Доказательство превосходства

**** «Нет», – приходит в голову первым, когда на противоположенной стороне дороги появляется Хейваджима, дымящий зажатой в зубах сигаретой. С руками, засунутыми в карманы брюк. Бредущий по улице, залитой оранжевым светом вечернего солнца, и не спускающий взгляда с укрытия Шинву – фонарного столба. «Какого чёрта?..» – вторым. Когда из переулка всё на той же, противоположенной, стороне выныривает какой-то чувак и быстрым шагом догоняет уже добравшегося до перехода Хейваджиму. Догоняет и пристраивается сзади. А Хейваджима при этом внезапно останавливается – светофор горит зелёный, пищит разрешающий сигнал, но он не сходит с тротуара. И вдруг на зебру наезжает фургон грязно-песочного цвета, полностью закрывая переход. До Шинву доносится хлопок распахнувшей двери, резкие голоса советуют не рыпаться и послушно забраться внутрь… Проходит секунда, вторая… Но тушки неудачников не торопятся взлетать в воздух. Зато резкие голоса становятся ещё громче. Щёлкает затвор предохранителя. «…у них оружие!» Бетон фонарного столба даёт трещину под нажимом покрывшихся шерстью когтистых пальцев. Хорошо, что рукава у рубашки длинные и не сразу начинают трещать по швам. Хорошо, что взгляды прохожих прикованы к столбу, падающему поперёк дороги. Хорошо, что приземляется тот ровненько на кабину водителя. Задние колёса отрывает от дороги, но Шинву уже скрывается в проходе между двумя домами. Здесь недостаточно темно, чтобы действительно скрыться, но мусорный бак приличных размеров – сбросив за ним одежду и человеческую личину, серый волк проносится по узкому бетонному мосту до измятой крыши фургона… и обрушивается на ошарашенного врага, всё ещё держащего пистолет приставленным к спине Хейваджимы. Писк светофора ускоряется, машины гудят, кто-то кричит. Но зажатая в пасти кисть уже неспособна спустить курок. Хруст. Горячая кровь и мелкие осколки костей. Рык, разворот. И рука, вцепившаяся в загривок. Зубы промахивается, лапы отрываются от земли, полёт… и вонь уже нового переулка. – Беги! Конечно. Кто ещё способен отправить оборотня в воздух? Шинву щёлкает зубами и пускается в галоп, затылком ощущая, как приходят в себя бандиты там, у фургона. Атака их ошеломила, но уже слышен топот погони. То, что пушка была не у одного, ясно – даже оглядываться не нужно. Только вот переулок длинный и прямой, а двое бегущих по нему – отличные мишени. И вдруг впереди открывается дверь. Лысый толстяк в фартуке и с двумя чёрными мешками испуганно отпрыгивает назад, в полумрак коридора, и Хейваджима хватается за железную ручку. Дверные петли издают жалобный визг, но его по инерции разворачивает и вносит следом за толстяком. Волк же врезается в мусорный бак – для него это единственный способ быстро остановиться и сменить направление. «Бэнг» над головой заставляет прильнуть к покрытому картофельной шелухой асфальту. И тоже прыгнуть в неизвестный коридор, но прочь из вонючего переулка. Жалящие пули не страшнее укуса пчёл, но раз Хейваджима решил бежать – значит, лучше бежать. Кухня. Зал ресторана. Звон хрусталя и серебра. Вылетая в широкие стеклянные двери, заботливо придержанные кем-то вроде швейцара с удивлённо вытянутым лицом, Шинву замечает спину Хейваджимы и ещё какую-то распахнутую дверь. Жёлтого цвета. И оказывается в салоне авто. – Гони! – С животными нель- – Гони, я сказал! Отломанная ручка прижимается к шее таксиста, и тот мгновенно трогает с места. А из ресторана уже высыпают якудза: один за другим, словно горошины из стручка – с одинаково раскрасневшимися мордами, с задравшимися до подмышек от бега пиджаками, с пистолетами в руках… Впрочем, в заднее стекло не прилетает ни единого выстрела. Но в переулке палили – крепко же их припекло. Интересно, кто это? Точно не из Шинсейкая. Чужаки, влезшие на чужую территорию? Пофиг. Весело. Легко на душе. И нет ничего приятнее теребящей холку руки. Хейваджима. Член стаи. Старший. Или нет? «Стоп! Что вообще… Что я сделал?!» – в памяти отпечаталась лишь вспышка возмущения и гнева. Но полнолуние было несколько дней назад! С чего вдруг… Впрочем, сейчас есть проблема посерьёзней: такси куда-то едет, куда-то везёт его и Хейваджиму. К тому же – одежда осталась там… где-то там… где? «Надеюсь, никто не видел, как я обратился? Господи, пожалуйста…» Неожиданно такси сворачивает на знакомую улочку домов-свечек. Шинву подозрительно косится на чересчур спокойное лицо Хейваджимы. Но авто уже тормозит напротив потёртой гаражной двери, и подозрение превращается в уверенность… только вот, чтобы озвучить свои претензии, волку для начала нужно обратиться в человека – а шокирование таксиста не входит в список дел, запланированных им на сегодня. И только когда Хейваджима, расплатившись за поездку, выходит наружу, несколько неловко отпирает рольставни, а потом быстро опускает их сразу за забежавшим в гараж Шинву – тот в ускоренном темпе возвращает себе более подходящий для разговора облик. – Спасибо, что забрали из больницы мои вещи, семпай. И что изучили их. Старые джинсы и свитер быстро скрывают наготу. Жаль, что нельзя так же ловко скрыть и всю убогость этой конуры, служащей Шинву домом последние полгода. И собственное смущение. – Пожалуйста, – отстранёно отзывается первый гость этого места, потом на ощупь находит выключатель на стене и начинает выкладывать на ближайшую запылившуюся полку содержимое карманов, косо поглядывая на затоптанный, никогда не мытый пол около входа. И хотя дальше, вглубь, поверхность под ногами несколько чище – Шинву чувствует дискомфорт, очень напоминающий стыд. Вообще-то он не планировал приводить сюда гостей и уж тем более Хейваджиму… но идея вернуться и хотя бы переодеться мелькала в голове на протяжение всего дня. И что же? Вот он одет, и ему даже вернули документы, телефон и бумажник – а на душе всё равно чёртова карусель. – Чаю не предлагаю… Хейваджима в ответ кивает, но продолжает стоять у входа. – …но вы можете пройти, не разуваясь, – продолжает Шинву после некоторого колебания, – у меня есть минеральная вода… – Может, хватит? – Хейваджима обрывает его на полуслова. – От твоей вежливой речи у меня сводит желудок. – Быть может, вы просто хотите есть? Судя по поднявшимся на середину лба бровям и характерно поджатым губам, гость не то что бы совершенно отвергает это предположение, но очень сильно в нём сомневается. И пока он думает, Шинву механически ставит севший телефон на зарядку, потом вытаскивает из пластиковой упаковки литровую бутылку и подходит с ней к Хейваджиме. – Хоч…ешь? – Что ты там делал? – беря бутылку, тот ногой вытаскивает из-под нижней полки пустой ящик, переворачивает и садится на него с самым невозмутимым видом. Шинву остаётся стоять рядом, глядя как легко поддаётся всё ещё забинтованной руке пластиковая крышка, и слыша, как с шипением выходит газ. Хейваджима не сразу подносит горлышко к губам, сначала смотрит на него – но выражения его лица и глаз сверху не видно, только корни начавших отрастать чёрных волос на макушке. – А ты, семпай? – Уже не семпай. – Тогда как мне к вам обращаться? – Опять? – подняв голову, уже готовый сделать глоток, Хейваджима хмурится. – Знаешь, у меня есть имя. – М-м-м, – наблюдая за пробегающими под прозрачным голубым пластиком крупными пузырьками, Шинву пытается не смотреть на обхватившие горлышко бутылки бледные губы. – Шизуо-сан? Шизуо-данна? Шизуо-кун? Шизуо-чан? На последнем варианте Хейваджима вздрагивает и принимается кашлять. – Только не «чан», – наконец выдавливает из себя сдавленным голосом. – Можно вовсе без суффиксов. Уже занеся руку, чтобы похлопать его по спине, Шинву сжимает её в кулак и прячет за спину. От основной темы они оба ушли довольно ловко, но вот в гараже снова повисает молчание, в любой момент грозя стать неловким. Произошедшее на лестнице в больнице сейчас кажется только сном, но когда Хейваджима так близко, когда у Шинву есть возможность хотя бы просто стоять рядом и вдыхать его запах, напрочь смешавшийся с никотиновым дымом – в груди тяжело, но одновременно и невыносимо приятно. Словно наслаждаешься последними глотками самого вкусного на свете напитка. Наслаждаешься, прекрасно понимая, что больше не сможешь вкусить его – нигде и никогда. Но не в состоянии остановиться. Лишь надеясь, что за последним будет ещё один, хотя бы крошечный, глоток. – Итак, – закрутив крышку обратно и поставив бутылку на пол между ног, Хейваджима вновь поднимает взгляд. – Ты хотя бы попрощаться собирался? Это необъяснимо. Но Шинву только сейчас замечает, что вновь отодвинул своё задание на второй план. А ведь приказы Мунакаты должны иметь первостепенную важность. И тем не менее – все мысли в голове опять крутятся вокруг Хейваджимы. Нужно придумать какую-нибудь сказку, ведь в отличие от собственной сущности оборотня, всё прочее легко объяснить с помощью лжи, но Шинву только и может, что молча смотреть в карие глаза человека, боясь мотнуть головой. Но наконец заставляет себя спросить: – Зачем? Равнодушно и легко, словно о какой-то мелочи. Выражение лица Хейваджимы не меняется ни на йоту. Шинву даже начинает сомневаться, что задал вопрос вслух. Но вот взгляд человека, ставшего болезненно важным и нужным, опускается вниз. И останавливается на уровне футона, кое-как запихнутого между стеной и заваленным мусором столом. – В твоей квитанции об оплате аренды сказано, что срок её истекает через неделю. Собираешься продлевать? – Не знаю. – Так ты и правда… решил просто сбежать? Отвернувшись, Шинву отходит к столу, загораживая его собой. Особенно следы когтей на толстом дереве. Он не знает, куда деть руки. Куда их обычно девают? Засовывают в карманы? Держат сцепленными за спиной? Сплетают на груди? Шинву упирается ими в столешницу, снова поворачиваясь к гостю лицом. – А чем собираешься заняться ты, семп-... Шизуо? Хейваджима поджимает губы. Косится куда-то на потолок и вздыхает, перехватывая запястье забинтованной руки пальцами здоровой. – Сначала увижусь кое с кем. Поблагодарю за заботу и всё такое. Потом… не знаю… может, наймусь в тот бар вышибалой? Уголок его рта приподнимается, но взгляд удерживается где-то на уровне коленей Шинву. – Яширо… – голос сбивается, и Шинву начинает заново: – Яширо вряд ли просидит долго. Скоро офис продолжит работу – и тебя наверняка позовут обратно. В ответ – лишь пожатие плеч. Небольшое помещение всё сильнее наполняется запахом Хейваджимы: терпким, с приглушённой ноткой корицы. Словно разогретая на солнце обнажённая древесина. Шинву всё сильнее хочется вновь оказаться в кольце его рук. Вдохнуть полнее, сильнее. И хотя бы сквозь одежду почувствовать прикосновение тела. Пальцы вцепляются в край стола крепче, а в животе образуется тянущая пустота. – Всё дело в том, что ты не человек? – ударяет по нервам колючим хлыстом. – Что?.. В смысле? – Твоё бегство. Резкая смена темы сбивает дыхание. И карусель в голове вновь приходит в движение. Ну да, надо же как-то оправдаться, как-то объяснить… – Просто моё задание по внедрению в Шинсейкая подошло к концу. Зубы сводит от напряжения. Но строгий взгляд Хейваджимы, всё-таки поднявшийся выше, к лицу Шинву, молчалив. Никаких уточняющих вопросов. Только удивление. – Если кто-то узнает, что шпионом был твой напарник, семпай, ничем хорошим это не кончится… так что лучше не говори обо мне никому. Теперь уже взгляд Шинву убегает, скользя по облезлым полкам и обшарпанным стенам. Он чувствует, что должен сказать «прощай» – но вместо этого язык мелет какую-то чушь. Про то, что познакомиться с самым сильным человеком в Синдзюку было даже забавно. И что не все якудза, как оказалось, козлы и мерзавцы. Но вот жить в этом гараже было тем ещё удовольствием, да и с соседями не очень-то повезло… – Это что, типа великий замысел вашего племени против якудза? – прерывает его вдруг Хейваджима, вставая с ящика и в два шага оказываясь так близко, что Шинву, чтобы посмотреть ему в глаза, приходится задрать голову. – Или вроде похода в зоопарк? Типа поглазеть на людишек? Впервые в жизни Шинву хочется, чтобы ему сделали больно. Физически. Потому что иначе ту, другую боль, пронзающую его изнутри, не заглушить. – Что-то вроде, – отвечает он, медленно произнося каждое слово. – Надеюсь, я доставил тебе не слишком много проблем? – Нет. На каменном неподвижном лице живут только глаза. Они изучают Шинву. Ищут что-то. – …но доставишь, если исчезнешь, – Хейваджима делает ещё полшага, и теперь их разделяет лишь ткань рубашки и колючего старого свитера. – Видишь ли, я буду скучать. – Сильно? Вопрос вырывается сам собой. А потом дыхание замирает, потому что губам становится тесно и горячо. Шинву не отвечает на поцелуй, стараясь дышать ровно и спокойно, но биение чужого сердца подобно нарастающему грохоту водопада. Слишком беспощадно. Оно выдаёт Хейваджиму с головой. Его волнение. Его гнев. Его желание. «Как он может хотеть меня? Даже не человека, а полу-зверя?» Обхватившие лицо пальцы надавливают на скулы, и Шинву сам не замечает, как разжимает зубы. Как впускает внутрь влажно-требовательный, ищущий язык. На пол осыпаются куски столешницы. Руки сами собой обнимают высокого, крепкого, как скала, и такого упрямого человека, что дух захватывает от одной только мысли стать с ним единым. Попасть в его власть. Крепкие мышцы спины оживают от прикосновений сквозь ткань. Руки Шинву дрожат. Он не привык раздевать кого-то другого… не то что мужчину. Но так хочется побыстрее добраться до его горячей кожи… неровной от многочисленных отметин, плотной и совсем не шелковистой… немного влажной от пота. Сейчас – не время для этого. Да и место – не то. Но в голове всё меньше места для мыслей. Для сомнений и размышлений. В запахе Хейваджимы пробиваются острые нотки, он раскаляется, как камень, брошенный в пекло вулкана – и нет сил сопротивляться ни его жару, ни его напору. Руки блуждают по телу, словно пытаясь запомнить каждую линию, каждый изгиб и это ощущение в кончиках пальцах, и эту нетерпеливую торопливость во рту, эту нехватку дыхания и покалывание у затылка. Эту обломанный край стола, вжавшийся в поясницу. А потом вдруг оказавшийся внизу. Этот треск разрываемой ткани. Эти сводимые напряжением, жадные пальцы, зарывшиеся в волосы… в шерсть на загривке. «Нет, я не должен…» Но кровь не сдаётся. Она желает ответить силой на силу. Шинву даже чувствует, как отрастает хвост – хотя обычно тот появляется только в окончательной форме животного. Но сейчас Шинву всё ещё почти человек. Только с покрытой шерстью спиной, руками, ногами… и с гуляющей в жилах силой. Которую можно не прятать. А можно цепляться, вжиматься, царапать, кусаться… нет, он не голоден. Просто полон до краёв и вот-вот прольётся. Плоть трётся о плоть, но этой тесноты уже не хватает. Хочется большего. Чтобы глубже. Полнее. И пусть слюна будет смазкой, а Хейваджима потратит несколько бесконечно длинных секунд на презерватив – Шинву не даст ему больше, обхватит ногами, насаживаясь… и выпуская на волю гневный рык от неожиданной боли. Замирая. Так часто дыша, что воздух царапает горло. Но между лопаток в шерсть вгрызаются ласкающе-успокаивающие пальцы, а рёбра сжимают не по-человечески сильные руки – словно железобетонные балки, только раскалённые и живые, опускающие, укладывающие на шуршащий мусор стола, до которого нет сейчас дела. От горящего взгляда плавится мозг. Голая кожа живота вздрагивает от скользящих прикосновений ладоней. Член вновь наполняется кровью и жадностью, истекает влагой. Хейваджима размазывает прозрачную жидкость вокруг пупка. Толчок. Рык. Тихий и резкий, вырвавшийся из собственного горла. Снова ладони по животу, выше, на грудь, плечи… и вдруг исчезают. Чтобы переплести, взять в плен его когтистые пальцы. Разводя руки Шинву в стороны, Хейваджима наклоняется, практически ложится. Губы легко касаются подбородка. – Я не могу… больше… И сразу – новый толчок. Это больно. Слишком тесно и глубоко. Но возмущённое рычание затихает. Член Хейваджимы движется внутри. Давление, трение нарастает. Шинву заставляет себя вновь взглянуть Хейваджиме в глаза. Он немного пришёл в себя, и сейчас почти даже осознаёт, что именно происходит. Осознаёт, но останавливаться уже поздно. Даже несмотря на вдруг проклюнувшийся стыд и зудящий дискомфорт, его продолжает переполнять терпким теплом, щенячьим восторгом и острым желанием остаться навечно в этих руках. Пусть даже будет больно. Пусть даже мир рухнет, земля провалится, солнце потухнет… Хейваджима напряжён как никогда. Его движения, его дыхание, его затуманенный взгляд – Шинву готов раствориться в нём целиком. Понемногу он заставляет себя расслабиться. Между переплетённых пальцев влажно, ладони горят, дорожки пота стекают по шее и от колен. Толчки отзываются во всём теле: в позвоночнике, в сердце, в затылке. Плечи застыли, подошвы ног щекочет прохлада, шерсть елозит по дереву, макушка упирается в стену. Приподнявшись усилием одного только живота, Шинву ловит губы Хейваджимы. И будто ток простреливает в глубину горла. Не расцепляя рук, вновь проникая языком в его рот, Хейваджима разгибается, поднимая Шинву за собой. Мышцы поют от напряжения, суставы скулят. Но пальцы только сжимаются крепче, ноги обхватывают плотнее – и Хейваджиме почти не остаётся места для движений бёдрами. Но дискомфорт внутри отступает. Словно на острие иглы рождается удовольствие. Шинву прикрывает глаза, прислушиваясь к нему, стремясь разделить с Хейваджимой его возбуждение, его страсть. Снова слиться с ним не только телом, но и чувствами. Хейваджима дрожит. Еле заметно. Но почти точно так же, как и там, в больнице. Это дрожь не осинового листа, но дрожь вулкана, едва сдерживающего рвущуюся наружу стихию. Заведя его руки себе за спину, прижимаясь членом к его животу, Шинву дышит редко и глубоко, боясь упустить раскаляющуюся нить наслаждения. Пальцы расцепляются. Руки безвольно повисают вдоль тела… Но вдруг Хейваджима подхватывает и отрывает Шинву от стола – приходится вцепиться в его шею. Теперь член входит не так глубоко, но между растянутых в стороны ягодиц рождается опасное напряжение. «Ты меня разорвёшь…» Запах Хейваджимы, ставший острым, концентрированным – жаренной корицы, смешавшейся с табаком – обволакивает, дурманит, уносит сознание прочь из необжитого гаража. Удовольствие разрастается, заполняет, зудит – и уже самому хочется насадиться сильнее, быстрее, сжаться теснее. – Стой… – хрипло щекочет ухо резкий выдох, – подожди… Поясница вновь касается стола. Хейваджима замирает и дышит медленно, глубоко. – Я скоро кончу, – признаётся Шинву, глядя на его прикрытые глаза и сжатые губы. Глаза Хейваджимы тут же распахиваются. Его ладони, только что лежащие на бёдрах, соскальзывают чуть ниже. И словно фиксируют их. Член входит медленно. Будто бы осторожно. Шинву закрывает глаза, позволяя себе прочувствовать его. Он не соврал. Он правда почти был готов кончить, но остановка немного сбила настрой. И теперь наполнившее его удовольствие больше не нарастает, но словно концентрируется в животе и наполняет тяжестью член. И вдруг медленное движение сменяется резким толчком. И ещё одним. И ещё. Темнота под веками вспыхивает, расплываясь цветными пятнами. На грудь брызгает сперма. Но Хейваджима не останавливается. Он толкается внутрь, продолжая сжимать его бёдра. Его страсть пахнет свежей хвоей, его желание – раскалённой смолой. И Шинву вдруг накрывает новая волна. Он едва слышит собственный стон. Едва осознаёт, что вцепился в чужие запястья с такой силой, что кажется – ещё немного и услышит хруст костей. Но нутро заполняется теплом. И разум отказывается думать, мыслить, осознавать… И только когда на живот падает что-то вроде тряпки, Шинву открывает глаза. И узнает белую рубашку. – Такими темпами, нам одежду нужно закупать крупным оптом, не находишь? Хейваджима хмыкает и по-хозяйски вытаскивает свёрнутый футон, расправляет прямо под краем стола, где сидит Шинву. Сидит и вздыхает. Потом поджимает босые ноги и проводит ладонью по грубой серой шерсти на собственном колене. – Семпай, ты любишь меня? Плечи Хейваджимы вздрагивают, а руки прекращают расправлять край покрывала. Пару секунд он сидит на корточках неподвижно, а Шинву смотрит на выступающие на его спине позвонки, уходящие за пояс брюк. Похоже, пострадала только верхняя часть формы бармена. Но когда Хейваджима поднимается и оборачивается, становится видно место, откуда была с мясом вырвана пуговица. И блестящий от пота живот. Выше Шинву не смотрит. – А что насчёт тебя? – Я первый спросил. – Зато первым решил сбежать. Больно. Снова. Взгляд несмело скользит выше. И вдруг замирает. Что это? Кровь? От сорванных повязок? Нет! Эта глубокая царапина на внутренней стороне руки – точно свежая! И на рёбрах… «О боги…» – Да, будь на моём месте кто-то другой, он этот секс вряд ли бы пережил. Видимо, Хейваджима заметил направление его взгляда и выражение на лице. Но откуда эта легкомысленность? Снова? Хотя… Шинву осторожно вдыхает глубже. Сильный запах свежего пота и крови – от него вновь кружится голова. Это запах Хейваджимы. Запах любимого человека… и в нём пока нет ни намёка на инфекцию. Но как? Это же не просто царапины. – У меня… нет аптечки. Всё ещё озадаченный, Шинву подтягивает ноги ближе к животу и вдруг чувствует… «Чёрт, сперма. Сейчас бы в душ…» – А запасная рубашка? – Хейваджима садится на футон, оглядывая гараж. Шинву слезает вниз. Если покрывало заляпает кровь, но уж от спермы хуже не будет. Да и как-то не по себе и дальше щеголять голым задом. Только вот хвост… Хвост мешает. И пока его не убрать. Слишком сильно ещё стучит сердце. Слишком много ещё адреналина в крови. – Нет, да? – Хейваджима наблюдает за его попыткой забраться под покрывало. – Кстати, прикольные ушки. «Ещё и уши?!» Хлопнув себя по макушке и обнаружив два нароста не там, где обычно, Шинву накрывается с головой, хотя ноги и приходится оставить снаружи – футон узкий, и на нём не так уж много места, тем более, когда с одного края кто-то сидит. – Можно позвонить в службу доставки, – доносится через покрывало. – Ага, – буркает он в ответ. – "Нам, пожалуйста, два мужских костюма, бинты, антисептик, и душевую кабину…" – И пожрать. – И двуспальную кровать… – Эй. Может, просто поедем ко мне? Шинву высовывает нос из под покрывала. Косится в сторону заряжающегося телефона. – Шизуо… семпай. Я должен вам… тебе кое-что рассказать…