отвес и красная нить на счастье

Чан опирается локтями на перила балкона и чиркает зажигалкой, подносит ярко вспыхнувший огонек к кончику зажатой между губ сигареты и прикуривает, втягивая необходимую дозу никотина глубоко в легкие. Старенький деревянный пол позади надрывно скрипит, а рядом появляется маленькое тельце. Чан делает очередную затяжку, уже зная, кто к нему подкрался. — Не спится, Нинни? — Неа… Недокуренная сигарета летит в пепельницу, а то негоже курить рядом с, вообще-то, еще ребенком, и старший поворачивает голову к мальчику, взглядом натыкаясь на подавленный взгляд и опущенные плечи — в легких вместо дыма оседает безнадега. Чан делает ментальную заметку красным поговорить по душам позже. — Знакомо. Слышал что-то про инсомнию? — Да, но у меня ее нет. Вроде… — Вроде? — Чонин лишь пожимает плечами — У меня есть, но, по сути, мне это не мешает. Я и без сна могу функционировать как нормальный человек. Звучит дико да, но я привык… А вот тебе это, кажется, мешает. — Ну… Да, я плохо сплю в последнее время. — Так все-таки бессонница? — Скорее мысли… — проговаривает младший, меланхолично рассматривая уже потихоньку светлеющее небо. — Может, это личное, но я не я, если не спрошу — что за мысли? — несмотря на шутливость сказанного, что-то внутри Яна замирает, а сердце ускоряет свой ритм, особенно, когда старший подходит чуток ближе. — Естественно, тебе не обязательно рассказывать… В воздухе до сих пор ярко ощущались недавно горящие в новогодних праздностях фейерверки и бенгальские огни, серебристо светила луна, неторопливо покидая ночное небо и прощаясь с жителями города, позволяя зимнему солнцу одарить его первыми теплыми лучами. Но пока она светит — мягко подсвечивая и без того уже обесцвеченные волосы Чана серебряным светом, делая его похожим на Джека Фроста из того мультика для наивных ребятишек. Чонин смотрит потухло, вглядываясь в глубину карих глаз, в темноте казавшихся еще темнее, почти черными, а потом выдыхает тихо: — Знаю. — И что можешь остаться на сколько пожелаешь тоже знаешь? — Хен… — Что? — Не начинай. — Не начинать чего? — Все это так… Ванильно. Отыскиваешь на улице несчастного одинокого паренька и решаешь его приютить… — Во-первых, формулировка неточна — ты не бездомный кот, чтобы ютить тебя дома. А во-вторых — я тебя не отыскивал, потому что никогда и не искал, — Чонин пытается держать себя в руках, правда пытается, но горечь, не знающая конца и края, рвущаяся наружу и обнажающая свои уродливые кости, подступала тяжелым комом к горлу, показывая всю эту гниль, кипящую в парне, от которой он так и не сумел избавиться, которую он не смог забыть. И не факт, что избавится — и не точно, что забудет. — Тогда что? — Я просто даю тебе понять, что всегда можешь обратиться к нам за помощью. — Нам? — Угу. Я знаю этих ребят достаточно долго и хорошо, чтобы выражаться именно так. — И за какой такой помощью мне к вам обращаться?.. — Любой? Обыкновенной… Знаешь, когда-то тебе все же придется вернуться в родительский дом, хотя бы потому, что тебя будут искать. Не задумывался еще, как они тебя встретят? — со стороны слышится характерный вздох, и Чан хмыкает, поникши. — Вот об этом я и говорю… Не думаю, что тебя встретят с распростертыми объятиями… — Переживу. В этот момент почему-то хочется убежать. Вдруг становится очень тяжело и сложно от недавних, казалось бы, подбадривающих слов. Чонин чего-то сильно испугался, но не мог понять чего. Или не испугался, просто привкус гнили уже чувствуется в самом рту, на кончике языка, и, возможно, лезет она именно из-за Чана и его слов. Или это все таки страх — тянет в свой омут. Чонин уже толком не знает, чего хочет. И что чувствует тоже не знает. И это бесит. Все бесит. Особенно он сам. — Дело не в том, переживешь ты или нет, а том — как будешь жить дальше. — Говоришь вокруг да около… Тело начало дрожать. То ли от нарастающего гнева, вперемешку с раздраженностью, то ли от холода, потому что на Чонине тряпкой висит до сих пор эта дырявая толстовка. Возможно, ему немного захотелось плакать. Но по выражению лица было похоже на то, что Чан своими тирадами действует ему на нервы. Возможно, так оно и есть. Чонин понял, что надо уйти, потому что дальнейшие события закончатся либо истерикой с его стороны, либо ссорой с человеком, который (наверное) хочет ему помочь. Он попытался скрыться в гостиной, чтобы побыть одному, подумать и немного скрыться от проблем, от Чана и его правильных слов и советов (правильных ли?), от самого себя. Особенно от себя. Старший умело ловит край широкой толстовки, останавливая. — Я говорю очень прямым текстом, вот только ты меня не хочешь понять, Чонин, — в голосе слышатся привычные нотки раздражения. Как, в принципе, и у каждого, кто пытается найти прямой контакт к Яну. Бесит он всех. — Слушай, я знаю, что все это очень странно и шаблонно, но я просто хочу помочь, знаешь? Каждому нужно место, где его поймут и примут. Обычно, таким местом является семья, но… — начинает он, но быстро прикусывает язык, решая не поднимать эту тему, и спасибо ему на этом… Действительно, спасибо. — Да… Все мы тут по-своему несчастны, как ты сказал, но никто из нас не одинок. Потому что мы есть друг у друга. Чонин слышит прекрасно убедительным тоном сказанные слова и, вроде, да — Чан прав и, вроде, где-то внутри зарождается мысль, что он на самом деле больше не одинок. Проблема в том, что, когда ты остаешься один на планете с населением в 8 миллиардов, то осознание, что все не так уж и плохо и существуют хорошие люди приходит не сразу. Действительно. Где доказательство того, что это не сон и не очередная глупая шутка судьбы? Она то гений, да — но иногда просто выводит из себя. Где надежность того, что Чан и его самопровозглашенная семья не выпрут Чонина на следующий же день? Убежать все еще хочется, а в добавок сзади подкрадывается смутное желание спрыгнуть вниз, ведь таким образом поймать его за толстовку будет сложнее. Все еще тяжело и сложно. Страх все еще тянет в омут. Чонин говорит, что хочет домой. Обратно в омут. Чан на это удивленно вскидывает брови, хочет было переспросить, уверен ли мальчик, хочет ли действительно туда возвращаться. Нет, не хочется; а уверенности в Чонине уже столько же, сколько и жира, поэтому парень с твердостью в голосе утверждает, что, да, он очень уверен. А по выражению лица вот-вот готов расплакаться. Чан обеспокоенно смотрит на выступающие ключицы и оголенную шею младшего, невообразимо тонкую, с ярко проступающими голубыми венками, а после переплетает свои пальцы с тонкими пальцами Яна, утягивая за собой в комнату и плотно закрывая дверь луне и звездам. Чонин же смотрит вниз, на свои кроссовки, чтобы к нему не прикопались из-за стеклянного взгляда. Он устал от этого. Он по-прежнему ненавидит себя за слабость.

❄❄❄

Предрассветные часы всегда нравились мальчику больше всего. На улицах минимум людей, машин и шума. Воздух становится чистым и свежим, а на небе желтовато-белые точки звезд медленно гаснут одна за другой. Кроны деревьев едва заметно покачиваются, создавая тем самым негромкий шум, наподобие телевизионного белого. В такие моменты расцветает гармония и кажется, что все не так уж и плохо. Именно когда тебе начинает казаться, что все хорошо — грядут проблемы. — Нин, давай так — если что-то пойдет не так, ты выглянешь в окно и подашь мне знак? — И что потом? — Я поднимусь и заберу тебя, — уверенности у Чана не занимать, глаза сверкают и подбородок приподнят. Чонин улыбается. Не потому, что ему приятно, или он верит сказанному — пытается не засмеяться в голос, потому что чувствует, что в этот момент живет не своей жизнью, а героини какой-то дешевой дорамы. — А если все пройдет нормально? — Покажешь в окно большой палец. — А ты? — А я пойду домой. У тебя же есть моя визитка? — Угу. — Отлично. — Хорошо… Тогда… Спасибо за все и пока? — Всегда пожалуйста… Пока. Чонин кивает напоследок, забывая мысль, что прощание получилось каким-то сухим и скомканным. Он открывает дверь в квартиру и даже не поднимает взгляд, спешно топает в свою комнату. Вот вслед ему уже кричит разгневанная мать, требуя пройти в гостиную и объясниться. Чонин закатывает глаза, громко захлопывая дверь и запираясь на замок. Слава Богу. — Да что за несносный мальчишка! Что ты вообще себе позволяешь?! — все кричит она под дверью, размахивая руками. — Посмотри на него! Ты воспитала из моего сына какого-то педика! — Я воспитала?! Я хотя бы пыталась воспитывать! Тебя вообще в этом доме никогда не было! Парень обессилено падает на кровать, лицо красное от злости, а из глаз уже несдержанно бегут слезы; и он зарывается в подушку, мыча от своего бессилия и царапая покусанными ногтями шею. Хочется представить себя в абсолютно другой ситуации. Дома никого. Тишина. Чонин сидит в темноте у своей кровати и смотрит в зеркало напротив. Очень хочется его разбить. И Чонин не о зеркале вовсе. Зато дома тихо, в кои то веки. Нет, он не забыл Чана. Он вообще никогда его не забудет, как бы сильно не хотел. Потому что мальчик никогда еще не слышал о себе таких теплых слов, как от старшего. А тот говорил их так легко, а еще так искренне и беспечно, что прямо сейчас Чонин ощущает, как быстро-быстро бьется в груди сердце. Как же противно. Все противно. Все бесит. А еще страшно. Чонин не знает, что делать, не знает, как со всем этим справляться, что решать. Плохо. Ему плохо. Очень плохо. Тут никто не сможет его поддержать. А Чан сможет. Но у Чана свои проблемы, свои друзья, своя жизнь. Да даже если он действительно желает помочь Яну… Нет, просто нет. Какая разница, если от Чонина все равно не будет никакой отдачи? Чем это закончится? Чан тратил бы столько своего времени, столько сил, столько себя, чтобы, в конце концов, Чонин просто взял — и плюнул бы ему прямо в душу, или в лицо. Потому что Ян неблагодарная тварь, не умеющая принимать помощь. А еще он завидует. Всегда и всем. Это то, без чего он не может жить. Неважно кому. Каждому. Чану завидует. Друзьям Чана завидует. Всем. Потому что как бы он ни пытался, он все в том же болоте. Утопает день ото дня. Ни черта у него не выходит. Одни неудачи. Одни обиды. Он очень-очень ненавидит себя. От этого хочется плакать, а еще смеяться. Странно. Ведь не очень же смешно. Так будет лучше. Чонин полежит еще немножко, а потом подойдет к окну и покажет этот треклятый большой палец — и все. Все вернется на круги своя. Он не будет спать этой ночью, а через неделю вновь отправится в школу, где будет сидеть один, а потом домой. И так снова и снова и снова и снова. А единственное, что останется от Чана — это его визитка, которую мальчик не выбросит разве что из-за уважения. Говорят, как Новый Год встретишь, так его и проведешь. Ну, правильно же — Чонин в полночь мерзнул один на пустой улице, отлично. Просто супер. Сейчас он ничего не хочет. Совсем ничего. Только спать и молчать. В идеале заснуть навсегда, потому что видит Бог — он несказанно устал; от себя. Все чуть-чуть теряет смысл, но про обещание он не забыл. Стоя у окна, Чонин видит Чана, все еще смотрящего наверх. «Если что-то пойдет не так, ты выглянешь в окно и подашь мне знак.» Интересно, а палец вниз сойдет за знак?