День нулевой. Утро
Было тепло и тесно. Хэнк разлепил глаза, попутно вспоминая, где он находится и почему лежать так уютно и приятно, если его конечности безжалостно затекли, а со всех сторон что-то крепко и немилосердно придавливает. За чужим окном брезжил неясный декабрьский рассвет. Значит, было уже около девяти. В робком утреннем свете слева от себя Хэнк обнаружил Коннора, справа — Гэвина. Оба спали. Коннор прижимался к нему всем телом, закинув где-то под одеялом ногу на бёдра, не давая ни малейшего шанса сдвинуться с места, не потревожив его сон. Тёмная растрёпанная голова лежала у Хэнка на плече, волосы щекотали нос. Гэвин угадывался калачиком сбоку, рука его была категорично перекинута через Хэнка и покоилась на Конноре, финальным затвором замыкая весь этот капкан из спящих тел. Он размеренно дышал Хэнку куда-то в шею. Утро наступило. Утро наступило, и на их головах по-прежнему были ушки. У себя Хэнк явственно ощущал и свои, а также зажатый между кроватью и своим слегка саднящим задом несчастный хвост. Когда до Хэнка с ужасающей ясностью дошло осознание его и их положения, сердце у него пропустило пару ударов, а затем тоскливо сжалось. У них ничего не вышло. Бредовая идея, в которой им, глупо надеющимся на что-то, чудилось зерно какого-то смысла, оказалась на поверку самой абсурдной из всех возможных. С чего они вообще взяли, что это может помочь? Как он мог на это согласиться? Сна не осталось больше ни в одном глазу. Хэнк понимал, что нужно было выбираться и, по возможности сократив до минимума длительность неловких разговоров и скованных пауз, уходить. С правой стороны позиция казалась чуть менее безвыходной; он попробовал пошевелить рукой, но Гэвин недовольно трепыхнул ушками и прижался к ней ещё крепче, словно в его сне она была для него спасительным тросом над бездонной пропастью. Нет, определённо никакого шанса выбраться из-под них незаметно у Хэнка не было. Он понял, что другого выхода у него не осталось. Пробуждения им всё равно было не избежать, к тому же Хэнк подозревал, что ватные ноги и руки обязательно ещё устроят ему какую-то подлянку. Он приготовился уже было начать аккуратно выпутываться из этого клубка тел, но тут Коннор неожиданно открыл глаза и поднял голову, встречаясь с ним взглядом. В его глазах как будто не было ни капли сна, и Хэнк задумался на мгновение: спал ли он сейчас? Всегда ли просыпается так, словно его внезапно включили в розетку? Кто из них двоих обычно просыпается первым? Хотя какое это имело значение. Коннор осторожно потёрся носом о его щёку — что же ты делаешь, маленький засранец, тоскливо подумал Хэнк, — и улыбнулся. — Доброе утро, лейтенант, — прошептал он. В «доброте» оного лейтенант с учётом всех обстоятельств сомневался, но всё же заставил себя выдавить: — Доброе, Коннор. Гэвин зашевелился, выдохнул Хэнку в человеческое ухо и тоже проснулся. Он разогнулся, широко зевнул и потянулся, коснувшись никогда не изменяющим себе утренним стояком Хэнковой ноги. Не сразу осознав это спросонья, он смущённо кашлянул и решил сделать вид, что ничего не произошло. Следующим, что он почувствовал, были два взгляда, направленные на него, и Пидор, который по-прежнему находился на месте и теперь после сна тоже постепенно оживлялся. Потереться пахом об Хэнка хотелось просто зверски, но Гэвин собрал волю в кулак и заставил себя не двигаться. Он кинул взгляд на топорщащиеся из макушки как ни в чем не бывало ушки Коннора, на прикрытые волосами, но вполне различимые уши Хэнка на подушке. Задумчиво шевельнул своими. — Итак, — решил он высказать общую мысль, — у нас не получилось. Разочарования по этому поводу он, как ни странно, не испытывал, — более того, он понял, что даже не удивлён. Кошачьи рудименты ещё вчера перед сном сидели как влитые, глупо было надеяться, что за ночь они решат отвалиться. Коннор тронул Гэвина за щёку, пытаясь в полумраке без очков вглядеться в его лицо. Ему было необходимо понять его настроение, Гэвин знал об этом и улыбнулся ему успокаивающе, молча давая прочитать по глазам: «не беспокойся, я в порядке». Коннор еле заметно кивнул. Они оба повернулись к Хэнку, который себя в порядке, кажется, совсем не чувствовал. Хэнк издал нервный смешок, закрыл на несколько мгновений лицо ладонями, ожесточённо его потёр. Ситуации более пиздецовой он и представить себе не мог. Он попытался взять себя в руки. — В конце концов, мы знали, что такой вариант возможен, — сказал он как можно спокойнее, надеясь, что парни не услышат в голосе панику, которая накатывала на него ледяными волнами. — Это были лишь домыслы. — Да, — отозвался Коннор и осторожно провёл рукой по его груди, находя запястье и сжимая его несильно, ободряюще. — Ты прав, мы все были к этому готовы. «Нет, не были», — промелькнуло в голове у Хэнка, и он постарался хотя бы на время заткнуть свой гнусный внутренний голос, вещающий обезоруживающую правду: он слепо понадеялся на то, что их идея сработает, чересчур зациклившись на том, как это будет происходить, а не на том, что он будет делать в случае неуспеха. Утро выдернуло его из мягких ласковых лап фантазии, которой он позволил себе обмануться на одну странную, но восхитительную ночь, и вернула в когти неотвратимой реальности, в которой так и остался неразрешённым основной — и единственный — вопрос. Щетина Гэвина всё ещё колола плечо. Пальцы Коннора ласково оглаживали кожу запястья, и пора было бы аккуратно отстранить их обоих, вылезти из тёплой чужой кровати, попрощаться и уйти, но Хэнк не мог. Тяжесть затёкшего тела перетекла куда-то глубже, придавливая незримым грузом ещё сильнее. — Просто забудем об этом, — выдавил он, пока пытался уговорить себя встать. Пальцы на запястье замерли, давая понять, что Коннор хорошо помнил его вчерашнюю просьбу. Коннор пообещал выполнить её… Гэвин вдруг недовольно поёрзал рядом. — Ну уж нет, — заявил он сердито. — Прости, но хрен я забуду, Андерсон, как охуенно ты трахаешься. Коннор тихо засмеялся. — Знаешь, тебе стоит почаще этим заниматься, а то такой талант пропадает, — хрипло добавил Гэвин. Даже если в этих словах был какой-то намёк, Хэнк решил на него не реагировать. В конце концов, сейчас за Рида вполне мог говорить стояк, упирающийся ему в бедро, и ещё не стёршиеся неординарные впечатления прошедшей ночи. Хэнк полагал, что парням точно есть, что обсудить после его ухода. Ещё Хэнк полагал, что ему стоило бы рассердиться на то, что нёс Гэвин, и напомнить им обоим о том, о чём они все трое договорились касательно произошедшего. Но вместо этого он почувствовал, как после его непосредственных слов невидимая тяжесть в груди словно бы стала чуть меньше. Настолько, что у него даже нашлись силы на иронию. — Учту твой бесценный совет, Рид, — усмехнулся он. Коннор улыбнулся, на мгновение ненавязчиво прижавшись щекой к его плечу. Как у него это выходило так естественно, Хэнк ума не мог приложить. Он всегда обожал собак, но этот взрослый кот совершенно сводил его с ума. Обстановку окончательно разрядил тихо, но отчётливо заурчавший живот Гэвина. Хэнк всё же был не настолько стар, чтобы не помнить, какой голод находит после длинного хорошего секса, а они, три взрослых мужика, вчера просто увалились спать. Пожалуй, тоже не самое умное решение, — хотя они трое и без того в последнее время не блистали гениальными идеями. Рид тихо ругнулся и, посмеиваясь, сконфуженно ткнулся лбом Хэнку в плечо. — Давайте-ка я приготовлю завтрак, ребятки, — решительно произнёс Хэнк, отгоняя назойливые сомнения в уместности своей инициативы. Так или иначе, его не прогоняли и даже вполне себе всё ещё обнимали, и ничего такого уж ужасного он не предложил. — Я помогу тебе, — тут же откликнулся Коннор, плавно приподнимаясь на руках. — Ну, а я поддержу вас морально и поем, — присоединился Гэвин, выныривая из-под одеяла. — Так уж вышло, что на кухне я не так хорош, как в постели. Коннор насмешливо фыркнул, кинув в него штанами. Рид легко их поймал, и, ухмыльнувшись, подмигнул Хэнку, на ходу вдевая в штанины ноги. Хэнк хмыкнул, с улыбкой отводя взгляд. Видок у полуголого Гэвина с вальяжно расслабленными ушками и косой улыбкой был чрезвычайно хулиганский. Они быстро натянули на себя одежду, стараясь не придавать большого значения недвусмысленным стоякам друг друга и поскорее запрятать их в бельё. В холодильнике и кухонных шкафчиках нашлись все необходимые ингредиенты для блинчиков — очевидно, Коннор был от природы куда более хозяйственным, чем сам Хэнк, вынужденно наученный одиночеством и холостяцкой жизнью. Хэнк закатал рукава рубашки, нацепил фартук, протянутый Коннором, и вместе они довольно быстро управились с готовкой, пока Гэвин, подтянув одно колено к подбородку и обняв себя хвостом, привычно и без особой надежды сёрфил последние новости. Всемирная паутина ожидаемо не выдала никаких тематически подходящих сенсаций, если исключить выскочившую вирусную статью с неким шокирующим интервью юной восходящей поп-певицы о вопиющем комментарии продюсера касательно её рудиментов. Отложив планшет, Гэвин принялся наблюдать за тем, как гармонично Коннор с Хэнком лавируют по кухне, выпекая блинчики, варя кофе со специями (по какому-то эксклюзивному рецепту Андерсона) и перебрасываясь почти непринуждённо какими-то ничего не значащими фразочками о том, где у них лежит корица, как долго греется конфорка плиты и по какому рецепту пекла панкейки двоюродная бабушка Гэвина. Если бы существовал на свете топ самых странных, грустных и уютных завтраков на земле, этот определённо мог бы побороться за лидирующие позиции. Когда они сели за стол, Коннор, успевший уже надеть очки, привычным жестом поправил их на переносице и серьёзно сказал: — Думаю, нам придётся смириться с ними, — он указал глазами наверх, несомненно имея в виду кошачьи уши. — Нужно понимать, что это, вероятнее всего, навсегда. И придумать, как действовать дальше. Хвост оплёл его руку, которой он задумчиво помешивал кофе. Гэвин потарабанил пальцами по столу. Он это понимал и сам, как понимал и то, что после открытия правды в их жизнях начнётся чёрт знает что. Вид у Коннора был смиренный, но непоколебимый; Хэнк, напротив, выглядел крайне подавленным. Его ушки поникли, теряясь и сливаясь с волосами. Гэвин никогда не был силён в словах поддержки или утешения, и сейчас, держа язык за зубами, чтобы не сказануть лишнего, мог лишь в надежде молчаливо указать Коннору на Хэнка. Но Коннор и сам сейчас смотрел на него, едва заметно хмурясь и покусывая губу. Под столом он коснулся своей ногой ноги Гэвина, и в ответ тот безмолвно придвинул её ближе. Хэнк молчал, сжимая в руке вилку, которую так и не успел поднести ко рту. — Пожалуй, это и правда так, — наконец с трудом проговорил он. Он старался звучать спокойно, однако тягостные мысли, отошедшие было на второй план, пока он был занят готовкой и болтовнёй, теперь вернулись вновь. Слова Коннора прозвучали, как бы тот ни стремился их смягчить, как приговор. Несмотря на голод и аппетитные запахи, наполнявшие кухню, Хэнк не смог бы сейчас запихнуть в горло ни кусочка. Коннор осторожно тронул его за руку; на лбу, частично скрытые за волнистой чёлкой, залегли напряжённые морщинки. Хэнк вдруг впервые в жизни заметил у него лёгкую однодневную щетину. Ему вновь показалось, что он видит что-то интимное, не предназначенное для его глаз. — В конце концов, это просто уши и хвост, — тихо произнёс Коннор, несильно сжимая тыльную сторону Хэнковой ладони. — Те же, что были в детстве. Мы не больны и не умираем, мы такие же, как и были. Это странно, да, но… не страшно. — И порой приятно, — криво ухмыльнулся Гэвин, и намёка прозрачнее было не сыскать на всём белом свете. — Даже немного мило, — Коннор несмело улыбнулся. Хэнк поднял на него глаза. Губы его сомкнулись в тонкую линию. Он осторожно достал руку из-под накрывавшей её ладони, откладывая вилку. Коннор не стал ему препятствовать, но Гэвин заметил, как дрогнули на миг его ресницы. — Да… Я… отойду на минуту, парни, — пробормотал Хэнк. Кинув быстрый взгляд сначала на одного, потом на второго, он поднялся и направился в сторону ванной комнаты. Они смотрели ему вслед, пока он не скрылся за дверью, щёлкнув замком. Затем Гэвин развернулся, скрещивая руки на груди, и уставился на Коннора. — Что? — сердито спросил тот. Его кошачье ухо недовольно дёрнулось. Он следил за кончиком своего хвоста, задумчиво выводя им в воздухе какие-то фигуры. Гэвин мимолётно подумал, что если Пидор сможет нарисовать в воздухе хотя бы квадрат, то это уже будет ошеломительный успех. — Хэнк вернётся, и я попробую ещё раз. Гэвин не сомневался, что Коннор попробует. Он сомневался в том, что Хэнк станет слушать. — Коннор, — позвал он. Тот отвлёкся от хвоста и поднял на него растерянные глаза. Гэвин знал, что сейчас в голове у того проигрываются друг за другом многочисленные варианты слов и возможные реакции Хэнка на них. Гэвин видел и то, как Коннор отметает все варианты один за другим. — Ты не думаешь, что это всё… ну, не знаю. Может быть не связано с… — Не связано с сексом? — закончил Коннор вместо него. Он задумчиво почесал за ушком, на миг поморщившись, как от щекотки, затем вздохнул и снова кинул долгий взгляд на запертую дверь. — Я думаю, мы уже вряд ли когда-нибудь узнаем. Гэвин перегнулся через стол, чтобы ободряюще коснуться его щеки. Коннор на мгновение опустил ресницы, прильнув к его пальцам. — Плевать. Слушай, мне… нужно услышать это от тебя, ботаник. Словами. Ты знаешь, что, — проговорил Гэвин. — И я скажу тебе тоже. Только давай честно. Коннор накрыл его пальцы своей рукой и открыл глаза. Последние слова были лишними — они никогда не врали друг другу. Запершись изнутри, Хэнк включил ледяную воду и подставил под неё ладони. Он держал руки под напором до тех пор, пока практически не перестал их ощущать от холода, затем умыл лицо и заставил себя посмотреть в глаза своему отражению. Отражение вернуло ему взгляд, полный тоски и безнадёги. Хэнк покачал головой, выдохнул и попытался объяснить самому себе, почему ушёл из-за стола. Почему ему вдруг стало невыносимо находиться там, на уютной светлой кухне и чувствовать прикосновение к своей руке. Даже мило, сказал Коннор. Что бы Хэнк ответил ему? Да, Коннор, это было бы мило, если бы мы не были суровыми копами, ежедневно работающими с наркодельцами, безымянными трупами и серийными убийцами, а пострадавшие, свидетели, подозреваемые и, в конце концов, коллеги должны воспринимать нас всерьёз. Это было бы мило, Коннор, если бы весь мир не был помешан на культе секса и девственности, с самого детства вбивая в тебя незыблемые основы устройства этой дикой озабоченной планеты. Это было бы мило, Коннор, если есть кому гладить тебя между ушками и быть в ответ оплетённым твоим хвостом. В противном случае всё это нихера не мило. Коннор. Хэнк осмотрел свои кошачьи уши, неловко пошевелил ими. Надо признаться, ему и в детстве не особо это удавалось, а сейчас они, видимо, и вовсе стали совсем старыми и неповоротливыми. «Как ты сам», с горечью подумал Хэнк. Хвост скользнул ему в руку, и он провёл по шерсти до самого кончика. Этот подлец был куда тоньше и мягче, когда ему было шестнадцать и когда за него цеплялась маленькая девичья ручка, в которой он под конец так и остался. Было странно, но так закономерно, что их вернувшиеся рудименты были изменившимися, повзрослевшими, как и они сами. Чёрт знает, что за дурацкий урок они хотели им таким образом преподать. К чему вообще была эта глупая издёвка, которой одарила их сбрендившая природа? Тело так же издевательски помнило все прикосновения, все ласки, все проникновения. Воспоминания невозможно было контролировать; стоило позволить возникнуть в голове лишь одному, как от паха до самого горла мгновенно прошла жаркая истома. В груди заныло от слишком яркого ещё ощущения крепких объятий-сетей, тёплого дыхания у самой шеи, ласкового шёпота, щекотных прядей на коже, упоительного запаха разгорячённых тел, умиротворённо обвивающих его с двух сторон в широкой постели. Хэнк знал, что так будет, он был к этому готов, но осознание ускользнувшей близости всё равно безжалостно било под дых. Он осмотрелся, подмечая цепким намётанным взглядом (и проклиная его) все детали, указывающие на его инородность, на его ненужность здесь. Две зубные щётки в стакане, две бритвы. Один шампунь. Стикер на зеркале с неразборчивой надписью и сраным размашистым «ххх» — почти наверняка шедевр смайлоненавистника Рида. В голову полезли непрошенные картины, как эти двое вместе чистят зубы перед этим зеркалом, вместе принимают душ, наплевав на то, что это зверски неудобно, как бросают друг другу свежие полотенца. Как задерживаются здесь иногда ненадолго, пока запотевшее от влаги зеркало ещё способно деликатно прятать их утренние тайны. Хэнк потупил глаза. Всё вокруг хранило их след, следы были повсюду, со всех сторон, и даже на нём самом. Это было неправильно. Хэнк сам был их сегодняшней утренней тайной. Таковой он и должен остаться. Левое ушко щекотно зачесалось, и он раздражённо мазнул по нему рукавом. Он ненавидел себя за собственную слабость, которой позволил себя захватить, поклявшись, что это не успеет его сломить. Злость крыла его с каждой проведённой здесь секундой всё сильнее. Пора было уходить отсюда. С него хватит. Пока он поворачивал защёлку и открывал дверь, у него мелькнула мысль о том, что, возможно, ему удастся поднять до Рождества кое-какие связи, чтобы найти клинику и хирурга, который не станет трепаться. Он надеялся сразу проскользнуть к входной двери, чтобы избежать несуразных прощаний, однако вместо этого, выйдя из ванной, наткнулся на засаду. Какого-то чёрта паршивцы дожидались его — здесь, а не на кухне. Словно караулили, догадавшись о его планах. Гэвин стоял, облокотившись о дверной проём и сцепив руки на груди. Его хвост рассеянно елозил по стене. Коннор застыл чуть ближе, явно намереваясь что-то сказать. Всё это было крайне похоже на тактически занятые позиции, но Хэнку было не до их дурацких игр. Он скованно улыбнулся им. — Мне пора идти, парни, — сказал он, опережая открывающего уже рот Коннора. — У меня дома старый недисциплинированный пёс, так что… — Хорошо, — неожиданно ответил тот. — Конечно, иди. Хэнк озадаченно хмыкнул про себя; это оказалось проще, чем он ожидал. Не то чтобы он рассчитывал, что они снова бросятся уговаривать его остаться, пусть они и вели себя этим утром так... странно. Но вот они наконец отпускали его, и это было то, что давно уже следовало сделать. Он хотел было быстро попрощаться и отправиться к выходу, но Коннор снова заговорил. — Только… послушай, Хэнк. Завтра Рождество… — он запнулся, пытаясь сформулировать мысль так, чтобы Хэнк не воспринял его слова в штыки. — Мы бы хотели провести его с тобой. Если ты не против, конечно. Пару секунд он понаблюдал, как в глазах Хэнка борются непонимание и горечь. Затем Хэнк поджал губы. Привычная маска циничной отстранённости, которую тот не надевал со вчерашнего вечера, постепенно начала снова наползать на его лицо. Коннор поспешил добавить: — Ты говорил, что сына тебе привезут только через два дня. Если у тебя есть планы — ничего страшного. Но если нет… — Если что, мы не трахаться предлагаем, — буркнул Рид, перебивая. — Только по желанию. А вообще в программе индейка, бурбон и это старьё, которое каждый год любит смотреть ботаник. — Это классика, — между делом поправил Коннор. — Это чёрно-белое старьё, детка, но я же не против смотреть его с тобой, — Гэвин закатил глаза, а затем снова обратился к Хэнку: — Можешь прийти один, можешь с собакой. Я люблю собак, и Коннор тоже. Не знаю, правда, как твой пёс нас воспримет с этой кошачьей хернёй, зато у вечера будет интрига. Коннор решил помолчать, поняв, что, несмотря на весь его талант к переговорам, говорить нужные слова сейчас почему-то гораздо лучше получалось у Гэвина, который никогда не запаривался над красноречием. Удивительно или нет, но если Коннор мог убедить сбрендившего бэбиситтера не сбрасываться с крыши вместе со своей подопечной, это не значило, что он с аналогичным успехом сможет уговорить одинокого мрачного копа согласиться провести Рождество с ним и его бойфрендом. Хэнк озадаченно переводил взгляд с одного на другого. — Я не… — начал было он, но замолк. Затем решил попробовать зайти с другой стороны: — Мы так и не придумали, что делать с ушками. — Похер на ушки, — бросил Рид. — Окей, они у нас почему-то есть. Но знаешь, Андерсон, мы не только не девственники, мы ещё и не дети. Зато какого-то хрена играем в сраные прятки. Пора бы перестать, как считаешь? Хэнк хотел было разозлиться, но всё, что ему удалось, — это бессильно признать, что Рид прав. Если поначалу скрывать рудименты виделось единственно верной идеей, то сейчас это казалось глупым и даже смешным. — Мы разберёмся с этим, Хэнк, — добавил Коннор. — Придумаем, как правильно об этом сообщить и кому. Возможно, так даже быстрее найдётся решение, если оно есть. А если его нет — так или иначе, шум со временем утихнет. Все привыкнут. Мы сможем с этим жить. — Отростки — не проблема, — продолжил Рид, шагнув ближе. — Проблема — то, что ты хочешь уйти. Потому что думаешь, что мы хотим того же. А мы не хотим. — Я не понимаю, — Хэнк покачал головой, и его ушки безвольно затрепыхались вместе с прядями волос. — Чего вы добиваетесь, парни? Гэвин закатил глаза. — У тебя две пары ушей, Хэнк, — может, воспользуешься хотя бы одной? Мы хотим, чтобы ты пришёл к нам на Рождество. С ушками или без, да хоть с рогами и копытами, чёрт возьми, просто… — он запнулся на миг, а затем буркнул: — мы будем ждать. Хэнк не верил ни одной паре своих ушей. Он всё никак не мог взять в толк, как вообще возможно то, что происходило. Ему и впрямь не чудилось: всё утро они пытались показать ему это, словно бы неосознанно, а сейчас говорили вслух прямым текстом. Гэвин тёр рукавом нос и напоминал храбрившегося воробья. По щекам Коннора гулял взволнованный румянец, его обычно подвижный хвост то ли напряжённо, то ли безжизненно повис за его ногами. Они оба смотрели на него во все глаза. После всего, что они рассказали друг другу вчера, и после ночи, которую они провели втроём, — после всего того, что произошло за прошедшие годы и привело их сюда, в этот момент, они правда хотели, чтобы он согласился. Чтобы он вторгся в их славную идиллию с елью, рождественскими фильмами и объятиями на диване. В идиллию с записками на зеркале, двумя зубными щётками и одним общим шампунем. Они, чёрт возьми, приглашали его собаку. Хэнк жил на этом свете пятьдесят три года, но так ни черта и не научился его понимать. Это было поразительно, немыслимо, обескураживающе, это сбивало с толку. Но это происходило. И с этим нужно было что-то делать. Его внутренний демон злословия убеждал грубо бросить что-то циничное и злое, напрочь отрезав этим двоим пути подступления. В то же время нечто сырое, тёплое, уязвимое снова вылезло вдруг из каких-то глубоких пещер и теперь тянулось к свету; оно болело, ныло внутри него. Но эта боль была сладкой. Приятной. Так болят раны, которые заживают. — Я… — начал он, сам толком не зная, что собирается сказать. Затем махнул рукой, позволяя рвущим глотку словам наконец сорваться с его губ: — Чёрт с вами, засранцы. Я… я приду. Лицо Коннора осветила улыбка. Он встретился глазами с Гэвином, и на этот раз уже в их головах промелькнула мысль, одна на двоих: это было проще, чем они думали. — Классику я тоже люблю, но предлагаю сразу после нытика Джорджа Бейли посмотреть на Джона Маклейна, который расхерачивает террористов, — добавил Хэнк, отметив, как Рид уважительно приподнял брови. — Замётано, — губы Гэвина расползлись в довольной ухмылке. — Классика бывает разной, да, ботаник? Коннор снова фыркнул и улыбнулся ещё шире, облегчённо и радостно. Джордж Бейли переживёт, даже если они посмотрят его историю второй, подумал он, или не посмотрят в этом году вообще. У Джорджа Бейли всё будет просто замечательно. Он хотел было позвать их всех обратно на кухню, где уже остыла, но была ещё вполне вкусной приготовленная ими еда. Однако когда он собрался это сделать, его отвлекло странное ощущение под кожей, похожее на щекотный зуд. Он уже чувствовал это сегодня, когда они с Гэвином остались за столом вдвоём, но не придал значения. Зуд прошёлся вначале по низу спины, и почти сразу следом — где-то в волосах. Коннор вдруг вспомнил, что чувствовал нечто подобное, когда проснулся с рудиментами несколько дней назад. Это могло значить только одно. Он растерянно обернулся на Гэвина и по его лицу понял, что тот испытывал то же самое. Как и Хэнк, который успел пробормотать лишь: — Какого… — после чего из его волос с мягким шорохом выскользнуло вначале одно кошачье ухо, затем второе. Коннор успел увидеть, как ушки слились с седыми прядями и словно растворились — то ли в волосах, то ли в воздухе. Гигантский пушистый хвост Хэнка, сделав последнее плавное движение, стёк вниз, исчезнув буквально на глазах, даже не успев коснуться пола. Коннор схватился за собственные уши, и они легко упали в его ладони, а затем испарились. Хвост мягко выскользнул из-за резинки штанов, и, пытаясь поймать его, Коннор зачерпнул рукой пустоту. Когда Гэвин запустил в волосы пальцы, в них уже ничего не было. Последним исчез Пидор, который, словно не желая расставаться, жалобно обвил напоследок талию и прямо так на ней и растаял. Щекотный зуд прошёл. Ушек определённо больше не было. Как и хвостов. Они исчезли, не оставив и следа. Коннор рассеянно провёл ладонью по голове. Гэвин возвёл глаза к потолку, растопырив руки в вопросительном жесте. — Серьёзно? — протянул он. Хэнк улыбнулся, глядя на них, и покачал головой. А затем рассмеялся — тихо и тепло.День один из. Эпилог
Гэвина разбудило навязчивое зудение телефона на прикроватной тумбочке. Кто-то откровенно надрывался, уже с минуту трезвоня на телефон Коннора, и, судя по всему, не собирался отступать. Рид лениво приоткрыл один глаз и попытался приподняться. Получилось у него это не без труда из-за Андерсона, собственнически сжимающего его своей гигантской ручищей. Гэвин осторожно отцепил её — в спящем режиме ничуть не менее мощную, чем в бодрствующем, — и сел на кровати. Кажется, вибрация больше никого не беспокоила: Хэнк размеренно дышал, вздымая и опуская широкую грудь, а Коннор лишь глубже уткнулся носом в подушку, придвинувшись бёдрами ближе к Ридовой ноге. Гэвин не без тоски скользнул взглядом по растрёпанным волосам. Он всё ещё скучал по его ушкам — привыкнуть за несколько дней к Коннору с ними оказалось куда легче, чем за два месяца привыкать к нему без них. По своим рудиментам Гэвин не скучал. Разве что только по Пидору, и то самую малость, когда тот фантомной тенью порой чудился ему за спиной. Куда более невыносимым оказалось фантомное присутствие Хэнка на следующую ночь после того, как он ушёл, пообещав вернуться к Рождеству. Они с Коннором оба чувствовали это каждой клеточкой. Воспоминания о его прикосновениях и объятиях, хрипотце густого голоса и ласковых поцелуях в макушку были слишком яркими, они вдвоём отчаянно тянулись к ним, но их руки зачерпывали пустоту. Они обнимали друг друга, прячась от неё, чувствуя себя словно голыми, обескровленными, — без ушей, хвостов и без него. Это была бесконечно длинная и бессонная ночь с витающими в воздухе сомнениями, тоской и надеждами. Коннор шептал: «Он придёт» и гладил Гэвина по безухой голове. Гэвин бормотал в ответ: «Я знаю», но засыпать всё равно было страшно. Было страшно, что теперь, избавившись наконец от ушек и хвоста, Хэнк уже не вернётся. Было страшно от того, насколько реальным и болезненным ощущалось теперь его отсутствие рядом. А на следующий день Хэнк пришёл, впустив с порога в их квартиру радостно-полоумного Сумо, насупил брови, и весь его вид говорил: «Мой пёс — это часть меня, и если уж вам приспичило тащить в свою жизнь угрюмого старика, то получите и распишитесь за неотъемлемый прицеп». Против последнего, впрочем, не был ни Коннор, ни Гэвин. Коннора Сумо вспомнил сразу, с разбегу повалив на пол, облизал несчастные очки и озадаченно обнюхал макушку — в тех местах, откуда выпали кошачьи уши. Коннор обеспокоенно оглянулся на Хэнка, и тот даже приготовился бежать в случае чего на подмогу, однако довольно быстро выяснилось, что пса, к счастью, ничего не смущало. С неменьшим рвением Сумо познакомился и с Гэвином, сбив его своей общительной тушей с ног под смех Коннора и команды Хэнка, которые на пса не действовали от слова «совсем». Гэвин подозревал, что тот намеренно командовал ему какую-то чушь, чтобы пёс повалял его подольше. Оба понимали, что Сумо был не единственным важным существом в жизни Хэнка. Но даже сейчас, спустя два месяца после Рождества, которое стало началом этих новых, парадоксальных и ошеломительно прекрасных отношений, Хэнк и слышать не хотел о том, чтобы знакомить их с Коулом. Они не обижались и не настаивали; Хэнк ворчал, что к такому его жизнь не готовила, а его сына — тем более, а после тихо добавлял, словно бы надеясь, что его не слышно: «дайте привыкнуть, изверги». Гэвин с Коннором переглядывались и прятали улыбки, зная, что они будут ждать столько, сколько нужно. Ведь суть они улавливали прекрасно: Хэнк собрался привыкать. Им и самим нужно было свыкнуться с мыслью, что тот, благодаря кому однажды начались их отношения, теперь стал их полноценной частью. Но им двоим это явно давалось проще. Хэнк же, привыкший к годам затворничества и давно не впускавший никого в свою жизнь, учился заново делать это — как заново учился в те несколько сумасшедших декабрьских дней управлять непослушным заматерелым хвостом. Телефон продолжал раздражающе зудеть, и Гэвин уже тысячу раз проклял того безумца, который трезвонил ботанику в субботу в половину восьмого. Он осторожно выпутался из оплетавших его с двух сторон тел и одеяла, перебрался через гору, гордо именуемую лейтенантом Андерсоном, и добрался до тумбочки. Разумеется, в этот самый момент телефон замолк. Гэвин шёпотом ругнулся и оглянулся назад. Коннор успел уже прильнуть к Хэнку, мгновенно заполняя образовавшееся пустое пространство, и тот прижал его к себе — не менее обстоятельно и невозмутимо, чем только что прижимал Гэвина. Пока Рид раздумывал, с какой стороны ему теперь лечь и не втиснуться ли вредной гусеницей обратно между этими сиамскими близнецами, телефон Коннора издал ещё одну краткую вибротрель. Гэвин опустил взгляд на экран, где высветилось аудиосообщение от незнакомого номера, — очевидно, всё того же, что только что неугомонно трезвонил. Пока Гэвин хмурился, раздумывая, настолько ли он бессовестная сволочь, чтобы бесцеремонно прослушать сообщение, адресованное Коннору в такой час в выходной день, вдогонку к аудиосообщению пришло обычное, высветив прямо на экране: «Мистер Бишоп! Мистер Рид! Перезвоните срочно. Эл. K.». Поскольку в сообщении совершенно очевидно обращались и к нему тоже, Гэвин решил с чистой совестью разобраться с этим загадочным Эл-Ка самостоятельно, — всё равно Коннор беспробудно дрых, а его собственный сон уже практически сошёл на нет. Вытащив наушники из гнезда на столе, он подключил их к телефону, разблокировал его (ботаник был таким ботаником, ставя на пароль дату их первого свидания и наивно полагая, что Гэвин её не помнит) и, всунув капсулы в уши, нажал на «плэй». — Мистер Рид, мистер Бишоп, это доктор Элайджа Камски! — Гэвин чуть не подпрыгнул от громкого резкого голоса, мгновенно сопоставив не такие давние события с инициалами в сообщении и отругав себя за хвалёную «дедукцию». — Я только что вернулся из экспедиции, прослушал сообщение доктора Флауэрса и сразу же звоню вам. — Ни ответа, ни привета два месяца, мне тебе поаплодировать или что? — проворчал Гэвин себе под нос, раздумывая, намеренно ли в медвузах отучают от манеры извиняться за бестактность или это исключительно черта двух конкретных докторов. Он отошёл к подоконнику и присел на него в одних трусах, засунув руки в подмышки. В комнате было зябко, в отличие от кровати, где так уютно переплелись Коннор и Хэнк. — То, что рассказал мне доктор Флауэрс — это феноменально, — продолжала вещать запись Камски, и Гэвин подумал, что где-то уже это слышал. — Но, знаете, мой друг Ральф больше рассматривает вашу ситуацию с физиологической точки зрения… Стандартная позитивная теория, первый телесный контакт половых органов — и всё, ушки отпадают, человек якобы взрослеет, — вдохновлённо тараторили наушники. На фоне слышался шум дороги и гудение клаксонов — возможно, Камски стоял в пробке в этот момент. — Я же придерживаюсь психобиологического подхода. На мой скромный взгляд, он более прогрессивен. Продолжая слушать голос из наушников, Гэвин рассматривал силуэты на кровати. В темноте февральского утра, сливающиеся друг с другом, они были едва различимы, но Гэвин каким-то звериным чутьём был уверен, что и с закрытыми глазами он узнает, кто из них в какой позе распластался под одеялом и кто на кого закинул конечности. Они были такими безумно разными — и такими одинаково нужными, что Гэвин мог лишь молча гадать, как жил без этого раньше, как они с Коннором — жили, как Хэнк — жил? Камски, между тем, был актуален, как варежки на пляжу. Судя по голосу и по времени звонка (Гэвин лишь порадовался, что его самолёт прилетел хотя бы утром, а не глубокой ночью), он не успел прослушать все сообщения от Ральфа. Либо же тот из соображений теоретической вражды или банальной вредности решил в итоге не снабжать оппонента всей имеющейся информацией. О том, что ушки пропали, да ещё совсем не так, как можно было ожидать, Ральф узнал довольно быстро, — когда позвонил Коннору «поздравить с Рождеством» и заодно якобы невзначай поинтересоваться, как обстоят дела с их «кошачьей ситуацией». Коннор честно ответил, что всё разрешилось благополучно, и это действительно было связано с третьим человеком. Доктор Флауэрс, придя в невероятное возбуждение на том конце провода, воскликнул: «Я же гово…», на что Коннор, вздохнув, не менее честно добавил, что рудименты отпали не после сексуального контакта. Ральф обескураженно замолк, после чего скромно попросил посвятить его в подробности. Узнав, как именно исчезли рудименты, он вновь пришёл в восторг и снова умолял Коннора разрешить ему опубликовать статью про их случай. Коннор был не то чтобы против, — против был Хэнк, сидевший в момент разговора с ними на диване, впервые услышавший речь шебутного доктора и возмущённо стрелявший глазами в телефон под аккомпанемент автомата Джона Маклейна. Его красноречивое и угрожающее качание головой Коннор передал Ральфу в мягкой форме как «Мы все будем признательны тебе, если ты воздержишься от публикации». Ральф разочарованно возопил и тщетно попытался призвать к отсутствующему у них, в отличие от него, восторгу от нового природного феномена. Факт полуфантомности кошачьих отростков, впрочем, действительно никак не вписывался ни в одну существующую на сей день концепцию. После потери девственности хвосты и уши отпадали, но никак не растворялись в воздухе, словно их и не было. Это было научным фактом — рудименты в виде окаменелостей выставлялись в музеях, дарились вторым половинкам как романтический жест, продавались извращенцам на аукционах за баснословные деньги, выбрасывались в мусоропровод — да что угодно, ведь они были материальны. Ушки и хвосты, побывавшие на телах их троих в течение нескольких дней, были осязаемы, видны окружающим и даже вполне заметны для Сумо, но от этого они оказались не менее призрачны. — Доктор Флауэрс — материалист, не будем отрицать, — сообщили из наушников. — Мои же исследования в Индонезии дали мне огромное количество пищи для размышлений, а записи и фото, которые я сделал там… о, это нечто фантастическое. Я уверен, это будет прорыв в телегонии! То, что феномены, имеющие место в самобытных обществах, перекликаются с теми, что случаются в постиндустриальных, наводит меня на мысли о… Гэвин вздохнул, задаваясь вопросом, все ли на свете телегонисты столько пиздят или только им так повезло с этими двумя. Гора на кровати зашевелилась, шумно выдохнула, зевнула. Гэвин, научившийся уже видеть в полумраке, разглядел, как Хэнк нежно запустил лапищу Коннору в волосы, приблизился, не размыкая глаз, и коснулся губами его лба, затем щеки. Коннор сонно наморщил нос, инстинктивно подставляя лицо под ласку. Видимо, он находился где-то на грани между сном и пробуждением и пока не желал сдавать второму позиции первого. В Гэвиновых наушниках, между тем, одухотворённо повествовали: —…ушки и хвосты у некоторых аборигенов не отделяются после обряда инициации, и для них это никогда не было в диковинку, вы можете себе представить? А ещё, к примеру, у некоторых африканских племён, о которых поведала мне Хлоя… эм, доктор Хлоя Хирш… У них есть совершенно варварский, но удивительно любопытный ритуал, в котором молодая девственница в течение месяца должна обойти всех мужчин своего клана и остаться лишь с тем, с которым отделились её рудименты… Одним словом, когда я узнал о вашем случае, я только убедился, что природа человеческой девственности ещё совершенно не изучена. Гэвин старательно пытался не упускать нить его рассуждений, почему-то надеясь услышать в них что-то путное, однако это было непросто. На его глазах уже полностью проснувшийся Андерсон мягко повернул голову Коннора к себе и наконец поцеловал в губы. В ответ Коннор оплёл его шею рукой — засранец тоже определённо точно проснулся, и Гэвин опять не уловил момент, — и ответил на поцелуй, не размыкая глаз. Хэнк оторвался от него через несколько секунд, приподняв голову и уставившись на Рида — явно не догоняя, почему тот не обнаружился в постели, а ёжился у окна, почёсывающий одной голой ногой другую. Долго пялиться на Гэвина ему не дал Коннор, притянувший его обратно на свои губы, и Хэнк решил повременить с удивлением. —…иными словами, я предлагаю вам задуматься над тем, что есть «занятие сексом» для нашего человеческого вида, когда продолжение рода уже не встает на передний план? — возвестил Камски, и на фоне что-то грохотнуло и звякнуло, но светило современной телегонии это не смутило. — Что есть момент «потери невинности» и какое значение он несёт для личности и её сознания? Я клянусь, человечество стоит на пороге чувственной эволюции, а мы — я, доктор Хирш, доктор Флауэрс, наши коллеги — мы сможем послужить её толчком! В это время Хэнк приподнялся на руках, откидывая одеяло в сторону, хищно нависая над Коннором, и Гэвин чуть ли не был готов поклясться, что за его спиной мелькнул крупный тяжелый хвост. Он даже нашарил выключатель и включил ночник, чтобы удостовериться, но на крепкой заднице Андерсона не обнаружилось ничего, кроме успевшей уже лечь туда руки ботаника. Коннор повернул голову на свет и соизволил наконец приоткрыть глаза, сразу заприметив Гэвина, находящегося в неположенном месте в столь ранний час. На лице его мелькнуло вопросительное выражение, но Гэвин улыбнулся ему краем рта, давая понять, что всё в порядке, и скоро он вернётся в кровать. Коннор решил ничего не спрашивать, вместо этого сладко выгнувшись в пояснице навстречу Хэнку, подставляясь под ласкающие прикосновения. На губах его бродила хитрая улыбка; засранец провоцировал его, Рид видел это так же ясно, как стояк Хэнка, не скрытый даже бельём, которое тот вчера поленился надеть перед сном («Всё равно утром снова снимать», — проворчал он). Волосы Коннора разметались по подушке, и Гэвину почудились в прядях кончики острых кошачьих ушей. Он даже потряс головой, сбрасывая наваждение. Это, конечно, были лишь фантазии. Рудименты не возвращались, и что-то подсказывало Гэвину, что вряд ли уже вернутся. Первые дни все они каждое утро начинали с привычного ощупывания голов, но вот уже два месяца ничего на них не находили. В Рождество Хэнк, сидя между ними двумя на диване, признался: он был почти уверен, что рудименты вернутся, если он не придёт к ним. Из них троих именно он скучал по глупым отросткам меньше всего. Потом он, правда, насупившись, добавил, что пришёл он не по этой причине. И в подтверждение своих слов, словно бы решившись, подтянул их обоих к себе. При этом он так старательно следил за тем, как экранный герой Брюса Уиллиса ползёт по вентиляции, словно бы от этого зависело, удастся ли тому скрыться от плохих парней. Гэвин тогда ухмыльнулся, переплетя свои пальцы с Конноровыми на коленях Хэнка, а Коннор счастливо ткнулся носом Андерсону в шею, отчего тот покраснел так, как в его почётном возрасте уже не краснеют. Были бы у него ушки — наверняка сейчас встали бы торчком, подумал Гэвин и даже представил себе эту картину. Как ни крути — что уши, что хвост у Андерсона были тем, на что Рид ещё не раз бы с удовольствием посмотрел (да и не только посмотрел). Однако Хэнк был здесь и без рудиментов, — а это было всё, чего они хотели. В тот рождественский вечер они так и заснули втроём на диване, разморённые парой бокалов хорошего виски, огнями гирлянды в полутьме и близостью друг друга, пока по экрану ползли чёрно-белые титры под тихую мелодию из старого, очень доброго фильма. До сих пор оставался, конечно, открыт вопрос, какова вообще была природа произошедшей патологии. Всё ещё не было никаких известий о том, были ли они единственными людьми с таким феноменом и остались ли где-то ещё растерянные индивиды с безрассудными идеями в ушастых головах. Коннор предположил однажды, что, вероятно, все они просто путали причину и следствие. Гэвин на это риторически поинтересовался, как в таком случае с такими способностями к логическим заключениям им удаётся быть успешными детективами, а Хэнк вообще дослужился до лейтенанта. Втроём они безмолвно сходились в одном: чем бы ни были на самом деле ушки и хвосты, гораздо важнее было то, к чему они привели. — Ральф передал мне информацию о том, что вас не двое, а трое. Конечно, я бы предпочёл изучить… кхм, побеседовать с вами всеми по отдельности и вместе, но я понимаю, что вас смущает нынешнее положение дел… И, после всего увиденного мной в моём путешествии, я бьюсь об заклад, что этот третий человек эмоционально значим для вас обоих, а вы — для него. — Камски сделал паузу — видимо, для усиления эффекта от своих слов. Гэвин в эти три блаженные секунды понаслаждался краткой тишиной, но тот продолжил: — Мы сошлись бы с вашим дорогим доктором Флауэрсом только в одном: вашу близость необходимо оформить физически, чтобы делать какие-то дальнейшие выводы. То есть, прошу прощения за прямоту, вам нужно заняться групповым сексом. Идеально, конечно, если бы вы смогли сделать это в моей лаборатории. Я создам все необходимые условия, неотличимые от естественной среды. Но, разумеется, настаивать я не могу, и мы можем ограничиться лишь интервью… Тут Гэвин, начавший уже поглаживать сквозь трусы собственный член, давно твёрдый и сладко ноющий от вида того, что творилось на их кровати, не сдержался и прыснул со смеха. Коннор, скользнувший уже куда-то под Хэнка, снова вопросительно повернулся, на этот раз синхронно с Андерсоном. Затем выразительно приподнял брови и начал медленно и неторопливо приближаться к его паху, продолжая вызывающе-неотрывно смотреть Гэвину в глаза, и это было уже слишком. На словах «Прошу вас, давайте встретимся и обсудим ваш случай, я уверен, что это блестящее подтверждение того, что…» Рид вырвал капсулы из ушей, отбросил в сторону провода и решительно направился к постели, по пути отложив телефон на тумбочку. — Что ты там де… Эй, у тебя в руках был мой телефон, — возмутился Коннор, наблюдательность которого с утра в субботу была пока не в тонусе, раз он заметил это только сейчас. Впрочем, ничего удивительного — он был занят кое-чем поинтересней. — Ага, — подтвердил Гэвин, стаскивая с него трусы и попутно, по обыкновению, куснув Хэнка за голую ягодицу. — Я охуел, я в курсе. Потом обсудим. — У меня есть соображения насчёт воспитательных работ, — насмешливо заметил Хэнк, оборачиваясь через плечо. Его голос был ещё хрипловатым после сна. Гэвин ухмыльнулся краем рта. — Приступайте. Разумеется, ему был до лампочки великолепный совет доктора Камски. Но сейчас он просто не мог ему не последовать. А после... После он собирался приготовить им всем завтрак, который проспорил вчера Андерсону, тщетно поставив на другую хоккейную команду, начавшую продувать в первом же тайме. Во время этого завтрака, очевидно, они обсудят звонок Камски — Гэвин с нетерпением ждал, когда сможет увидеть лицо Хэнка, пока тот будет слушать его сегодняшнюю тираду, особенно на моменте про «условия, близкие к естественной среде». Потом нужно будет выгулять Сумо, сопящего на ковре в прихожей, и Рид уже прикидывал, как бы исхитриться и вытащить на эту прогулку всех троих. После гуляний по крохотному заднему дворику у дома Андерсона пёс был вне себя от радости, гоняясь за местными белками в парке неподалёку, так что удерживать его на поводке казалось посильной задачей только по очереди, а порой и — без преувеличений — всем вместе. Днём Хэнк забирал Коула и вёл его в кино на очередной шедевр научной фантастики про восстание машин, а в это время Гэвин с Коннором как истинные трудоголики со стажем планировали поискать зацепки для их нового дела — в городе объявилась шайка «зелёных» вандалов-экстремистов с главарём по кличке Маркус, и они уже пару недель бились над поисками их секретной штаб-квартиры. Затем Гэвина с Коннором ждал обед с Чэнь, которая после праздников ожидаемо не поверила их скомканному объяснению про внезапное самостоятельное исчезновение рудиментов, однако, проницательно прищурившись, допытываться не стала. Как выяснилось, она предпочла провести одиночное расследование. Когда не так давно эта несносная мисс Марпл поделилась с ними своим умозаключением, которое ни Гэвин, ни Коннор не смогли опровергнуть, она пришла в неописуемый восторг. Коннор удручённо качал головой, теряясь в догадках, где они могли проколоться, ведь он всё предусмотрел. Гэвин же недоумевал, почему ей понадобилось так много времени. Хорошо зная Тину, он подозревал, что та всё поняла уже давно и просто деликатно отмалчивалась. Скорее всего, не выдержала она после того, как на её глазах Гэвин с Коннором вдвоём сорвались со своих мест, едва узнав, что Хэнк попал в больницу прямиком после непредвиденного задержания в одиночку домработницы-киднеппера, скрывавшейся в пригородном отеле. «Я опрошу администратора сам, Коннор, я коп уже тридцать лет, Гэвин», — бубнил себе под нос Рид, когда они проносились из кафетерия, бросив еду, к выходу на парковку мимо носа Чэнь, и та, конечно же, не могла оставить это незамеченным. К счастью, тогда Хэнк отделался лишь сильным ушибом от грузовика, который вполне мог бы во время погони превратить его в лепёшку, стоило Хэнку затормозить всего на долю секунды. Вид Андерсон имел слегка прифигевший, когда они вломились в приёмный покой. «Видимо, я всё-таки умер, и сразу два дьявола пришли за моей душой», — пробормотал он тогда. Гэвин в сердцах ляпнул, что если бы Хэнк всё-таки умер, то он преследовал бы его в загробном мире тенью отца Гамлета. Хэнк ответил ему, что это не так работает, и Гэвин немного не понимает принцип. Коннор терпеливо выслушал их глупую перепалку, а под конец серьёзно, не терпящим возражения тоном заявил, что отныне никто из них никуда не будет ездить в одиночку. Хэнк хотел было что-то возразить, но Коннор был устрашающе непреклонен, а последним аргументом стало то, как крепко он стиснул их с Гэвином руки в своих, когда отвернулась медсестра. Про Тину Хэнк, к слову, ещё не знал. В их сегодняшнюю с Коннором задачу входило скормить Чэнь все имеющиеся в наличии у кафе маффины и донести до неё ещё раз и очень внятно, что Хэнк совершенно не готов к тому, чтобы кто-то был в курсе их отношений. Трепаться было, конечно, не в её стиле, но она вполне была способна ляпнуть что-то перед Хэнком и красочно спалиться. Поэтому следующим пунктом шло разобраться с несомненно возникнущим у Тины желанием подружиться и с Андерсоном, как некогда она подружилась с Коннором. Вся идея шифроваться принадлежала Гэвину, бурчащему что-то про обязанности молодого поколения заботиться о старшем, но Чэнь он знал слишком хорошо. Коннор уже начинал потихоньку раздумывать, что будет готовить на званый ужин. Вечером Хэнк обещал вернуться — теперь он возвращался сам, без приглашения, как в первое время, и приучить его к такой самостоятельности Гэвину с Коннором стоило нехилых усилий. Дипломатические таланты Коннора в этом деле, к слову, частенько уступали Ридовым безапелляционным «покупаешь сегодня хлеб и зелень для салата, старик» и «у нас в заложниках твоя собака». Зато на следующей неделе Хэнк снова пригласил их зайти к нему — в этот раз под предлогом «забрать футболку, которую забыл Гэвин». Коннор с нетерпением ждал, когда же предлоги Хэнка эволюционируют из разряда «забрать оставленные шмотки» во что-то вроде «оставить побольше вашего шмотья в моём шкафу», и стратегически забытую Ридову футболку забирать не собирался. Все выходные Хэнк почти всегда проводил с ними, и Коннор уже постепенно выстраивал долгосрочный план по переманиванию его вместе с Сумо в их квартиру, желательно — насовсем. Гэвина в свои подпольные игры Коннор пока не посвящал. Но по бродящей по его губам таинственно-хитрожопой улыбке и партизанскому молчанию Рид уже предчувствовал, что тот точно что-нибудь учудит. Хэнк о их намерениях подозревал, но пока отмалчивался. Только как-то раз заметил невзначай, что дом у него будет побольше их квартиры в высотке, тут же замял разговор и ушёл курить, забыв, что сигареты он оставил в зимней куртке. Пока он торчал на балконе, чувствуя себя полным идиотом, он попытался объяснить себе, зачем вообще это ляпнул. Может, дело было в тех двух зубных щётках, которые поселились в стакане рядом с его собственной и на которые он теперь пялился каждое утро, думая о том, что их тут слишком редко используют. Или в новом стикере, который с недавних пор появился на его зеркале и не давал ему покоя (Хэнк ещё долго краснел после того, как смог разобрать каракули). Или в том, какой пустой начала теперь казаться его кровать, когда он ложился в неё один, стоило им лишь единожды остаться у него на ночь. И сейчас, глядя на то, как они целовались над его вздымающейся, блестящей от пота грудью, едва ли не урчащие от удовольствия, пока он направлял их ладонями и поглаживал аккурат там, где некогда были кошачьи уши, Хэнк думал: пожалуй, он действительно староват для жизни на два дома. Постепенно он смирялся с тем, что в этот раз не имеет ничего против их сумасбродных идей. В конце концов, сейчас для них даже было самое время. Близилась весна.