будто эти три сантиметра, которые она отрезала, заплатив занебесную сумму, заметны простому смертному. Будто эти несчастные триста грамм, которые Ян скинул за прошедшие две недели, действительно в корне изменили его внешний вид. Ни черта. Чониновых сил хватает лишь на вымученный кивок и короткое «Возьму потом», брошенное в материнскую сторону, игнорируя ее раздраженный взгляд. Сидеть за одним столом с родственниками — одно дело, а кушать перед ними — вот тут чониновы широкие взоры на жизнь находят свои границы, а-ля — «никогда и не при каких обстоятельствах», ведь начнут еще еды подкладывать и, конечно же, радоваться чужому набиранию массы. Не дай Бог, еще и десерт заставят скушать, а хуже сахара для Чонина является лишь его и без того уже достигнутый лимит калорий на день. Засунуть два пальца глубоко в рот, сцарапав при этом кожу костяшек об острый край клыков, желания нет совсем — парень хотел завязать с «чисткой», ведь подобные маневры точно на его здоровье позитивно не скажутся. Отчего тут тоже лимит — не больше двух раз в неделю. Остальные члены семьи негромко переговариваются и чуть косо поглядывают на парня, но разумеется на этом дело не задерживается — вскоре тема снова переходит к политике, как всегда бывает за столом, полным выпивших взрослых, недовольных своим государством. — Чонини, ну как, невеста уже появилась? — время блиц-опроса наступает с опустошением второй бутылки какого-то спиртного. — Да посмотри на него! Какая девушка поведется на такого щуплого, как он? Девушки же любят глазами! — кто вообще этот ачжосси и почему незадолго до этого обращался к Чонину «племяша»? — Вот-вот! А еще им нужен защитник и добытчик! — парень эту аджуму тоже впервые видит. — Настоящий мужчина! — Именно! Лиен, твой Чон что-то совсем хрупкий, аж подозрительно. — Он просто еще растет, — мать парирует хрипло и тихо, а от того еще более жалко, почти заставляя Чонина вставить свои никому не интересные пять копеек в разговор. — А может он, ну, из этих? — Ендже, что ты вообще такое говоришь?! Мой сын не педик! — Вообще-то, принято говорить гей или гомосексуалист, — бубнит не кто иной, как объект обсуждения, взглядом испепеляя несчастною горку разваренного риса. — Да какая разница, как этих извращенцев называть? — Вот-вот, только и делают, что в жопу долбятся! — Так, никаких разговоров о подобном за столом и тем более в моем доме! — Какое вам вообще есть дело до других людей? — Чонин умный парень, как бы, но языка за зубами держать не умеет и вместо того, чтобы молчать в тряпочку, он прикрывает глаза, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, жалея о том, что вообще вышел сегодня из комнаты. — Ты что их еще и защищать будешь?! — Успокойся, Енгук, мой Чонини не это имел в виду! — Даже если и это, то что? — видимо, от голодания у него начало не только сушить тело, но и атрофироваться мозг, ведь причина, по которой он пытается вести конструктивный диалог с пьяными, до жути консервативными родственниками, ему не понятна. А может, и нет ее вовсе? — Ишь, ты! Принялся педиков защищать?! — Лиен, приглядывай за ним, а то совсем потеряешь парня! — Вот-вот, станет одним из этих извращенцев! — По нему и видно! — Такой женоподобный! Тут и без того уже напряженный Чонин срывается — резко втягивает носом воздух, встает из-за стола и с громким хлопком закрывает за собой дверь своей комнаты, напоследок краем уха улавливает парочку недовольных комментариев. — Куда пошел?! А ну вернись, негодник! — Ты посмотри на него! У Чонина была от силы минута — в суматохе он кидает пару вещей в рюкзак, среди них — пачка сигарет, телефон, наушники, блокнот, горстка ненависти и застывшие горькие слезы в глазах, когда ему удается разобрать больше колких фраз, доносящихся с гостиной. Он задолбался каждый день выслушивать даже не взволнованные, скорей, укоризненные комментарии матери о его якобы впалых щеках, которые он мысленно проклинает минимум трижды ежедневно, слабовольном характере, женских повадках и хилом теле. Он, видите ли, не выглядит как настоящий мужчина для своих восемнадцати. Что вообще такое это размытое понятие «настоящего мужчины»? Да, он не играет в футбол, да, не оценивает девушек, словно они товар, и не пытается нагнуть все, что с грудью и движется (и вообще он пансексуал, что тут непонятного?). Задолбался слушать упреки и получать от отца лещей из-за того, что «ведет он себя как баба» и «как баба выглядит». Ну простите! Ему искренне жаль, что он единственный сын, что не мужественный и загонов у него больше, чем тестостерона в теле. Но получите, распишитесь, как говорится. Они тоже хороши — с чего ему стараться, если отдачи всегда ноль? Что бы он не делал — все всегда пересекается тем, как он выглядит. Хорошист и чуть ли не гений геометрии — «ты видел свои руки, на них же надавишь и сломаешь!». Примерный ребенок, ведет себя гораздо прилежней многих сверстников — «бесхребетный мальчишка!». Вообще тихо-мирно сидит, читает книги или делает домашнее задание — «да я в твоем возрасте уже столько всего повидал!». Все не так. Все всегда не так. Задолбало. От побоев со временем становится больно не только физически — по психике бьет не хуже. Он устал от непонимания, упреков, постоянных скандалов, а самое страшное — он ничего не может с этим поделать. Что в его силах? Как он их вразумит? Скажет — «Мам, пап, не ссорьтесь! Давайте жить дружно, не бейте меня больше, пожалуйста? Что же вы так рыдали, когда я чуть не умер от передоза снотворного? Для чего меня везли в больницу и откачивали?». Точно не для всего этого. Кроме того, то роковое больничное посещение все испортило в разы — противно белые кабинеты, стойкий запах медикаментов, микстур и «страшной» правды, доносящейся из уст врача. Подумаешь, цифра сорок пять на весах при росте в сто семьдесят два — проблема его была далеко не в этом, а в несдержанной, ошалелой улыбке на поллица при лицезрении отвеса. Сдал себя с потрохами, тут все и закрутилось. «Необходимо питание минимум четыре раза в день небольшими порциями.» «Следите, чтобы он подолгу не запирался в ванной комнате, особенно после еды.» «Кушать он должен не быстро и не медленно, контролируйте каждый прием пищи.» Чонин на это качал головой, скрещивая руки на груди, всем своим видом показывая, что никакая помощь ему не нужна. Он чувствует себя отлично. По приезду домой Ян впервые обрадовался, что легко отделался классическим лещом и выговором — «Ты мне это брось!» и «Никому не смей рассказывать!» — больно, да, щека горела, а в груди неприятно ныло от осознания, что родители взаправду хер клали на чониново физическое здоровье и на него в целом. Ну, хоть не стали контролировать и наседать — значит, ему все сошло с рук. Но факта, что его раскрыли по его же вине, никто не отменял. Да и в этой ситуации он был лишен какого-либо контроля и права голоса. Помнится, он читал, что многие люди, поддающиеся расстройству пищевого поведения, поэтому и не хотят лечиться, ведь таким образом они окончательно теряют контроль над всем, и, самое ужасное — над собственным телом. Что может быть унизительней этого? Чонину в этом плане действительно подфартило. Порой, все же приходится мышкой глотать превышенную норму «Эсциталопрама», запивая большим количеством воды (иногда слезами) и просыпаться с опухшим лицом, которое теперь казалось еще больше. Ему не совсем понятно, как устроены эти антидепрессанты, но в данной ситуации это не так важно. Работает — это главное. Сейчас ему не помешал бы покой — хочется просто побыть наедине с собой, что невозможно чисто физически в тесной однушке, а громкие возгласы за стеной ясно дают понять, что надеяться на мирное времяпрепровождение — последнее, о чем парень может мечтать. — Отстань! — кричит он, яро пытаясь пробить свой путь к входной двери, чтобы сбежать к чертям из этой квартиры. Однако, ему светит лишь приложить ладонь к горящей от удара щеке, встретиться взглядом с разъяренной матерью, зашипеть от резкой боли в плечах, что сейчас сдавливают чужие ладони, прижимая спиной к стене, от чего, вероятно, останутся синяки. Вслушаться в хриплый голос, что почти рычит: — Что ты себе позволяешь?! Только и умеешь, что позорить меня! Маленькому, худенькому парнишке сложно вырваться из пьяного захвата, но на эмоциях — движет им злость и отчаяние — ему это все же удается. Наконец он может вдохнуть морозный воздух полной грудью.