***
Следующее утро не приносит ясности: Хёнджин уезжает в школу до того, как срабатывает будильник Чанбина, и после, на тренировке, ничто не выдаёт в младшем, что между ними что-то произошло. Хёнджин всё так же смеётся над шутками Чанбина — на этот раз являющимися не столько шутками, сколько попытками проверить, насколько всё плохо и плохо ли вообще, — периодически подкалывает его вместе с остальными мемберами и прикасается — кладёт руку на плечо или подаёт ладонь, помогая подняться. Все эти прикосновения не такие, как вчера — не слишком мягкие или нежные, не слишком... двусмысленные? Чанбин всегда искал подтекст в словах и жестах Хёнджина, но в этот раз он действительно не видит чего-то большего, чем просто дружеские знаки внимания, будто он нарочно не позволяет себе заходить дальше определённой черты. Стоя немного в стороне от развернувшегося действия — ребята опять решают устроить перерыв в тренировке, изображая косяки друг друга в новой хореографии, — Чанбин чуть улыбается, периодически скашивая взгляд на отражение Хёнджина в зеркале напротив. Может, ему действительно всё приснилось? Может, он так хотел получить давно желаемое, что его уставший мозг создал иллюзию, пусть и так сильно похожую на реальность? Но затем он встречается взглядом с выпавшим из общей суматохи младшим, теперь тоже наблюдающим за ним, и понимает: всё реально, действительно реально; покусывающий губу Хёнджин в зеркале, взъерошенный и запыхавшийся, настолько же реален, насколько был реален вчерашний, держащий его за руку, поцеловавший его, смущённый и мягкий, каким он бывает в моменты неуверенности — даже если не хочет казаться таковым. Однако если вчера младший по каким-то причинам (в попытке успокоить его? Эта мысль слишком невероятная, но при этом слишком логичная) был готов поцеловать его и сделал это, сегодня он снова стал тем, кем был раньше — просто лучшим другом, с которым можно иногда (не) в шутку заигрывать и определённо нельзя задумываться о том, чтобы стать намного большим, тем самым нырнув в омут c головой. Пересечённая черта вернулась на место, но они не сделали десять шагов назад. Полшага вперёд, прикидывает Чанбин, наверное так можно назвать их поцелуй, даже если на самом деле для них обоих он значит гораздо больше.***
Тактика пассивного ожидания всегда давалась Чанбину лучше всего, особенно с тех пор, как он впервые почувствовал острую и затяжную необходимость поцеловать Хёнджина по-настоящему, которую никоим образом нельзя было исполнить в действительности. Раньше Чанбин смиренно надеялся на одно из двух: затихания своих чувств под натиском бескрайнего океана айдольской жизни, или же момента, когда на его чувства ответят взаимностью. Именно поэтому и сейчас он не испытывает трудностей с ожиданием дальнейших действий судьбы. Съёмки, тренировки, записи, написание лирики, снова записи, тренировки, исправление всех наработок и доведение их до состояния, которое компания допустит к релизу, съёмки, тренировки, съемки… В какой-то момент волна повседневной загруженной жизни действительно накрывает Чанбина с головой, ватерлиния скрывается под бесконечным потоком дел и становится не до мыслей о её пересечении на пару с Хёнджином. Ровно до момента, пока Уджин не вручает ему в руки камеру Толкера, отправляя на все четыре стороны развлекать фанатов любым контентом. Рядом, словно намёк судьбы, не оказывается никого кроме вяло пытающегося заниматься Хёнджина, и Чанбин, разумеется, предлагает ему присоединиться. Сперва Чанбин спрашивает про задания, но Хёнджин быстро переводит тему, начиная болтать обо всём на свете, как всегда не забывая подкалывать рэпера, когда тот произносит что-то странное (Чанбин, конечно же, делает это специально), и смеяться — всё над теми же странными фразами старшего. Чанбину удивительно хорошо и спокойно наедине с младшим, словно бы они вернулись на несколько недель назад, когда между ними не было невысказанных вопросов-признаний, словно напротив нет камеры, которая записывает каждое их слово, жест и взгляд. Он откидывается на спинку дивана, машинально утягивая Хёнджина за собой, и они смеются над каким-то недавним случаем, произошедшим с Джисоном, о котором тот очень просил не рассказывать. Чанбин наблюдает за младшим через экранчик камеры, смотрит на его волосы, легкими волнами спадающими на лоб, на глаза, практически не меняющие форму полумесяцев из-за того, что он постоянно смеётся, на его пухлые губы и выпирающий, подпрыгивающий из-за смеха кадык. То самое острое желание, преследующее его долгие месяцы, вдруг накрывает Чанбина мощной волной — мощнее чем та, что скрывала его все последние дни и недели, — но теперь он знает, что может попытаться поддаться ему. Хотя бы один раз. Хёнджин замечает резкую перемену настроения и застывшего Чанбина, но не успевает спросить, что не так — рэпер просто берёт и целует его перед камерой, одобрительно подмигивающей ему красным сигналом записи. Он обхватывает ладонью его лицо в попытке удержать хотя бы на несколько секунд, не позволяя отстраниться, но Хёнджин, кажется, и не собирается делать это. Он каменеет лишь на мгновение, а затем роняет камеру на колени и, к удивлению Чанбина, прижимается ближе, неуверенно, но заинтересованно целуя в ответ, стискивая рукав чанбиновой кофты. На этот раз бодрствующее сознание Чанбина улавливает больше деталей: губы у Хёнджина всё такие же обкусанные, и на них ещё чувствуется вкус недавно выпитого им сливочного кофе; он сразу закрывает глаза, дыхание быстро сбивается, и их носы несколько раз неловко сталкиваются друг с другом, из-за чего в мыслях Чанбина успевает пронестись короткое и умилённое Кьют! Проходит не так много времени до того, как они отстраняются друг от друга, разрывая смесь детского и взрослого поцелуя, но не спеша отскакивать на разные концы комнаты. Никто из них никогда не целовался по-настоящему раньше, и Чанбину немного интересно, насколько удался этот поцелуй. Он видит яркий румянец на щеках Хёнджина, проступающий даже через слой тонального крема, чувствует его неровное взволнованное дыхание на своём лице и руку, всё ещё сжимающую его одежду, и понимает, что попытка явно была удачной, хотя с носами, пожалуй, произошёл косяк. Его собственное сердце сиреной взбудоражено колотится в груди от смеси удовлетворения, любви и риска, которому они подвергают себя, проворачивая подобное практически у всех на виду, а пальцы неожиданно обнаруживаются зарывшимися в волосы Хёнджина. Краем глаза он замечает камеру, все ещё снимающую происходящее, и вдруг начинает неудержимо смеяться, представляя тот апокалипсис, который может произойти, попади запись в чужие руки. — Нам нужно срочно удалить видео, — смахивая проступившие от истеричного смеха слезы, говорит Чанбин, благословляя всех богов на свете за то, что никто не решится зайти в комнату за последние несколько минут. — Ты сумасшедший, — заторможено шепчет Хёнджин. — Ты же знал, что она снимает. — Она и сейчас снимает, — нервно хихикает Чанбин, отрывается от попыток найти кнопку выключения и поднимает камеру вверх, строит заговорческое лицо и шепчет: — Толкер-я~ Давай это останется нашим маленьким секретом, ты же никому не покажешь это видео, договорились? — Ты и правда сумасшедший, — на этот раз смеётся Хёнджин и забирает у Чанбина камеру, видимо на случай, если тот и правда был серьёзен в своей «просьбе» к неодушевлённому предмету сохранить секретик. — Если бы это видео попало в сеть, нам бы дали награду самый эпичный момент в истории к-попа — И от JYP отдельную награду «Идиоты года», — хмыкает Чанбин, наблюдая за манипуляциями младшего. Кажется, он успешно удаляет видео, проверяет несколько раз память и затем довольно кивает: — Всё, больше ничего нет. А жаль, такой материал хороший был. — О-о-очень хороший, — тянет Чанбин, очевидно намекая на концовку, а не на основную часть с их бессмысленным диалогом и рассказом о бедняге Джисоне, и вскрикивает, когда Хёнджин несильно бьёт его кулаком в плечо, выдыхая что-то вроде «Дурак». Чанбин только улыбается. Кажется, граница вновь пересечена, и они постепенно погружаются глубже.***
В один из вечеров, перед ставшими такими редкими выходными, кто-то из мемберов предлагает посмотреть вместе фильм. Сперва идея кажется немного странной, но неожиданно все соглашаются — пусть они и проводят почти всё время вместе, в последнее время они редко занимались группой не-айдольскими делами, поэтому уже через десять минут общежитие превращается в сплошной шум и гам: топот ног, гром посуды, споры о том, какой фильм смотреть, и просьбы успокоиться, чтобы доставка еды смогла услышать весь заказ. Чанбин отвечает за создание уюта на пару с Чонином, и они притаскивают подушки и одеяла в гостиную, будто не один фильм собираются смотреть, а устроят кинопоказ на всю ночь. Это здорово, думает рэпер, ведь из-за жизни трейни все они пожертвовали такими обыденными подростковыми вещами как небольшая вечеринка с просмотром кино с друзьями, поэтому действительно здорово, что сейчас они могут восполнить эти пробелы все вместе, как одна большая семья. Постепенно гостиная заполняется мягкостью тканей, и Чанбин довольно падает на одно из одеял — в конце концов, своё задание он сделал, имеет право. Он утягивает за собой Чонина, сразу же начинающего вырываться и молить других о спасении от ужасного и кровожадного дракона, и тут же слышит хор храбрых «рыцарей», готовых спасать их «фею Динь-Динь» из лап чудовищного монстра. Чанбин привычно жалуется, какие они все жестокие, несильно кусает макнэ в плечо через одежду и зарывается в кипу принесённых одеял, словно и правда какой-то «злобный» дракон, который улазит в свою норку. Он слышит голоса ребят, то приближающиеся, то удаляющиеся, но те, кажется, забивают на него, раз уж всеми любимого волшебного принца он отпустил. Под одеялом темно и слегка жарковато, поэтому в конце концов он решает выбраться из мини-кокона, как вдруг на него приземляется что-то большое и тяжёлое, не дающее вылезти на свободу. — Хей, мне дышать нечем, — жалуется Чанбин, крутясь из стороны в сторону, но лишь оказывается схвачен в кольцо рук. — Не страшно, я сделаю тебе искусственное дыхание, — произносит голос снаружи, который Чанбин узнал бы из тысячи, и рэпер расслабляется, тут же прикидываясь полутрупом. От предложения Хёнджина он бы точно не отказался. — Эй, так нечестно, хён-дракон, тебе стоило хотя бы повырываться пару минут перед тем, как «падать в обморок», — с нотками недовольства тянет Хёнджин и хлопает его где-то в районе задницы. — А зачем, когда поступают такие прекрасные предложения? — задаёт риторический вопрос Чанбин, ухмыляясь, и всё-таки дёргается пару раз, чувствуя, что дышать и правда становится трудновато. — Но если ты не выпустишь меня сейчас, через минуту тебе придётся взять ответственность и выполнить обещание на самом деле. Выпутываться из одеял оказывается не так просто, но, когда это получается, Хёнджин сразу же падает на пол от смеха. — У тебя такое гнездо на голове, — тычет пальцем он, — ни разу не злобный дракон. — Птенечечик наш, вылупился наконец, и года не прошло, — вставляет Джисон, ставя на пол разные снеки и быстрые закуски, приготовленные Минхо, и Хёнджин начинает смеяться еще сильнее. — Может, купить тебе агасэ бонг, чтобы тебе не было так одиноко? — с чрезмерно-насмешливой заботой интересуется Хёнджин, но Чанбин, даже если бы захотел, не смог бы обидеться на очередной подкол, потому что ответ рождается в ту же секунду. — Мне не одиноко, ведь у меня есть мой принц, — парирует Чанбин, прямо глядя в глаза Хёнджина, и затем добавляет так, чтобы слышали все остальные: — Так ведь, Ай Эна? — Что ты сказал? — невнятно кричит макнэ из кухни, наверняка хомяча вкусняшки до того, как те окажутся на общем столе, и Джисон «жестоко» подтверждает эту теорию: — Твой принц променял тебя на мармеладки, смирись. Чанбин не отвечает, лишь улыбается себе под нос. Его настоящий принц, конечно же, понимает, кого он имел в виду. На лице Хёнджина проступает легкий румянец, который он безуспешно пытается скрыть за ладонью (остальным может казаться, что это фейспалм, но Чанбин сидит слишком близко и его не обманешь). Да, пожалуй, немного слащаво, но это выражение на лице младшего определённо стоит того, чтобы добавить в атмосферу пригоршню розовой неловкости, довольно думает Чанбин. Ребята почти заканчивают приготовления к просмотру и собираются в зале, вся еда — с курочкой во главе — уже в центре стола, и сами они начинают рассаживаться кто куда. Чонин как всегда оказывается нарасхват, и Чанбин со скепсисом комментирует это как «От вас опасности больше, чем от меня; вы же его сейчас на части порвёте», когда Сынмин, Феликс и Чан одновременно пытаются притянуть макнэ ближе к себе. Оставшийся рядом Хёнджин хихикает на замечание, придвигаясь ближе к рэперу так, что их плечи и ноги теперь касаются друг друга, и тем самым освобождая место остальным мемберам для дележки макнэ. Не то чтобы сидеть вместе много значит, но Чанбин всё равно ощущает плохо скрываемую радость: они с Хёнджином только что самым прямым образом флиртовали друг с другом, но даже после этого они так и сидят совсем рядом, не собираясь давать ход назад. Отношения между ними изменились, но как их стоит назвать? Чанбин не уверен. Они уже не лучшие друзья, но и не пара уж точно. Друзья с привилегиями? Звучит как-то пошло и вряд ли попадает под их ситуацию с парой «случайных» поцелуев. Чанбин поворачивается к довольно уплетающему курочку Хёнджину и ловит его короткий, но сияющий радостью взгляд, и у него в груди мгновенно теплеет. Может, им не нужны определения, по крайней мере сейчас, и стоит просто плыть по течению дальше?.. В туманной холодной темноте Чанбин замечает что-то светлое, блестящее вдалеке, и ускоряет шаг, пытаясь подобраться ближе, чувствуя, как в душе медленно поднимается паника. Он знает, что это очередной сон, кошмар, но не может ничего сделать, он не в силах заставить себя проснуться. Когда до цели остаётся несколько метров, Чанбин понимает, что это зеркало сияло за толщей воды, к которому невозможно пробраться. Он подходит ближе, заинтересованный, но всё ещё с ощущением подвоха: не может здесь быть всё так мирно, как кажется. Сквозь слой прозрачной воды он видит самого себя — на одно мгновение, а в следующее он уже лежит на кровати Хёнджина вместе с младшим, и они дурачатся вместе, и смеются. И целуются. Чанбин заворожено наблюдает за самим собой и Хёнджином, чувствуя себя немного странно, но постепенно привыкая, желая, чтобы картинка оказалась не просто сном, а реальностью, но— Вот он, подвох, думает Чанбина, когда комнату заволакивает тёмный туман, и вместо них в отражении появляется только Хёнджина — или его подобие. За прозрачной стеной и слоем стекла младший кажется неживой куклой, подвешенной на верёвочках, которую сверху кто-то дергаёт так, как ему вздумается, намеренно ломая своими резкими движениями. Внутри у Чанбина всё съёживается от ужаса происходящего, он бьёт кулаком по воде, но ожидаемо не может прорваться внутрь — и продолжает наблюдать, как наполненный жизнью и энергией Хёнджин из реальной жизни постепенно превращается в сломанный кусок тканей и мышц, как тухнет его взгляд и меркнет улыбка. Сердце Чанбина разбивается от этой картины, он чувствует дорожки слёз на щеках и — просыпается. Правая рука почему-то болит, будто он отплясывал на ней на протяжении нескольких часов, а тело немного ломит, как после первой тренировки после недельного отдыха. Чанбин всё ещё чувствует влагу на глазах и смаргивает капли слёз. Просыпаться от кошмаров давно стало привычным, но непривычным сейчас становится то, что он лежит не в постели. Вокруг него мягко и тепло, но он не понимает, где находится. А затем он ощущает на лице чьё-то тёплое дыхание, глаза привыкают к темноте комнаты, и тусклый свет из окна позволяет разглядеть чуть больше. Чанбин вспоминает, что они смотрели фильм вечером, плавно перетёкшим в ночь, и в какой-то момент Хёнджин заснул у него на коленях, а он сам так и не решился потревожить его. После своего кошмара вид живого, дышащего Хёнджина, теперь лежащего у него на руке, словно сбрасывает камень с души, Чанбин не может сдержаться и невесомо проводит ладонью по лицу младшего, улыбаясь со смесью боли и облегчения. Он касается большим пальцем его губ, привычно шершавых и покусанных из-за нервов, и нежно поглаживает пальцами скулу и щёку, а затем замечает, что ресницы Хёнджина начинают мелко подрагивать перед тем, как он сонно приоткрывает глаза. Чанбин не извиняется, что разбудил, и не врёт, что не хотел этого; сейчас как никогда Чанбин хочет почувствовать каждой клеточкой тела, что всё в порядке, и только Хёнджин может подарить ему это ощущение. — Хён, — еле слышно произносит Хёнджин, вяло моргая, и спрашивает по-детски невинно: — Гарри Поттер закончился? Гарри Поттер. Вот почему ему снилось чёртово зеркало. — Видимо. Я не помню, когда заснул, — говорит Чанбин, рассматривая в темноте очертания лица младшего; его рука всё ещё лежит на его щеке, и, кажется, Хёнджин понимает это только сейчас. — Снова кошмары? Хёнджин вынимает руку из-под одеяла и касается лица Чанбина, большим пальцем находя уголок глаза и вытирая ещё влажную дорожку, оставшуюся после передавшихся сквозь сон слёз. — Ты ещё большая плакса, чем я, — тихо фыркает Хёнджин и прижимается ближе, просовывая ногу между ног рэпера, несколько раз поглаживает мочку уха, помогая прийти в себя, а затем опускает руку на его талию, начиная не спеша водить пальцами по спине через футболку, очерчивая позвонки и вызывая приятную дрожь. Друзья так не делают, напоминает себе Чанбин. А еще друзья не целуются друг с другом, вслед напоминает он. Чанбин ведёт рукой выше, касаясь отросших волос Хёнджина, зарываясь в них и мягко массируя голову, пропуская пряди сквозь пальцы. Кажется, младший расслабляется, закрывает глаза и собирается вновь отправить в царство сна, не заботясь о том, где и в какой позе они лежат. Чанбину не снятся сны, которые не связаны с реальностью. Так или иначе кошмары касаются прошлого Чанбина, его настоящего и возможного будущего, страхов, связанных с ним, группой и семьёй. Сон с Хёнджином — один из них; он догадывается, что стена — та самая грань, которую переходить им не следует, потому что последствия, если хоть кто-то узнает, могут сломать, разрушить их жизни и жизни ребят. Чанбин прекрасно знает, насколько Хёнджин ранимый, и на нём это возможное осуждение без сомнений отразится больше всего. Чанбин ни за что не подверг бы Хёнджина такому испытанию по своей воле, и именно поэтому он сдерживался столько времени, пытаясь выдать свои чувства к нему за игру на камеру, шутки и подколы только для смеха. Признаваться в своих чувствах всегда страшно, особенно если не знаешь, что может ждать дальше в неизведанной глубине. Но Хёнджин не кукла, и у него есть своё мнение, Чанбин не в праве решать за него, как стоит поступать. Он сделал свой выбор тогда, в минивэне, запустивший цепочку действий, из-за которой Чанбин наконец сдался своим чувствам в гримёрке. Из-за которой сейчас— — Поцелуй меня, Хёнджини, — то ли просит, то ли приказывает он шёпотом, решая про себя, что на этот раз получит ответ на вопрос, случайностью ли были прошлые два поцелуя или им действительно стоит прекратить то, что они ещё не начали официально, до того, пока не стало слишком поздно. В первые мгновения Чанбину кажется, что Хёнджин успел заснуть, пока он мысленно бродил в своих сомнениях, но затем тот чуть приподнимается, приоткрывает глаза и наклоняется к лицу рэпера, чтобы мягко прикоснуться своими губами к его — и тут же дать свой ответ. Они медленно целуют друг друга, чётко соблюдая тонкую черту между нежностью и страстью. Чанбин проводит пальцами по волосам младшего, перебирая пряди, целуя то верхнюю губу, то особо любимую нижнюю, более чувствительную к прикосновениям, но не решаясь зайти ещё дальше — не столько потому, что не уверен, как правильно это делается, сколько из-за незнания, готов ли продолжить Хёнджин. Но тот вновь решает всё за него, когда проводит кончиком языка по его нижней губе на пробу, и Чанбин против воли усмехается: кажется, в их странных отношениях двигателем является один только Хёнджин, и это срочно нужно наверстать, даже если за его собственными плечами совершенно нет никакой практики. Впрочем, у Хёнджина её тоже нет, и это придаёт рэперу немного больше смелости. Руки Хёнджина щекотят кожу на шее, вызывая дрожь во всём теле, а может весь он является её причиной, Чанбин чувствует, как колотит каждую клеточку тела, как всё в нём дрожит, требуя большего, требуя никогда не останавливаться. Когда их языки впервые соприкасаются, Хёнджин шумно вдыхает через нос, сильно сжимая волосы Чанбина, и тот не то тихо вскрикивает, не то полустонет, надеясь, что это было не слишком громко. Этот поцелуй не похож на первые два — первый, короткий, не совсем дружеский, но и не романтичный, и второй, спонтанный и эмоциональный, в который они оба вложили сдерживаемые чувства. Этот поцелуй медленный и тягучий, головокружительный и чувственный; в груди Чанбина сильно колотится сердце, отдаваясь в ушах, и ему кажется — что сердце Хёнджина бьётся с ним в унисон (а, может, он действительно ощущает это через ткань их футболок, когда младший оказывается максимально близко). В этот раз они оба могут без слов объясниться друг с другом хотя бы немного, не боясь, что кто-то посторонний заметит их связь. Чанбин нехотя отрывается от мягких губ и приоткрывает глаза на мгновение — даже в темноте, сквозь которую почти ничего не видно, Хёнджин выглядит прекрасно, прерывисто и тяжело дышащий, облизывающий губу и не желающий прерываться. Он выдыхает короткое, просящее «Чанбин-хён», и рэпер сразу же повинуется, целует в уголок губ, в скулу, в любимую очаровательную родинку под глазом, и снова возвращается к губам, не понимая, каким чудом мог сдерживаться столько времени. Чанбин не уверен, что после этой ночи сможет жить спокойно, если у него больше не будет возможности прикоснуться к ним вновь. Этой ночью Чанбин получает ответ на главный вопрос. Ватерлиния прорвана, и назад пути нет.***
Как ни странно, в жизни Чанбина почти ничего не меняется и одновременно меняется всё: он, как и раньше, продолжает тренироваться, писать лирику, музыку, сниматься в шоу и для шоу, немного учиться и снова тренироваться, но теперь к этому списку добавляются редкие поцелуи с Хёнджином, которым никто из них так и не решается дать определение официально. Они вылавливают друг друга тогда, когда знают, что их не заметят, и крадут короткие поцелуи, словно играя в известную только им игру. Чанбина затапливает в своих чувствах, накрывая тёплыми волнами каждый раз, когда Хёнджин украдкой улыбается ему, едва заметно машинально облизывая губу. Порой он почти забывает, что они творят ненормальное, и останавливается, только когда Хёнджин остро смотрит на него строгим взглядом «нельзя, не сейчас», хотя сам Хёнджин иногда творит вещи похлеще. Чанбин не перестаёт напоминать себе, что подставляет их всех, но это Хёнджин, и потому сдержаться действительно трудно. Когда он остаётся один, становится стыдно и больно одновременно. Они нырнули в неизвестную глубь, но забыли прихватить спасательные жилеты. Как долго они смогут продержаться?***
Лимит жизнедеятельности заканчивается на двадцать шестом часу на ногах: съемки клипа для нового альбома затягиваются до глубокой ночи, и каждый на площадке напоминает полумёртвого зомби, бессмысленно наматывающего круги по площадке. Режиссёр устраивает небольшой перерыв для проверки отснятого материала, но никто не спешит уходить отдыхать: доставлять лишнюю работу нунам-гримёрам и визажистам совершенно не хочется, тем более это затянет съёмки на ещё больший срок. Чанбин думает, что младшие держатся на одной силе воле беззаботных подростков (не то чтобы он такой старичок по сравнению с ними, но…), а сам он пытается держаться на ногах, развлекая окружающих «нечтом», с трудом напоминающим пение. Ребята смеются, но в каждом из них отчётливо слышится усталость, и всё это отбирает силы быстрее, чем блуждание по крыше здания. Проходит ещё полчаса, за которые Чанбин проходит несколько кругов в состоянии сомнамбулы и на финише десятого замечает отключившегося на диване Чана — вид, который так редко можно застать воочию и который нагоняет ещё большую сонливость. Тело ломит, и сознание окончательно расплывается в туман малосвязанных мыслей. Чанбин натыкается слипающимся взглядом на стоящего рядом с диваном Хёнджина и единственное, за что хватает его сил, это несколько шагов по направлению к младшему. Редко он чувствует настолько острую необходимость оказаться рядом (хотя бы потому, что они и так почти всегда рядом), но сейчас возможность прикоснуться, ощутить родное тепло кажется Чанбину слишком желанной, способной придать хоть немного сил, чтобы выдержать оставшуюся часть съёмок. Чанбин встречается глазами с Хёнджином, но не говорит ни слова — просто прижимается близко-близко, обнимая обеими руками и утыкаясь носом в прохладную шею, глубоко вдыхая и чувствуя давно ставший привычным запах самого Хёнджина, смешанный с едва уловимым ароматом новой одежды и пота. Он не думает о том, как они выглядят со стороны, и за это уже не впервые Чанбин мысленно благодарит существование фансервиса, способного объяснить подобную внезапную близость: камера включена — значит будет хороший материал для фанатов; всегда проще скрываться у всех на виду. Чанбин чувствует чужие руки, обнимающие его за талию, прижимающие ещё ближе к себе, он улыбается в шею Хёнджина, оставляя невесомый поцелуй на его коже перед тем, как подтянуться и повиснуть на младшем, обвивая ногами его тело. Сейчас как никогда хочется почувствовать себя «ребеночком Чанбином», полностью оправдывая прозвище, которым ребята так часто называют его. Хёнджин тянет на это усталое «Хёёён», тяжело вздыхая, терпит секунд пятнадцать, за которые Чанбин успевает заметно съехать вниз, и затем отступает к дивану, стараясь не потревожить спящего на нём Чана. Ноги упираются в подушки, а сам Чанбин вновь оказывается максимально близко к младшему, буквально ложась на его тело, устраивая голову на его плече. Бывают моменты, когда Чанбин задумываются о позах, в которых они оказываются, но сейчас его сознание слишком истощено, чтобы заморачиваться о таких деталях. Ему тепло и почти удобно, рядом Хёнджин, продолжающий обнимать его, едва заметно поглаживая спину, и даже голоса ребят и людей вокруг не могут отнять у него ощущение этого, пусть временного, но покоя. Утыкаясь в шею Хёнджина, под его успокаивающими прикосновениями, Чанбин практически засыпает, даже несмотря на то, что вокруг них, кажется, собирается половина группы, громко что-то обсуждающая. Он выныривает из полудрёмы только тогда, когда Джисон ляпает какую-то фразу про шимпанзе и Минхо с энтузиазмом поддерживает бессмысленный разговор, который заставляет Хёнджина под ним немного напрячься, сцепляя руки на спине Чанбина чуточку сильнее. Это вынуждает Чанбина прислушаться к разговору, как раз когда Джисон решает сделать ему «вакцинацию»; он приподнимается, замечая устремлённый на второго рэпера взгляд Хёнджина, серьёзный и немного колючий, и понимает, что речь, кажется, про них, и она определённо не нравится младшему. Если бы у него оставались силы, он бы с радостью перевёл всё в шутку, но вместо этого он только крепче обхватывает Хёнджина, опять зарывается лицом в район его шеи и так, чтобы никто не увидел, оставляет на ней очередной поцелуй. И затем чувствует, как сразу же расслабляется младший, переставая слушать, что за чушь несёт Джисон в этот раз. Однако после, когда ребятам надоедает доставать их своими шутками и они расходятся, Хёнджин зовёт его по имени, предлагая немного поменять положение тел. — Мы привлекаем слишком много внимания, — говорит он, и Чанбин, приоткрыв один глаз, замечает, что несколько людей из съёмочной группы и правда то и дело бросают на них неоднозначные взгляды. Конечно, они не делают ничего противозаконного, просто сидят друг на друге, уставшие и мечтающие поскорее добраться до постели, но слухи распространяются быстро, поэтому им и правда не стоит злоупотреблять плюсами фансервиса, Хёнджин прав. Нехотя поднимаясь, Чанбин думает, что в лучшем случае Хёнджин отсядет от него на спинку дивана, если и вовсе не уйдет отдыхать в другое место, но — этого не происходит. Вместо этого младший подтягивает ноги к груди, разворачиваясь на диване, хлопает рукой рядом, приглашая рэпера сесть рядом, всё ещё слишком близко к нему, и затем обнимает рукой за плечи, не позволяя съехать вниз из-за недостатка свободного места. У Чанбина нет сил выдавить на лицо улыбку, но внутри у него счастливо теплеет, и в этот момент, впервые, он окончательно понимает, что все его чувства взаимны. Маленькие детали говорят больше, чем показательные действия на виду у всех. Перед тем, как закрыть глаза в очередной попытке заснуть, он ловит взгляд наблюдающего за ними Минхо, и на мгновение ему кажется, но это задумчивое подозрение отражается у него на лице.***
Предкамбэчная суета поглощает остатки свободного времени, которого и так было слишком мало, не позволяя отвлекаться на что-то ещё. О Минхо Чанбин, честно, ни разу не задумывается — мало ли о чём думал он в том неадекватно изнеможённом состоянии, в котором пребывали все они на площадке, тем более это Минхо, а Минхо, Чанбин уверен, всегда размышляет и строит какие-то странные планы, такие же, как и он сам. Не задумывается он ровно до того момента, пока по случайности не оказывается с ним наедине в тренировочном зале, когда мемберы разбегаются кто куда: по урокам вокала, школам, занятиям корейским, студиям записи и бог знает куда ещё. Всю последнюю неделю Чанбин только и делал, что работал, как и все остальные, и только сейчас он понимает, что это первый раз за всё это время, когда он остаётся наедине со старшим. Не то чтобы они не ладят, но в голове Чанбина при виде него автоматически возникает нехорошее предчувствие — Минхо будто специально молчит и только стреляет в него время от времени короткими, напрягающими взглядами. Они без комментариев прогоняют заглавную песню несколько раз, и обычно, когда никто не ошибается — как Чанбин сейчас, — Минхо непременно произносит похвалу, но даже спустя семь повторов он продолжает молчать, молчать и молчать, и, в конце концов, бдительность Чанбина постепенно теряется. А потом Минхо вдруг останавливается посреди песни и спрашивает: — Вы встречаетесь? И Чанбин едва не спотыкается о собственные ноги. — Что ты сказал? — переспрашивает он, молясь, что просто ослышался. — Ты и Хёнджин. Вы встречаетесь? — на этот раз Минхо отворачивается от зеркала и задаёт вопрос Чанбину в лицо, серьёзно и максимально прямо, так, что у него не остаётся возможности отшутиться каким-то остроумный ответом или сделать вид, что не услышал. Сердце Чанбина ухает в пятки, и он резко вспоминает свои страхи, выливающиеся в разные кошмары, часть из которых начинались примерно так же. — Мы не встречаемся. С чего ты взял? — отвечает он и сглатывает, чувствуя, как сковывает всё тело, а в горле резко пересыхает, хотя, кажется, с чего бы, ведь по сути он даже не лжёт. Минхо подозрительно щурится и начинает перечислять с уверенностью Шерлока Холмса, загибая пальцы: — Вы постоянно находитесь вместе, постоянно обнимаетесь — чаще, чем с кем-либо ещё, — постоянно куда-то пропадаете, когда появляется возможность, и после выглядите помятыми, постоянно переглядываетесь так… странно. А ещё ты постоянно спишь на кровати Хёнджина и пытаешься его поцеловать, но последнее скорее контр-аргумент, потому что ты не идиот и не стал бы делать это на камеру, встречайся вы на самом деле. Как-то так. Минхо скрещивает руки на груди, мол, я свою точку зрения сказал, теперь попробуй объясниться, и Чанбин чувствует, как кровь отливает от лица, а сердце начинает нервно стучать в груди. Неужели они и правда были настолько очевидными? То есть, ладно, Чанбин понимает, что они особо и не скрывались, но только потому, что скрывать было особо и нечего? Почему-то сейчас Чанбину больше так не кажется, как не кажется правильным свой ответ; всё внутри сопротивляется, словно он лжёт сам себе. Если они с Хёнджином не встречаются, то тогда что, чёрт возьми, они делают? — Мы просто друзья, — говорит он, но всё ещё чувствует, что слова его расходятся с правдой. Минхо будто бы чувствует это и продолжает допрос: — Вы целовались? По-настоящему, вне камеры. В памяти Чанбина всплывает тот инцидент в гримёрке, когда они поцеловались в том числе и на камеру, и он либо краснеет, либо из-за пустоты, резко образовавшейся в голове, молчит слишком долго, потому что лицо Минхо медленно вытягивается от смеси удивления и ликования. — Да ладно, правда что ли? — «переспрашивает» он, видимо понимая всё по лицу. В голове Чанбина в панике борются две мысли о том, что нужно сделать, чтобы защитить Хёнджина от возможных последствий открытия: сказать Минхо правду или попытаться солгать? Но язык на этот раз действует быстрее головы, и он выдаёт самую отвратительную ложь из возможных: — Слушай, было дело, но это ничего не значит. Мы просто друзья, ни больше, ни меньше. И чувствует в следующую же секунду, что предаёт Хёнджина своими словами, даже если они ничего не обещали друг другу вслух. Но создали столько небольших, искренних и личных моментов вместе, которые всегда говорили больше любых слов. Чанбину хочется позорно сбежать из зала — желательно к Хёнджину, желательно затем, чтобы наконец расставить точки над i, — но он знает, что тогда всё будет ещё более очевидно. Может, Минхо всё-таки поверит ему? — Ух, Хани должен мне обед, — усмехается Минхо внезапно и наконец выходит из состояния застывшей статуи для допроса, отправляясь за водой в другой конец комнаты. Чанбину вновь кажется, что он ослышался. — Что? — Джисон. Должен мне обед. Мы поспорили о вас с Хёнджином. В шоке Чанбин только и может что поражённо уточнить: — Ты только что услышал, что твой одногруппник целовался с другим твоим одногруппником, и всё, что ты говоришь, это: «Вау, я получу бесплатный обед»? — И затем не может добавить обиженно-обвиняюще: — И в смысле вы поспорили о нас на обед? Минхо кидает на него сочувствующий (раздражающий) взгляд перед тем, как отпить из бутылки, словно нарочно издеваясь над рэпером необходимостью ждать ответ дольше. С другой стороны нервозность, которая еще пару минут назад буквально парализовала всё тело Чанбина, куда-то испаряется, оставляя место заинтересованному ожиданию. — Ты хотел бы, чтобы я устроил истерику и начал кричать о том, какие вы мерзкие, как вы можете и что я ухожу от вас? — в итоге спрашивает с ехидной улыбкой Минхо и «утешающе» хлопает Чанбина по плечу, видимо вновь читая ответ на него лице. — Плохого ты мнения о своём друге, Чанбинни, вы от меня так просто не избавитесь~ И мы с Джисоном тоже целовались, так что я понимаю. — Правда?? — челюсть рэпера почти встречается с полом, но Минхо быстро возвращает её на место. — Нет, ужас какой, — резко отрицает он и смеётся, качая головой. — Но твоя реакция доказывает, что ваши поцелуи не «не значат» большего, чем ты говоришь. — Минхо жмёт плечами, будто говорит о повседневных вещах, а не о том, что в теории может разрушить группу. У Чанбина внутри всё сжимается от этого действительно понимающего всю серьёзность взгляда Минхо, особенно когда тот продолжает: — Смысл врать, если рано или поздно остальные сами всё поймут — если уже не — или банально застанут вас вдвоём? Чанбин тяжело вздыхает и садится на диван, с силой проводя рукой по волосам в попытке привести себя в чувство. Как будто это так легко — сделать то, что говорит Минхо. Разумеется Чанбин уже думал об этом, в теории, думал, что когда-нибудь ребята узнают о них с Хёнджином, но каждый раз, вступая на дорожку страшащих мыслей, Чанбин откладывал всё — признание младшему и последующее признание о них всем остальным — на потом. Вот только зачем, он теперь не понимает сам. Хёнджин, очевидно, чувствует к нему взаимную симпатию (Чанбин не решается говорить «любит» даже в своих мыслях, чтобы не обнадёживать себя радужными мечтами), так что мешает им признаться хотя бы друг другу? На самом деле Чанбин знает. Та самая граница отношений, которую когда-то давно установил Чанбин, запретив себе пересекать её во что бы то ни стало. Граница, включающая в себя то, что постепенно разрушал Хёнджин, стирая, топя её в своих чувствах до тех пор, пока не осталось лишь тонкая полоска — главное правило, установленное Чанбином. Никогда не признаваться Хван Хёнджину в том, что он любит его. Он так настойчиво вдалбливал этот запрет в свою голову, что в конце концов создал в душе барьер, мешающий ему двигаться дальше. Мешающий ему наконец признаться Хёнджину в своих чувствах к нему. — Мы ведь действительно не встречаемся, — с горечью осознания ситуации тихо говорит Чанбин, глядя на своё отражение в зеркале. — Но я так… Горло сжимает, и Чанбин закусывает губу, ругаясь на себя и свои заморочки. — Любишь его? — подсказывает Минхо и усмехается, глядя через зеркало на короткий кивок Чанбина. — Давно? Чанбин улыбается уголком губ, догадываясь, какой будет реакция на его ответ. — Иногда мне кажется, что с первой встречи. В его улыбку и смех невозможно не влюбиться. — О боже, избавь от подробностей, — сопротивляющеюся машет руками Минхо, но затем мягко смеётся и добавляет, — хотя ладно, я сам спросил. Так что мешает тебе сказать то же самое ему? — Я сам, — признаётся Чанбин и, подумав, добавляет: — И наша жизнь. Разве у нас может что-то получиться, когда за нами повсюду следуют камеры? Минхо снова жмёт плечами, не впечатлённый аргументом. — Не вы первые, не вы последние. И разве вы с Хёнджином не делаете того, что обычно делают парочки? Что-то заголовки статей пока не пестрят новостями о «гей-сенсации» из JYP. Чанбин открывает рот, чтобы возразить, но внезапно понимает, что Минхо прав. — Я прав, да? Видишь же, что прав! — довольно хлопает по его спине старший. — Более того, чем скорее вы дадите определение своим отношением, тем проще будет вам понимать, что нужно скрывать, а что можно оставить на виду. Да и нам всем, кстати, тоже, мы же семья, да? Семья должна помогать друг другу, какими бы чудилами не были ее члены, — смеётся Минхо в конце и издевательски треплет Чанбина за щёку. От его слов уверенность Чанбина увеличивается, а в груди расплывается благодарность напополам с признательностью. Кто знает, сколько бы он оттягивал признание на потом, если бы не этот разговор с Минхо? — Хён, — серьёзно, но с несдерживаемой долей веселья зовёт Чанбин, — ты знаешь, что я люблю тебя? Минхо громко ржёт, хлопая в ладоши и запрокидывая голову, и кивает на дверь: — Ты попутал. Тебе Хёнджину признаться надо, а не мне, идиота кусок. — Спасибо тебе. Чанбин вскакивает с места, подхватывая вещи, и перед тем, как выскочить из помещения слышит сзади довольный голос: — С тебя тоже обед! Весь месяц кормить будешь! Чанбин не против кормить хоть весь год, если сегодня у них с Хёнджином всё получится. И граница будет уничтожена окончательно.***
Общежитие встречает Чанбина непривычной тишиной, но сегодня это только к лучшему, думает он. Если дома никого нет, никто не помешает ему во время признания. Возможно, ему следовало сделать всё более романтично, как в одной из книг, которые так любит читать Хёнджин, но у него просто нет времени придумать что-то оригинальное, тем более он и так оттягивал момент слишком долго. А если Хёнджин ответит взаимностью (в чём Чанбин почти не сомневается, но всё равно внутренне паникует, как это произойдет), у него будет бесконечное число дней и ночей для того, чтобы признаться ещё раз, и ещё, и ещё во множестве мест и множеством разных способов, которые только сумеет сгенерировать его сознание. Чанбин аккуратно раздевается, не уверенный, есть ли дома Хёнджин, но на всякий случай стараясь не шуметь, чтобы не портить «сюрприз», и подбирается к двери его комнаты. Его слух улавливает голоса, и Чанбин быстро определяет их обладателей — Хёнджин и Чонин; они всё-таки не одни дома. Впрочем, Чонин не помешает, Чанбин прекрасно знает, что макнэ любит их обоих и без проблем даст время поговорить. Он уже собирается постучаться, как дверь внезапно распахивается и перед ним появляется почему-то расстроенный Чонин. А при виде Чанбина на его лице появляется такой холод, что у рэпера по спине бегут мурашки. Чонин оглядывается на мгновение и затем выходит из комнаты, закрывая дверь за собой. Что происходит? Ни разу за всё время, которое они знают друг друга, Чонин не смотрел на него настолько неодобрительным взглядом. — Чанбин… хён, — сухо констатирует он следом, вспоминая про уважение лишь спустя пару секунд и будто бы для галочки. Чанбин сглатывает, резко ощущая себя виноватым, но не понимая, в чём именно. — Что ты здесь делаешь? — Я хочу поговорить с Хёнджином, — честно говорит он и хочет было пройти мимо, как Чонин останавливает его рукой. — Зачем? — спрашивает макнэ, не сводя с Чанбина пристального испытующего взгляда. Почему-то у Чанбина возникает ощущение, что от его ответа зависит весь его дальнейший вечер, если не больше, поэтому он давит в себе ответ в духе «не важно» (потому что сейчас важнее нет ничего) и честно говорит вместо этого: — Мне нужно признаться ему. Чонин сканирует его взглядом, задумчиво щуря глаза, и в какой-то момент Чанбину кажется, что тот непременно продолжит атаку вопросами, но в конце концов макнэ отступает на шаг, позволяя ему пройти. Не понимая, что это было, Чанбин открывает дверь комнаты и сразу же замирает, когда видит уткнувшегося в собственные колени Хёнджина, сидящего на кровати в наушниках и не замечающего, что происходит вокруг. Чанбин оборачивается, но Чонина уже нет в гостиной, поэтому он проходит внутрь и садится рядом с младшим на кровать. — Чай уже готов, Чонини? — хрипло и устало спрашивает Хёнджин, поднимая голову, и резко замирает, когда видит, кто перед ним. В груди у Чанбина всё сжимается, когда он понимает: Хёнджин, судя по всему, плакал, потому что его глаза красные, а лицо немного опухшее. Но до того, как Чанбин успевает спросить, Хёнджин почти шипит на него, отодвигаясь от него в угол кровати: — Что ты здесь делаешь? Сердце Чанбина второй раз за день ухает вниз, но в этот раз становится слишком больно. Почему Хёнджин так ведёт себя? — Я хотел поговорить, — произносит он, бегая взглядом по лицу Хёнджина и не видя того, что было раньше — ни намёка на теплоту и искры во взгляде, как каждый раз, когда они находили друг друга глазами. Хёнджин морщится, сдерживая слёзы — Чанбин знает его и его привычки слишком хорошо, — и с болью спрашивает: — Разве ты уже не сказал всё, что нужно? О чём он, совершенно не понимает Чанбин. Он поднимает брови и протягивает руку к Хёнджину, но тот отталкивает её в сторону. — Уйди, — тихо просит он, часто моргая и отворачиваясь к стене, пытаясь незаметно вытереть глаза. Чанбин почти готов заплакать от вида такого младшего, от его слов и боли в голосе, которым он не может найти оправдания. — Хёнджини, — мягко зовёт он. — Что случилось? Я не понимаю. — Ах, ты не понимаешь, — злится Хёнджин, оборачиваясь и показательно морщась при виде него. — А я не понимаю, как мог быть так глуп всё это время. Какой же я наивный идиот, идиот. — Хёнджин стукает себя по голове и тяжело, прерывисто вздыхает. — Я же сказал тебе уйти, я хочу побыть один. — Я не уйду, — твёрдо говорит Чанбин, качая головой, и берёт Хёнджина за руку, ту самую, которой он только что побил себя. Он игнорирует его шипение и попытки вырваться, когда продолжает: — Мне нужно сказать тебе кое-что важное. Ты можешь выгнать меня после этого, если захочешь, но я должен сперва сказать это. — Ты уже всё сказал! Я слышал! — повышает голос Хёнджин и, не сдерживаясь, всхлипывает. — Чёрт. — Господи, Хёнджини, — поражённо выдыхает Чанбин и тут же забирается с ногами на постель, чтобы крепко обнять младшего, не обращая внимания на его тычки и требования отвалить от него. В голове сразу всплывают собственные сказанные недавно слова, и Чанбин всё понимает. Он бы тоже был разбит, скажи Хёнджин, что всё, что между ними есть, ничего не значит. Чанбин знает, что будет ещё долго жалеть об этих словах, но он приложит все усилия, чтобы как можно скорее искупить вину и доказать Хёнджину, что на самом деле он думает с точностью наоборот. — Хёнджини, посмотри на меня, пожалуйста, — умоляюще просит Чанбин, крепко обнимая Хёнджина за плечи, не давая ударить себя, и сам пытается заглянуть ему в лицо. Младший упорно сопротивляется, поэтому Чанбин вздыхает и продолжает как есть: — Ты не поверишь мне, если я скажу, что услышал лишь часть? — Что, там было что-то поинтереснее? Твоё признание, что я отвратно целуюсь и тебе нужно найти кого-то получше? — с сарказмом отвечает Хёнджин, наконец замирая в напряжении и со смесью злости и раздражения впиваясь взглядом в Чанбина. Против воли Чанбин улыбается, не понимая, не в силах представить, как можно найти кого-то лучше Хёнджина, и качает головой. — Нет. Не совсем. Это было признание, но в другом. — Чанбин вспоминает совет Минхо и начинает издалека: — Помнишь нашу первую встречу? Когда я вошёл, ты сразу же начал улыбаться, а когда я нёс какую-то странную чушь из-за переживаний, чтобы влиться в компанию, и ты всегда поддерживал разговор и смеялся над шутками, хотя даже половина из них не были смешными. — Хочешь сказать, что я не разбираюсь в юморе и слишком много смеюсь? — словно для галочки продолжает Хёнджин, но уже не так колко, как до этого; Чанбин чувствует, что младший успевает немного расслабиться в его руках — то ли из-за привычки, то ли потому, что ему становится интересно, что он скажет дальше, — и тепло улыбается, невесомо поглаживая его по спине: — Я готов слушать твой смех бесконечно, и быть его причиной тоже, он прекрасен. На лице Хёнджина проступает румянец, и он смущённо отводит взгляд, явно не ожидая подобных слов. — Я хотел сказать, что уже тогда ты выделялся среди всех остальных, ты был первым трейни, с которым я подружился и начал чувствовать себя максимально комфортно. Благодаря тебе я стал увереннее вести себя, подружился с остальными, получил огромную поддержку. А еще у нас совпадали многие интересы, вкусы, предпочтения, стремления и желания, и я долго не мог поверить, что смог встретить такого человека, с которым могу быть самим собой, могу быть одновременно и серьёзным, и забавным, потому что я всегда знаю, что ты поймёшь меня — или обязательно рассмеёшься, даже если забавность получится глупостью. Чанбин переводит взгляд на подрагивающие ресницы Хёнджина, приоткрытые губы и покрасневшие глаза, на его родинку, чувствует неровное дыхание, и сердце затапливает от переполняющей любви ко всему этому, ко всему Хёнджину, и это придаёт уверенности. — Я понял это не сразу, — произносит Чанбин. Он перемещает ладонь на лицо младшего и убирает мешающую прядь ему за ухо, мягко проводя по лицу пальцами. — За два года было столько моментов, о которых я мог бы рассказать и которые закрывали пути к отступлению, но… В любом случае, самое важное в них – это ты, и то, что в какой-то из них я влюбился в тебя, Хван Хёнджин, и теперь не намерен когда-либо отпускать тебя от себя. Хёнджин в его руках окончательно расслабляется, бегая взглядом по лицу Чанбина, видимо в попытке разглядеть намёк на шутку, но, конечно же, не находит: рэпер слишком долго держал это в себе, поэтому признание, неловкое и, возможно, не слишком красивое, принесло ему лишь облегчение. Ему нечего стесняться, ведь это Хёнджин, снова смущённый и — самое главное — снова с радостным блеском в глазах. — Это ещё не всё, но можно я сперва тебя поцелую? — на всякий случай уточняет Чанбин и довольно улыбается, когда младший, после секундных раздумий, кивает пару раз и закрывает глаза в предвкушении. На его губах вкус соли и слёз, и Чанбин вновь чувствует укол вины из-за того, что их причиной является он сам. Он нежно целует верхнюю губу, и нижнюю, уголки, медленно проводя рукой по голове Хёнджина, перебирая волосы; Хёнджин не спеша отвечает ему, приоткрывая рот в немом призыве, и Чанбин с удовольствием исполняет его желание. Хёнджин утягивает его вниз, ложась на кровать и обнимая Чанбина за талию, довольно подставляясь под его губы, расслабленный, домашний и чувствительный. Чанбин почти тает от его вида, когда отрывается на мгновение, чтобы запечатлеть в памяти этот момент. Он уже не представляет, как можно жить без Хёнджина под боком, без его рук на своём теле, тепла его худи и плеча, на котором всегда можно отдохнуть, без этих пухлых губ на своих и глаз, смотрящих на него с непередаваемым выражением, заставляющим сердце трепетать. Каким же идиотом он был, раз тянул так долго и в итоге едва не разрушил всё. Чанбин целует Хёнджина ещё раз и продолжает: — Если бы ты тогда не сделал первый шаг, я, наверное, так и не решился бы сделать хоть что-то, — признаётся Чанбин. — Так и продолжал бы шутить, не переходя установленную собой границу из страха разрушить нашу дружбу. — На самом деле ты её перешёл, много раз, — хрипло говорит Хёнджин, открывая глаза и тыкает пальцем в его губы. — Нормальный друг не пытается поцеловать другого друга по несколько раз на дню, хён. — Твои губы выглядят слишком соблазнительно, чтобы не пытаться их поцеловать, — «обижается» Чанбин и быстро чмокает младшего в подтверждение, вызывая у него смех, от которого теплеет в груди. — А ещё ты всегда смеёшься из-за этого. Что я написал в своём профайле? — … Идеальный тип? — «Человек, который часто улыбается», да. На самом деле это была попытка дать тебе понять, но я не уверен, что она сработала, — неловко улыбается Чанбин и затем жмёт плечами. — Впрочем, в итоге ты всё равно решил меня поцеловать. Кстати, почему? Хёнджин краснеет, отводит взгляд и неловко шепчет: — Я хотел успокоить тебя. И подумал, что нужно дать то, о чём ты давно мечтаешь. Это было глупо, ведь ты всегда мог шутить о поцелуях, на самом деле не желая, чтобы я отвечал, но я не придумал ничего лучше в тот момент, мне не казалось это неправильным или странным и… Вот… А потом я понял, что сам хочу большего; хотел всегда, просто не осознавал до конца. Ох, ты знаешь, я ужасен в признаниях. Скомканное и запутанное объяснение Хёнджина умиляет рэпера, и он крепко обнимает его, чмокая губами в район скулы, а затем тянет тонким голоском: — Хёнджини такой милый и заботливый, ты прекрасен во всём. Он наблюдает за Хёнджином какое-то время, теряя счёт времени, поглаживая его по волосам, и затем уже нормальным голосом продолжает: — Я должен был сказать это сразу, но боялся разрушить нашу дружбу, боялся последствий, слишком много думал о том, о чём можно было подумать после вдвоём. Я думал так много, что совсем забыл о не менее важном — словах. — Чанбин сглатывает, готовясь сделать последний прыжок в глубину, но он знает, что никогда не будет жалеть об этом. — Надеюсь, ты простишь мне сегодняшний разговор с Минхо; это была глупая попытка соврать ему, я не должен был говорить то, что сказал, потому что на самом деле… — Он набирает в грудь воздуха перед тем, как сказать: — Я так люблю тебя, Хван Хёнджин. Люблю всем своим дарковым сердцем. И это самое дарковое сердце громко бьётся в груди, по ощущениям подпрыгивая по горла, словно напоминая Чанбину, что ему всё ещё нужно дышать, но не давая сделать это. Признаваться оказывается проще, чем он предполагал, но ещё более волнительно, чем он мог представить. Он смотрит на Хёнджина, его тёплую улыбку, и слышит заветные слова, смущённо-неловко и едва слышно произнесённые любимыми губами: — Я тоже люблю тебя, Чанбини-хён. Хёнджин ведёт пальцами по его виску, скуле, губам, и затем останавливается на подбородке. Сжимает его. И добавляет строгим голосом: — Но прощение ты будешь просить долго. Будешь вымаливать прощение за каждую пролитую сегодня слезинку, и я придумаю очень, очень, очень строгие наказания, твоё дарковое сердечко будет молить о пощаде. Чанбин широко улыбается на эту угрозу и наклоняется ближе, чтобы поцеловать Хёнджина поочерёдно в уголки глаз и сморщенный нос. Он не против вымаливать прощение хоть всю жизнь, если это гарантирует то, что младший всегда будет рядом. Его показательно грозный вид забавляет, Хёнджин слишком милый, и боже, как же Чанбину повезло, потому что теперь он — только его. Потому что теперь их возможности безграничны.