лсп & pharaon — pit
***
Не для меня твоя роза цветёт — говорит он и оставляет грязно-багровые отметины на фарфоровой поверхности её шеи (в игре их страстей нет места прелюдиям — разве что немного; нужно же побыть пай-девочкой). Он обнимает тёмноволосую бестию за талию: хрупкую, прозрачную; заражает ей кровь — от сточенной шейки до охапки запястий — зубами (но она (не)хорошая девочка, она самую малость блефует стилем невыносимой всезнайки, как только просит его (не)остановиться). Громко. Хрипло. Они даже почти одногодки; строили космос в коробке (о, чёрт) и не подозревали, что заходят слишком и слишком далеко (стань моим Марио, и потом я подумаю, останавливаться или нет).***
Они пересекаются взглядами в коридорах между парами (раздевайся, раздевайся, раздевайся), и пай-девочка идёт учить биологию, лишь думая о кожаном папочке и его грязно-багровых отметинах — ауч. И он так хотел видеть сердце в обломках (но он только корёжился в ломках в своей комнате под номером из трёх цифр — папочка, она будет жить для тебя, но только не сегодня, сегодня — учёба).***
И снова — стандартно: поцелуи в щёчку и завистливые взгляды его бывших; она бы стала глазоотводом, но не в этой игре — она снова чувствует горячие ладони на горячей заднице (стоит завистливым бывшим отвернуться на чёртову долю секунды); а из его больного горла вырывается шепот: «ты красивая». Она обхватывает молочными пальцами его спину, впиваясь в беззащитную кожу идеально-красным глянцем на концах пальцев; её вишнёвые губы едва касаются пульсирующей венки на его шее — в них пульсирует плохо скрытая апельсиновая похоть (сбитые коленки — бес за рёбрами). Но она всё ещё остаётся (не)пай-девочкой, переживая за очередной залёт перед заучем (с твоими родителями, милая, нас ждёт забавный разговор); но недолго; она всё ещё тлеет, жалеет, и пытается порвать (но с твоими чувствами, милая, ничего не поделаешь, папочка снова тебя прижмёт к стене, оставляя грязно-багровые пятна на шейке, и ты уже ни-чер-та не сможешь предпринять — в какой уже по счёту раз).***
Она ярче сверхновой, алыми вспышками остаётся на обратной стороне век (а он всё ещё восхищается этим, и всё ещё говорит своим друзьям о том, как ему повезло; он до сих пор не может без разрешения прижать её собой к чему-то лишнему —***
Плачь и танцуй, милая — ты же хотела прелюдий, как попсовых сериалах NetFlix; по ней, крошке, заметно, что она хочет делать всё, что запретно (что с ней не делал прошлый бойфренд, а позапрошлый бойфренд считал, что пошло и вредно). И не читая Есенина, можно понять, что в их отношениях разврат (но она не наркоз, чтобы медленно входить; получается, словно в дешёвых ситкомах: чтоб до дрожи в коленках, чтобы рот залепить её громкий пришлось изолентой; и он залепит — своим языком).***
Он всё больше начинает чувствовать тесноту, когда находится в девяти-и-три-четверти дюймов от её волос (сжимать их тогда, в последнюю ночь перед праздниками, было довольно приятно, не так ли?). Она всё больше начинает чувствовать неловкость, стоит папочке снова безобидно чмокнуть её в щёчку (а грязно-багровые отметины на фарфоровой поверхности её шеи горели и жгли её достоинство — но кто жалеет? она — точно нет).***
(Не)золотой мальчик, (не)идеальная девочка — многие сказали бы, что минус на минус даёт плюс, а как же (она всё ещё плачет и танцует, пока его пальцы сжимают пластит её кожи; отметины на её теле — табу, и нарушать его может только шатен с я-хочу-тебя-взглядом). Она до сих пор время от времени пытается забыть, отпустить, зацыклиться на учёбе, ведь учёба — важнее (давай, солги-и ещё раз, милая), но в итоге лопает клубнику жвачки острым концом языка (и надеется: с гордостью так не выйдет).***
Он так хотел видеть сердце в обломках; и теперь она довольна жизнью, а он, кажется, очень доволен ею: абсолюты и равенства, кровь с молоком и синдром невыносимой всезнайки с отливом в грифель. (не для меня твоя роза цветёт — ошибаешься, папочка).