***
В Майами не менее жарко. Роджер находит Рафу прямо перед отелем: приспустившего темные очки на нос, не замечающего, как слегка задравшаяся футболка открывает вид на выступающую бедренную косточку. Моргает. Светлая — слишком светлая — ладонь Мирки на его руке совсем не помогает избавиться от странного, проникающего глубоко под кожу зуда. Он стряхивает ее ладонь и идет вслед за Рафой в номер, прижимает к двери и целует, оставляя укусы на губах и шее, и вдоль ключиц, выгибаясь от впивающихся в спину пальцев. — Рафа, — говорит он куда-то в чужой висок, — Рафа, я так не могу, так нельзя. Рафа откидывает голову, упираясь затылком в дверь, глаза закрыты, кадык дергается, когда он сглатывает. Он совершенно не в себе, — Роджер знает, — и наверно даже не осознает смысл слов. Поэтому Роджер повторяет, запуская руку ему в волосы, отодвигая его с прохода. — Не понимаю, верней, не знаю как. Я так не могу. Он останавливается за дверью, расправляет плечи и пытается стряхнуть ощущение потемневшего взгляда широко распахнутых глаз.***
Они не пересекаются в Барселоне, и только в Риме он находит Рафу и пытается исправить ситуацию. Понимаете, Рафа — чудесный мальчик, и, думать об этом опасно, но он искренне хочет хотя бы попробовать наладить дружбу. — Я подумал, может мы перекусим вместе как-нибудь и, ну знаешь, забудем о… — взмах рукой как попытка заменить никак не идущие слова. — Начнем с чистого листа. Рафа кивает, с улыбкой, с готовностью. — Si, да-да, конечно, есть хорошо. Роджер улыбается в ответ. — Хорошо, — говорит, — отлично. Рафа бросает ему еще одну улыбку, готовясь уже отойти, и Роджер бездумно вытягивает руку и проводит ладонью по чужому плечу. — Я хочу извиниться за… Пауза. — В порядке, — мягко отвечает Рафа.***
Рафа вытягивает вперед руку с оттопыренным пальцем, как только прибывает на ланч, и говорит с озорной улыбкой: — Я возьму Ролан Гаррос. Роджер удивленно смаргивает. — Ты в этом так уверен. — Уверен, — пожимает плечами Рафа. — Вежливо, знаешь, говорить сейчас. Не так расстроишься после. Роджер смеется. — В таком случае, спасибо. Рафа кивает, не способный удержать серьезное лицо и три секунды, расплывается в улыбке, широкой и солнечной.***
Он вспоминает этот разговор, когда Рафа обходит его в полуфинале, при просмотре финала ему даже не грустно, все внимание на улыбку Рафы, потрясенную и счастливую, на то, как он сжимает в объятиях кубок, будто любимую игрушку детства, — в груди уже знакомая, всеохватывающая теплота, бездонная пропасть радости.***
Рафа вылетает с Уимблдона до того, как им удается встретиться, а он слишком сконцентрирован на теннисе, чтобы волноваться о чем-то кроме. Рафа пишет ему, однако, после финала: всего лишь короткое поздравляю :) :), но Роджер легко представляет его улыбку, ибо даже краткого знакомства достаточно, чтобы понять — Рафе чужда злоба, — и спасибо!, летящее в ответ, такое же сердечное и искреннее. Он пишет Рафе спустя месяц, на этот раз его очередь поздравлять, и Рафа отвечает скоро я опережу тебя. Роджер смеется, глядя на экран, и быстро печатает не скоро. может когда я закончу со спортом. Сообщение от Рафы говорит ну если ты так думаешь :).***
Цинциннати — место странное, жарко-холодное, пронизывающие порывы ветра и согревающие лучи солнца преследуют друг друга в воздухе. Роджер встречает Рафу, когда он только-только слил первый раунд, и с коротким привет дотрагивается до чужого локтя. Рафа улыбается вымученно, и Роджер, не думая, тянется, приобнимает и целует, пока влажные, податливые губы Рафы не наливаются кровью, глаза темнеют и блестят от желания. Роджер моргает и отстраняется, медленно, сконфуженно. — Я не хотел, — произносит Роджер, без понятия как продолжить фразу. — В порядке, — быстро отвечает Рафа, качая головой и поворачиваясь спиной. Роджер успевает заметить, как он облизывает губы прежде, чем отвернуться полностью.***
— Рафа, — говорит он в Нью-Йорке, ловя того на входе в отель в день приезда. — Я не успел в Цинциннати, я хочу извиниться, я не знаю почему я продолжаю… Он прерывает себя, качая головой. Рафа мягко смеется, облокачивается на окно в конце коридора, оглядывает город за стеклом. Вид прекрасен: бесконечные здания и задыхающиеся от транспорта улицы, горящие и моргающие огоньками на фоне неба, и Рафа: волосы вьются у шеи, улыбка, усталые блестящие глаза. Роджер сглатывает подступивший комок. — Потому что я неотразим. Ничего не можешь с собой сделать. Роджер кашляет от внезапного смеха. — В порядке, да, таков теннис, иногда тяжело, а это, — неопределенный жест, — так просто. Не против. — Я, — Роджер встряхивает головой, улыбается. — Благодарен. Глаза Рафы такие теплые в мягких отблесках уличных огней, как и его рука, на миг ложащаяся Роджеру на плечо.***
Они много общаются после, — длинные, полные смеха беседы, — но не видятся толком до Дубая в следующем году. — Изменилось, — произносит Рафа, когда они идут к отелю, в восторге вытягивая шею, оглядываясь вокруг. Роджер смеется. — Мне здесь нравится, — говорит. Рафа задумчиво склоняет голову. — Здесь хорошо, — выносит он вердикт. — Но не дом. Улыбка мягкая, удовлетворенная, яркие глаза из-под спадающих на них волос. У Роджера дергаются пальцы, и он засовывает их в карманы, ускоряет шаг, а после не может понять, глядя на распластавшегося под ним Рафу, отзывающегося на каждое его касание, пока полуденное солнце гуляет по загорелой коже, — как он только смог сдерживать себя так долго. — Черт, — выдыхает он позже. — Господи, почему… — В порядке, — говорит Рафа, приподнимаясь и крепко впиваясь пальцами ему в прогиб позвоночника. — Не проблема, мы забудем, si, сделаем вид, что не было, как всегда. Роджер в онемении думает хватит. В последний раз.***
Игнорировать оказывается несложно, когда начинается грунтовая часть сезона. Рафа обыгрывает его в финале в Монте-Карло, затем в Париже, и Роджер проглатывает разочарование и давящее чувство внутри и думает в следующем году. Рафа улыбается ему нервно, почти испуганно, и Роджер говорит за ужином, перед тем, как они покидают Париж: — Это неважно, понимаешь, это теннис. Иначе сложно.***
Уимблдон как обычно Уимблдон, и Роджер благодарен за это. Здесь легче сосредоточиться, — почему? — легче класть удары, легче раз за разом выходить на центральный корт. Даже финал против Рафы дается легче, подавить напряжение в груди и прорваться к победе в четыре сета. Пожимая ладонь Рафы через сетку, он чувствует лишь облегчение.***
Тем летом Нью-Йорк холоднее обычного. Роджер не знает, как относиться к тому, что он может вспомнить каждый день, каждый турнир, может даже — при должном усилии — каждый матч, сыгранный с момента последнего прикосновения к Рафе, там, в Дубае, и каждый раз, прикрывая глаза, он видит Рафу, мокрое, вытянувшееся на постели тело, золотое в солнечных лучах, румянец и приоткрытый рот, глотающий рваные вздохи, — он видит это ярче, чем здесь и сейчас: номер в бледном утреннем свете, пасмурное небо в окне и Мирка — белая и мягкая на подушке рядом. Она улыбается спросонья, заспанные глаза, дрожащие ресницы, — и Роджер так себя ненавидит, убирая волосы с чужого лба, в восхищении от ее красоты.***
Он почти спокоен, когда беседует с Рафой под рождество, наблюдая лениво дрейфующий к земле снег за окном, слушая голос Рафы, улыбаясь, когда тот, увлекшись, перескакивает на испанский и тут же одергивает себя со словами прости-прости, я забываюсь дома, со смехом и сбитым дыханием. Роджер качает головой и произносит задумчиво: — На Мальорке нет снега, да? — Нет, — говорит Рафа, — снега нет. У тебя? — Есть, — отвечает Роджер. — Снегопадище. — Здорово, — отзывается Рафа немного завистливо. Роджер усмехается. — Увидимся в Австралии? Вот где снега уж точно нет. Рафа фыркает, и Роджер легко представляет его гримасу. В голосе, произносящем следующие слова, он, однако, слышит улыбку. — Si, в Австралии.***
Новый год он встречает с Миркой в объятиях, голова к груди, одна ее рука — на его, обнимающей ее за талию, во второй — бокал шампанского, такого же изысканного, как обручальное кольцо на пальце. Он тянется вниз за поцелуем — мягким и долгим, — когда часы отсчитывают полночь, и думает я люблю ее, я ее люблю, и ощущает себя абсолютно спокойным и влюбленным.***
Идиллия продолжается пока Рафа не сдает четвертьфинал. Все, чего он желает, целуя Рафу в уголок глаза, чувствуя неровное трепетание ресниц на губах, с рукой на чужом члене, движения быстрые и отчаянно рваные, прижимаясь к плитке душевой кабинки, — все, чего он желает, это умения успокаивать Рафу словами, как он успокаивает всех остальных, умения говорить ласковое и вдохновляющее, и дружеское, вместо подобного эгоистичного псевдоутешения. И он смеется, когда Рафа кончает, выгибаясь у стенки, — потому что слова тут ничего бы не изменили.***
— Роджер, — зовет Рафа, проскальзывая к нему в комнату утром перед отбытием в Мельбурн. Мирка уже внизу с чемоданами. — Поздравляю, — он улыбается немного грустно, но все же искренне. — Спасибо, — благодарит Роджер. Он чувствует — господь, он даже не знает, что именно — столько оттенков вины, неловкости и глупости разом, и груз еще миллиона вещей, и следующего Шлема, и… И это слишком. Рафа склоняет голову, руки глубоко в карманах, и после паузы, нерешительно: — Роджер… — Знаю, — отвечает Роджер, закрывая ладонью лицо. — Мне жаль, я не… — он прерывается и смеется над бессмысленностью оправданий. Рафа смотрит, закусив губу, и на одно безумное мгновение Роджер ожидает поцелуя. — В порядке, — говорит вместо этого Рафа тихо-тихо.***
После он ведет себя молчаливо, почти не разговаривает с Рафой, от чего чувствует себя паршиво, потому как Рафа теперь смотрит на него с грустью, не слишком выраженной или — боже упаси — бросающейся в глаза, но взгляды в сторону Роджера потухшие, а улыбка — померкшая. Кошмарно, ибо Рафа обычно — концентрированный восторг, — но не в присутствии Роджера. Роджер обыгрывает его в Гамбурге и ощущает все поднимающуюся волну счастья в Париже, пока не проигрывает снова, и позже Рафа смотрит на него в раздевалке, натягивая свежую футболку, и спрашивает: — Роджер, в порядке, si? Роджер кивает. Он не в порядке, но проблема не в Рафе. Проблема в нем, просто… Он думал, что хотя бы в этом году сможет себя пересилить. — Роджер, — снова зовет Рафа. Роджер поднимает взгляд на него, неуверенного сейчас и неловкого, нахмуренные брови и румянец. Ему даже не хватает сил презирать себя, когда он прижимает Рафу к шкафчикам, задыхаясь от нехватки воздуха, и кусачая, сжимающая боль в груди слегка ослабляет хватку и комок отступает от горла.***
Мальорка хороша невыносимо. Роджер почти спотыкается от смеха над абсурдностью ситуации: Рафа на родной выжжено оранжевой половине корте, он — на траве, — наверно поэтому он и проигрывает, но это абсолютно неважно. Бессмысленный, подчеркнуто не-тренировочный матч, теннис ради тенниса, глупые удары глупой ракеткой и ноль стараний, и сплошное веселье, смех Рафы напротив, его распущенные волосы, румянец, мокрая футболка, улыбка. Роджер представляет будто это — его долго и счастливо, — и сила, с которой он того желает, вызывает ужас и ненависть к себе. Позже Рафа показывает ему окрестности, скрываясь от оставшихся журналистов, и он просто шагает по темным сумеркам, всматриваясь, куда указывает Рафа. — Ориентируюсь хуже, чем в Манакоре, — говорит Рафа. — Но иногда гуляю здесь. — Очень красиво, — признается Роджер. Ему нравится лениво-сонливая атмосфера неторопливой, даже в больших городах, Испании. Рафа улыбается, отводит взгляд и произносит: — Может однажды ты приедешь в Манакор. — Там красиво? — спрашивает Роджер, подавляя улыбку. — Красивей, чем где-либо, — говорит Рафа преданно, скрещивая руки на груди. Роджер кивает, хмыкая в знак согласия, пока Рафа ведет его по узкой, наводненной людьми улице, масляно-желтый свет уличных фонарей заливает его глаза и ложится на скулы, влажный средиземноморский воздух облизывает легко и знакомо. — Думаю, ты полюбишь Ciudad Viega, — говорит Рафа, — Старый Город, но, — пожимает плечами, — до пляжа сегодня ближе, не? Тоже красиво. — Полюблю, — отвечает Роджер. Они идут, и улица выводит их прямо к морю, волны бьются о берег громче, чем кричат люди, вода еле видна в последних лучах заката. Рафа останавливается, закатывает джинсы до колен, и Роджер делает то же, и следует за ним по песку, все еще теплому, мягкому, сухому. — Не похоже на Швейцарию, si? — бросает Рафа через плечо, улыбаясь, руки в карманах, плечи расслаблены и подвижны. — Нет, — отвечает Роджер и чувствует острый укол в груди, слишком быстрый и внезапный, чтобы осознать причину. — Нет, на Швейцарию совсем не похоже.***
В этот раз на траву Уимблдона он выходит в полном раздрае, закрывает глаза и собирается с мыслями: ни о чем, кроме тенниса. Он тренируется, играет матчи, ужинает с Миркой, спит. Улыбается Рафе, пересекаясь с ним в коридорах, тренируется, играет матчи, ужинает с Миркой, спит. Они снова вместе в финале, и Роджер побеждает — снова, но уже тяжелее, с каждым разом тяжелее, смутное, царапающее беспокойство оттеняет восторг. Он наблюдает краем глаза, как Рафа покидает корт, — кубок оттягивает руки, камеры слепят, — темно-золотистая кожа и расправленные плечи. Покидая корт в свою очередь, он и вправду думает не сейчас, не сегодня, — гадкое чувство от этой мысли смывается восторгом от всего остального. Рафа еще в раздевалке, прямо из душа, свежая влажная кожа, кудряшки. Роджер говорит привет — слишком хрипло — и направляется к сумке за сменной одеждой. Рафа встает, пересекает комнату и садится рядом с этой сумкой. — Рафа, — говорит Роджер, замирая. — В порядке, — шепчет Рафа, смотрит снизу вверх с — благоговением? надеждой? — полуулыбкой на губах. У Роджера скручивает живот и он наклоняется, прижимается губами, чтобы отвлечься, отстраняясь лишь когда глаза Рафы подернуты пеленой желания, абсолютно темные и голодные, рот уставший от поцелуев.***
Они вместе обедают перед турниром в Монреале. Роджер сидит, откинувшись, в кресле, смотрит, как морщинки собираются у Рафы у глаз, как изгибается рот в улыбке. Он задается вопросом, почему им так легко, просто сидеть и беседовать, — слишком легко, как не должно быть. Рафа проигрывает в полуфинале, Роджер — в финале, а затем берет титул в Цинциннати и Нью-Йорке, снова.***
Следующий — 2008 — год похож на затянувшийся тревожный сон. Он теряет контроль над столькими аспектами жизни, — он не ожидал, что это случится так скоро. В Австралии сложно, сложнее чем когда-либо, каждый розыгрыш — битва, ноги движутся не так, не так, как раньше, идеальные раньше удары летят в сетку, летят в аут. Он опять проигрывает в Париже, опять, а затем сливает Уимблдон, одиночку в Пекине, и… На миг или даже на два он теряет уверенность, — и это пугает, потому как уверенности у него нет во многих вещах, но теннис, теннис никогда к ним не относился. Он встречает Рафу на каждом турнире, — единственная постоянная его теннисной жизни, — и в определенный момент перестает даже пытаться не целовать его в пустых и тихих раздевалках, вжимая в кровать в отеле, касаясь, пробуя на вкус, каждый раз как в последний. Рафа всегда поддается, легко и охотно. Он не знает, как выглядит, что написано на его лице после, но Рафа, встречаясь с ним взглядом, всегда говорит со странной смесью беспокойства и решительности: — В порядке. Перед матчами, после матчей, в начале и конце турниров, в раздевалках и номерах отелей: в порядке. В порядке.***
Жизнь снова идет в гору, когда он берет золото в парном. Времени хватает лишь на тренировки, Стэн невозможно веселый и беззаботный, всегда хохочущий и готовый поддержать, и впервые за долгое время все просто. Он выигрывает в США и улыбается после, вдох-выдох: проще, легче.***
Именно потому поражение в Австралии воспринимается много больнее. Почти, он ведь почти смог, и мог, он знает, мог выиграть, и он не понимает почему не. Рафа снова рядом, через сетку, всегда другой на корте, не такой как в жизни, — Роджер тоже, — но все же остающийся самим собой. Он не прикасается к Рафе после, что странно, ни разу за турнир, а потом Мирка говорит, что беременна, и он замирает на краю кровати, на краю чего-то огромного и восхитительного, и пугающего, ладонь в ладони, и думает черт. Не ура, не о ужас, просто. Черт.***
Рафа говорит поздравляю, когда они впервые пересекаются после объявления новостей. Улыбка натянутая, взгляд мимо Роджера, и Роджер не собирался, но говорит: — Не надо. — Прости, — отвечает Рафа мягко, смотря куда-то на землю. Роджер качает головой и присаживается на скамейку рядом, — рядом, но не касаясь. — Я теперь твой друг, — говорит Рафа после паузы. Роджер смотрит на него в упор. — Я твой друг. Я не могу уйти. Слишком поздно. — Тебе не нужно уходить, — говорит Роджер. — Мы перестанем. Я перестану. — Ты говорил так и раньше, нет? — уголки его губ приподнимаются, но не от счастья. — Все изменилось, — говорит Роджер. — Si, — вздыхает Рафа, — изменилось. — Извини меня, — просит Роджер, тихо и отчаянно, — Рафа, извини, я не должен был… Рафа поворачивается быстро и резко, обхватывает его за запястье. — Ты правда можешь перестать? Делать это? Можешь говорить привет, Рафа в раздевалках, вместе обедать, и не трогать, и ничего больше? — он склоняется ближе. — Я теперь твой друг, — повторяет он мягко. — Слишком люблю. Говорю да, да и да, пока ты не остановишься. Роджер смотрит на него и говорит: — Я смогу. Голос низкий, хриплый, пульс дрожит у Рафы под пальцами. Рафа смотрит ему в глаза еще несколько мгновений, затем вздыхает, но не зовет лжецом.