Без названия.

Первый поцелуй был на грани сумасшествия. В отчаянной попытке забыть, он был смазанный, лихорадочный, больной и сносящий все границы разума. В холодных каплях чувствовался вкус грязи, металла и горький лак для волос. На губах застыл вишневый блеск, впитавшийся, казалось, в саму кожу. Руки дрожали, а в глазах не было ничего, кроме тоски и безумия. В ушах музыкой пели стоны и выдохи. Это был их первый поцелуй. До крови, до припухших и синеющих от жажды губ. Было так мало времени, было так мало аромата, вкуса, сладости, что дарил ему этот человек. И от простого прикосновения к волосам все внутри замирало от восторга. И от нетвердых, скользких объятий хотелось стонать. И от чужой дрожи кожа покрывалась мурашками, и тело наполнялось истомой. Это был первый раз, когда в его руках оказался этот сияющий человек из снов. Это был последний раз, когда они позволили себе эту слабость. Это был единственный раз, когда Аояма Юга умолял Бакугоу Кацуки о помощи. Мужчина игнорировал каждый взгляд в свою сторону и максимально меланхолично смотрел в экран своего телефона, пока Юга принимал душ. И ухмылки лечащего врача, который почему-то выглядел как деревянный человек, его тоже не волновали. И то, как через открытую дверь на них косится весь остальной персонал больницы, тоже. Потому что новости были важнее, чем всякие слухи и больные фантазии одиноких старушек, что души и сердца не чаяли в блондине. Врач сидел так же спокойно, тихо пряча улыбку в проросшую цветочками бороду, но поглядывал время от времени на дверь в ванную комнату. Врач что-то чирикнул на планшете и поднял серьезный взгляд на мужчину. — Мистер Бакугоу, вы же понимаете, что я не сопроводил вас в окно только потому, что... Но стоило профессору открыть рот, как дверь распахнулась и из нее вышел довольный жизнью и полуголый Аояма. За ним семенила медсестра, критично осматривая спину и протягивая руки к заднице. Она что-то шипела о том, что он не полностью помылся и еще от одной процедуры ему не убудет, но ее оборвал строгий взгляд врача и тихое хихиканье пациента. — Мне кажется, мадемуазель, лучше оставить ваш комментарий на более позднее время, — медсестра зарделась и быстро подняла руки. — Я рад, Аояма-сан, что вы живы, — дерево кивнуло, поднялось со стула. — Но сейчас вам стоит одеться и пройти в кабинет к хирургу. Всего хорошего, мистер Бакугоу, — и направилось к двери, шаркая тяжелыми ногами и стуча длинной резной тростью с платиновым рисунком. Кацуки все так же предпочел молчать, смотреть в телефон и усиленно пытаться прочесть текст, а не пялиться на вышедшее из душа тело, будто ни о чем другом думать не может. Но вот капли воды, белая кожа с яркими отметинами, приятный аромат ебучей лаванды (даже думать страшно, откуда тут запах лаванды) и полотенце, еле держащееся на тазовых костях, заставляли думать о другом. Совсем о другом. Например, о том, что сегодняшний вечер он проведет не на вечере в честь открытия какой-то выставки, а в очередном отеле. — К слову, доктор Янаги, сегодня вечером будет бал, — стягивая с головы полотенце, улыбнулся Юга. — Не желаете ли вы его посетить? Доктор остановился у порога и приподнял голову, почесывая густую травянистую и цветущую бороду. Он тяжело выдохнул и покачал головой. — Я же говорил вам, Юга, что мне следует находиться только там, где требуется помощь врача, — Янаги вышел, тяжело передвигая деревянными ногами и кивая всему персоналу в знак приветствия. Их связь была подобна свинцу. Подобна тяжелой платине. Драгоценной, но отливающей холодным безразличием. Поначалу была лишь нить боли, печали, холодной тоски и разочарования. Ниточка тонкая, словно паутина. Ниточка, натянутая так сильно, что готова была оборваться в любой миг, звенящая диким криком, как струна. Но с каждым прожитым днем, с каждой встречей и разговором, каждым косым пренебрежительным взглядом — вслед за одной струной тянулись десятки других. Неуверенно, не торопясь, боясь, что их отвергнут и оборвут, они тянулись, крепли, переплетались, связывая увереннее и плотнее две разные жизни. Из высоких окон простирался вид на весь пробуждающийся от темной ночи город. В темных предрассветных сумерках, испачканных неоном, пробирались неуверенные лучи солнца. На полупустых улицах появлялись сонные и уставшие люди. Редкие машины гудели на прохожих или отвозили пьяных пассажиров. Город начинал оживать, просыпаться и готовиться к очередной будничной жизни. Мужчина стоял у открытых дверей небольшого балкона, прищурившись и попивая кофе из бумажного стаканчика. Мелкое облачко пара тонкой нитью вилось вверх и наполняло воздух кофейным привкусом. Холодный предрассветный ветер вихрем влетал в кабинет, истязая тюль и звеня тяжелыми серьгами. Платина тяжело и гулко сверкнула горькими цветами рассвета. Телефон на дорогом и огромном столе слабо дернулся и пискнул перегоревшей лампой, подавая знак о новом сообщении. Мужчина тряхнул головой, возвращая рабочий настрой, и посмотрел на мигнувший экран. Поверх семейной фотографии высветился баннер с коротким содержанием и очень незамысловатым отправителем. — И что же ему нужно в такой час? — нахмурился начальник PSIA, набирая номер для звонка. Это должна быть история о любви. О нежном и прекрасном чувстве, от которого душа парит. История о вечном, чистом и прекрасном. О бесконечном счастье и восторге, наполняющие все твое сердце. Эта история должна была быть о любви. Но в итоге она ею быть перестала. Орлы — благородные, искренние и честные птицы. Они верные, добрые и невыразимо прекрасные. Орлы — прекрасные создания, влюбляющиеся один раз и на всю жизнь. Они выбирают себе пару, с которой делят всю радость и все горе, и всю свою жизнь. Это должна была быть прекрасная история о чистой и ответной любви. Но в реальности таких историй не бывает. О них мечтают, но они никогда не сбываются. Орлы — прекрасные создания. Они честны, искренны и благородны. Настолько, что любовь и судьба их убивают. Даби спокойно стоял у стены и внимательно всматривался в стекло перед собой. По ту сторону темной материи в муках корчился очередной политикан, возомнивший, что он есть этот мир и его слова — закон для всех. Они не поменяли род деятельности. И их цели не изменились. Только вот, человек, что сейчас в упоенном отчаянии и с безумным взглядом на совесть, которая повесилась, когда тот еще и не родился, вылизывал сапоги Тоги, был довольно крупной рыбкой в мире Героев. А точнее Геройской ассоциации. И картина перед глазами была до невозможности говняной. Конечно, сострадание ему было чуждо. Но вот как человек, что буквально пару часов назад пускал пену изо рта, говоря о том, что они ничего не добьются, пресмыкается сейчас как те рабы из порно про БДМС. Дверь в комнату “наблюдения” скрипнула, и внутрь вошли Шигараки в сопровождении Курогири. Скосив взгляд на политиканошку, мужчина лишь сощурил глаза и скривил губы. Нетвердым шагом он направился к столу, сильно ссутулившись и почесывая шею. Бармен приветливо кивнул туманом вместо башки и прошел к Даби. — Мне даже любопытно, откуда у нашего друга настолько сильный препарат? — тихо начал бармен, переводя взгляд на стекло. — Ведь этот был довольно сильной, хоть и отвратительной личностью. — А я говорил, — Даби хмыкнул, но, ощутив вибрацию в кармане, стал лезть за телефоном. — Лучше его не злить. — Возможно... стоило поговорить с ним раньше, Курогири? — Томура склонил голову на бок и вновь потянул руки к шее, увлеченно смотря, как довольно хохочет Тога, и вылизывает пол очередной отброс. — Вовсе нет, Шигараки Томура. Но этот вариант событий не мог предвидеть даже Учитель, — мужчина сделал шаг вперед, но остановился и резко обернулся к хихикающему Даби. — Что-то случилось? — Не совсем, но мне передали “горячую” новость, — брюнет сузил глаза, улыбаясь. На экране протянутого телефона была фотография фака на алом языке с пирсингом, ниже прикрепленной папке и очень сияющим заголовком: “Va te faire enculer! Сегодня высший свет горит!” Юга расслабленно сидел на коляске, запрокинув голову и смотря сквозь колыхающиеся листья на солнечное небо. Его коллеги кое-что занесли ему из одежды и сейчас пытаются мирным способом договориться с Янаги отпустить больного на этот вечер. Врач, конечно же, категорически был против и не уступал ни на йоту. Даже если вместо эскорта с ним поехал бы медработник — нагрузки на тело это не уменьшило бы. Поэтому вот уже парочку часов они заперлись в кабинете главврача и пытались решить этот вопрос. “Да я и на коляске мог бы приехать... Не велика беда и проблема,” — блондин горестно выдохнул и осторожно потянулся. Возвращаться в палату не особо хотелось. Остальные врачи с ним на сегодня уже закончили. И все как один поражались быстроте заживления ран, но продолжали списывать на особенность причуды. Аояма лишь пожимал плечами. Не в его интересах это опровергать или доказывать что-то другое. Кроме огромного альбома и набора карандашей с ластиком у него ничего с собой не было. Все, что он может теперь делать — это погружаться в искусство с головой, всей душой и всем сердцем. Или тем, что от них осталось. Мужчина оторвал свой взгляд от неба и опустил голову вниз. Привычным, выработанным до автоматизма движением он открыл альбом. Через череду исписанных, изрисованных листов он стал искать некогда оставленный до лучших времен набросок. Обычный мужской костюм. Пока без особого фасона или стиля. Лишь с зарисовкой угловатой и худощавой мужской фигуры. И на внутренней стороне, практически на обложке грубый зарисовок спящего лица, уткнувшегося в подушку. Весь в шерховатых мазках тупым карандашом, размашистый, еле очерчивающий фигуру, будто там и не человек вовсе. Весь кособокий, неловкий, неумелый. Рисунок из разряда “я старался, но все равно не получилось”. Юга быстро перевернул лист, закрывая убожество, и наткнулся на тот самый набросок. Выпуск Юэй был похож на настоящее стихийное бедствие. Знаменитый А-класс уходил с улыбками, громкими криками и безумными овациями. Не отставал и Б-класс, и класс общего образования и многие другие направления. Этот год был самым одаренным и самым ярким по многим причинам. Все веселились, плакали и делали все то, что принято на выпускных. Многие младшеклассники пытались отобрать пуговицы и выпускников. Другие признавались в любви, ведь потом дороги разойдутся, клубок отношения и связей, что запутывался все это время, станет ослабевать. И другого шанса, возможности, мгновения не будет, чтобы открыть душу, подарить сердце. Юга стоял возле дерева, одиноко смотря на всю эту картину, и прикрывал глаза от тоски. В его жизни никогда не будет ни любви, ни взаимности, даже если в нем что-то вспыхнет. Не будет прогулок под луной и празднований годовщин. Не будет даже простого поздравления с днем рождения. Ни спасибо, ни пожалуйста. В его жизни больше не будет ничего героического, гордого. От рыцарства, на которое он уповал и молился, остался лишь пояс, что сдерживал его причуду и холодом блестел под дрожащими пальцами. По ту сторону ворот, по ту стороны стен его счастливой жизни его никто не ждал. Внутри все замирало и переворачивалось. Глухо-глухо стучало и билось от мысли, что это конец всего, сердце. Его будущего, его стремлений. Он разрушил своими собственными руками все, что создавал на протяжении всей своей жизни. Он уничтожил все надежды, все ожидания дорогих и любимых людей. Он отказался от всего, что мог дать ему этот мир, от всего, что подарил ему этот мир. От всего. Только чтобы адский огонь не угас. — Je suis vraiment stupide, — тихо прошептал блондин. — Это точно, Спаркл. Ты — дебил, каких еще надо поискать, — отозвался другой голос, выразительно фыркнув и раздраженно выдохнув. Юга медленно повернул голову. — А вам очень идет, мсье... Бакугоу, — некогда Не перестающий подмигивать улыбнулся своей кукольной улыбкой и осмотрел бывшего одноклассника с ног до головы. Кацуки был весь потрепанный, в пыли и цветах, с подпаленной рубашкой и без единой пуговички. Пиджак также отсутствовал. Не было и ремня. Галстука также не было видно. Рубашка трепалась на ветру, демонстрируя атлетическую накаченную фигуру хозяина и кубики пресса. Строил взрывной юноша гримасы раздражения, злости и дикой усталости. Было видно, что все это празднество его утомило. — Ты еще не видел этого двумордого. Этого ублюдка аж до трусов раздели, — Кацуки прыснул от смеха, вспоминая растерянный вид одного из лучших выпускников, когда тот обнаружил себя в одних трусах в цветочек. — Когда вы выучили французский, мсье Бакугоу? — вернувшись к своему любопытству, Юга изогнул борвь и склонил голову набок. — Для того, чтобы понять тебя, языка знать не нужно, Спаркл. В любом случае, эта кучка отбросов собирается завалиться куда-нибудь и утопиться. Ты пойдешь? На мгновение, Юга хотел сказать, что да. Он пойдет с ними на край света, моря, всего в этой вселенной. Рот приоткрылся, а глаза вновь заблестели радугой. Но в одно мгновение, в один миг, лицо Аоямы перекосилось и стало серым, безжизненным. Рот закрылся, а глаза опустели. Мысль не была озвучена, а желание быть рядом растворилось. Точнее сгорело. Так ярко, так быстро. Его пепел разлетелся по радужке стеклянных глаз, оседая на лавандовых глазах хрустальными переливами. Тело бросило в жар. Аояма стремительно закачал головой. — Н-нет. Я пожалуй поеду домой. М-меня ждут. Так что... я пойду, мсье Бакугоу. Adieu! Сбежать было проще всего. Спрятаться оказалось легче легкого. Уйти, не оставив следа за собой — на удивление просто. Внутри не было ни сожаления, ни жалости. Было пусто. Настолько пусто, что слезы лились из глаз. Настолько пусто, что горечь пеплом оседала в легких. Как сизый дым, как горький привкус алкоголя. Как не отвеченные звонки, от которых рябило в глазах и звенело в ушах. Красная ковровая дорожка. Тяжелые столбики золотого цвета с бархатными толстыми веревками. Огромный стенд с логотипами всевозможных компаний, корпораций, госструктур. Репортеры. Журналисты. Вспышки фотокамер. Провода микрофонов. Яркие лампы видеокамер, прожекторов. Шум толпы, вертолетов. Рев двигателей. Скрип машин. Легкая музыка малоизвестной инструментальной группы. Джаз, соул, блюз. Шелест платьев и стук каблуков. Блеск дорогих украшений, запонок, зажимов, камней. Шлейфы платьев, шарфов, мантий и плащей. Ароматы духов. Яркий макияж на фарфоровых, украшенных кукольными улыбками, лицах. Высший свет сегодня пылал. — ... и мы с вами... — ... сегодня... ... это мероприятие... Десятки репортеров наперебой, вклиниваясь в слова других, в предложения других, в эфир людей вокруг, безостановочно, будто в них есть маленький вечный двигатель, с безустанными улыбкой, активностью и азартом рассказывали о вечере. Благотворительный бал, что проводится раз в год. Мероприятие для сбора средств на нужны малоимущих, малообеспеченных, пострадавших от бедствий, злодеев и многим, многим другим. Единственный вечер, где собирается практически весь кабинет министров, главы корпораций, президенты, послы других стран, представители крупных компаний, про-герои, полицейские, множества людей из личных охран. Единственный вечер, когда весь мир сужается до размеров этой ковровой дорожки. Сверкнули серьги-капельки и послышался задорный женский голос. — ...дорогие телезрители, мы с вами наблюдаем за пребыванием гостей! Ух, это так волнительно! Если честно, у меня даже ладони потеют. Такое количество влиятельных людей, собравшихся в одном месте, просто пугает! — юная журналистка попыталась втиснуться между закаленными репортерами, еле выскочила и выбила место себе и своему оператору. — А теперь, когда мы наконец выбились в люди, давайте понаблюдаем поближе! Черный лимузин затормозил у самой обочины, гулко скрипя шинами и выключая фары. Тут же выскочил невысокий мальчишка, ростом ненамного выше автомобиля, и открыл дверь, галантно протягивая руку и опуская голову. Тут же показалась полная женская ладонь, увешанная кольцами, и кисть, звенящая браслетами. На дорожку ступила такая же полная нога, в туфельках на низеньком каблучке. И из машины полностью вышла Полная Дама в вечернем прекрасном платье, что делало ее фигуру воздушной, аккуратной и сияющей. Дама мягко улыбнулась мальчишке и кивнула. Вслед за ней вышли двое мужчин, что шли чуть позади нее и строго оглядывались по сторонам. — Дамы и господа, к нам пожаловала госпожа Президент корпорации ХХХ!!! И смею заметить, смотря на нее... в голове лишь одна мысль о том, как она прекрасна! — юная журналистка качнула головой, и вновь от света ламп платиновые сережки сверкнули, как маленький светлячок. Полная Дама повернула голову, важно и чинно, чуть приподняв подбородок. Прищурила ярко-накрашенные глаза и мягко улыбнулась, чуть кивнув на камеру. Но вскоре она вновь стала смотреть вперед, гордо расправив плечи. Платье струилось у ее ног, отливая прекрасным цветом морской волны. Женщина расправила складки и тяжело вздохнула. — Госпожа? Что-то случилось? — один из охранников перевел взгляд с крыши одного из зданий. — Нет. Вовсе нет, мои дорогие. Просто я хотела бы, чтобы создатель этого чуда тоже увидел бы его. Ведь я слышала, что Юга-сан попал в больницу пару дней назад, — женщина вошла в зал, оглядываясь по сторонам. — Тогда ему будет лучше остаться в больнице, госпожа. Не стоит быть настолько эгоистичной, — подал голос второй, меняя угол обзора. — Да знаю я об этом! Не стоит каждый раз напоминать! — Полная дама топнула ногой и направилась к столу с закусками. — Кого я могу честь видеть! Мадам, вы выглядите волшебно! — возле стола, с высоким фужером стоял начальник PSIA, вежливо улыбаясь и кивая головой в знак приветствия. — Ясухиро, — Дама сдержанно кивнула, беря виноград, — и я рада тебя видеть, мальчик мой. — Вы мне льстите, мисс Кимико. Как минимум потому что я не ваш, — мужчина качнул головой в сторону, поглядывая на своих спутниц. — А по долгу службы, увы, на этот вечер их. За его спиной стояли две девушки в геройских костюмах. Обе высокие, с красивыми чертами лиц. Правда, без платьев, что струились бы как шелк и ослепляли своей вычурностью, но с серьезным выражением лица. Когда они поняли, что речь идет о них, синхронно кивнули головой и вновь продолжили осматривать зал. — Они какие-то совсем скучные. Или слишком профессиональные, — женщина покачала головой, полностью забирая миску с виноградом. – Даже мои охранники иногда подают голос существования. — Позвольте мне их вам представить самому: Креатив и Уравити, — Ясухиро Тиба поочередно показал на каждую из своих сопровождающих широким жестом руки. — Точно! Одноклассники Не перестающего подмигивать! — Дама ласково и нежно улыбнулась, как всякая влюбленная при словах о возлюбленном. — Спасибо, что не позволили ему стать Героем! Как же я счастлива, что он есть в моей жизни! Урарака и Яорозу дернулись как от пощечины. На мгновение профессионализм и серьезность слетели с их лиц, уступив место растерянности и неверию. Эта женщина с таким упоением и восторгом говорила сейчас о том, что как замечательно, что мечта, смысл жизни Аоямы Юги не исполнились. Как замечательно и великолепно, что он не стал Героем, который спасает людей, помогает им. Она с таким восторгом и такой ласковой, нежной, любящей улыбкой говорила о том, что Юга сделал в конечном итоге самый правильный выбор — не стал национальным шутом, как все остальные про-герои и они в частности. Член Министерства только лишь кивал и интересовался периодически, кто такой Юга, как она с ним познакомилась и прочие общие вопросы. Через какое-то время к ним присоединись еще парочка дам в прекрасных платьях и тяжелых украшениях. Все как на подбор выглядели как фарфоровые куклы. Они смеялись, прикрывая рот рукой или веером, игриво прикрывая глаза и смотря будто сквозь собеседника. “Они не похожи на Аояму-куна. Не похожи, не похожи, не похожи!” — будто заклинание твердила себе Очако. Хотя сходство было больше, чем она могла отрицать. — Точно! Ясухиро! Я обязана вас с ним познакомить! Ты будешь в восторге! А какой он обходительный и дружелюбный... Будь я лет на 30 моложе — точно бы влюбилась! — Но вы ведь итак влюблены, разве нет? — мужчина тихо хохотнул и поставил пустой стакан. — Хотя мне было бы интересно посмотреть на мужчину, способного вас очаровать. Кимико Хонда задорно улыбнулась, резко кивнув головой и практически ослепляя блеском драгоценных камней, и продолжила светскую беседу. За увлекательным разговором и морем позитивных эмоций, группа людей не заметила, как резко стихли голоса. Они также не заметили, как в воздухе повисло напряжение, как стало холоднее и темнее, на фоне нескольких минут ранее. Атмосфера на балу изменилась кардинально. Охранники встали ближе, герои приготовились к атаке. А группа людей все так же смеялась и увлеченно говорила, будто так все и должно было быть. — Как я и думал, мадемуазель Кимико. Цвет морской волны подходит к вашим глазам, — кукольно улыбаясь, сложив пальцы в замок и подмигнув, к ним на инвалидном кресле подъехал Аояма Юга. Позади него была женщина с хищным взглядом и крепко сжатыми руками на кресле. По другую сторону в галантном, наполовину геройском костюме стоял Бакугоу Кацуки, опасно прищуриваясь и вглядываясь в чужие лица. — Вы выглядите просто прекрасно, my fair lady! — London bridge is falling down, — напевал тихо Аояма, поглаживая чужие пепельные волосы, — falling down, falling down. London bridge is falling down, my fair lady... С глаз медленно катились слезы, а внутри было пусто, как после ядерного взрыва. Отчасти случайный секс для успокоения, для передышки, для какого-то чувства спокойствия не принес ничего, кроме пустоты и отчаяния. Он хотел любви. Хотел ласки. Хотел признания или хотя бы улыбки. Хоть чего-нибудь, кроме зуда в заднице, болезненных синяков, укусов, кровоподтеков. Хоть чего-нибудь кроме этого. Юга отчаянно, до искусанных от обиды губ хотел, чтобы его просто погладили по голове, чтобы посмотрели не как на кусок говна, коим он виделся в глазах Даби. Юга хотел простого человеческого счастья, которое есть у всех. Аояма, продолжая тихо плакать и мурлыкать себе под нос песню, чувствовал, как температура тела поднимается, как кожа стала плавится от жара, как внутри все закипало от гнева. В лавандовых глазах Юги теперь плескался голубой огонь.