Больно это

      Звон в ушах усилился и стал перекрывать мысли. В голове снова и снова возникает вопрос: зачем всё это? Лифт. Он снова оказывает такое же воздействие на сознание, снова давит на мозг, снова заставляет теряться в четырёх стенках, так близко друг к другу расположенных.       Салли держится на ногах, которые грозят подкоситься. Он упирается рукой в стенку и тонким пальцем жмёт на кнопку с цифрой «4». Снова здесь начинается самокопание. Снова в этой механической коробке возникает ощущение тошноты. Снова кисти рук тянутся к волосам, хотят сжать голубые пряди и с силой потянуть вниз.       Салли решает терпеть до квартиры. В голове засела боязнь того, что он сорвётся и истерика начнётся через несколько секунд. Он переминается с ноги на ногу, пытаясь подавить в себе рвотный позыв, и резко хватает себя за горло. Рвано отдёргивает руки через пару мгновений. — Терпи, придурок, — Фишер шипит сам на себя, снова скручивая пальцы рук. Его трясёт, его ломает, его выворачивает, — Терпи до дома…       Салли возвращался в свою квартиру после нескольких часов убивания времени у Ларри. В этот вечер они смотрели фильм, болтали о всяких ништяках, закладывая в рты чипсы, и просто отдыхали. А потом пришло время идти домой.       Фишер тогда с трудом заставил себя выйти из квартиры Джонсона и отправиться к себе. Он знал, что ждёт его после того, как двери лифта сдвинутся: пульсирующая боль в голове и противные ощущения в животе и горле.       Подвал — лёгкое переживание, первый этаж — назревание неприятных ощущений, второй этаж — отвращение и самокопание, третий — желание снять протез и побиться головой о стенку, четвёртый — начинается молчаливая истерика.       Салли захлопнул за собой дверь в 402-ю квартиру, когда вошёл туда. Свет в гостиной выключен. Ватная рука жмёт на кнопку. Вспышка. Никого. Душно. — Па-ап, — слово брошено в пустую квартиру дрожащим голосом, оно рассыпалось, ударившись об стены, переломилось и исчезло. — Папа, — вторая попытка стала более тихой, кеды быстро несут Салли в комнату отца, его пальцы поворачивают ручку и открывают дверь, а глаза созерцают безлюдную спальную.       К юному Фишеру приходит осознание того, что в квартире из людей только он, что Генри Фишер сегодня допоздна на работе, а Гизмо мирно спит себе на его кровати и вряд-ли сможет помешать, что его никто не увидит и не услышит, если держать голос не громче среднего. — Успокойся, успокойся, — Салли быстрым шагом покидает отцовскую спальню и добирается до собственной комнаты. В голове беспорядок. Дыхание рваное и скоро станет ещё хуже. Взгляд мутнеет. Свет выключен. Темноту нарушает только мерцание гирлянд. Генри настоял на том, чтобы они украсили комнату Сала в канун Рождества. — Душно здесь, — хрипловатым голосом говорит юноша, опуская взгляд в пол. Не хватает. Глазницы щиплет. Лицо, точнее то, что от него осталось, горит.       Резким движением рука срывает протез с головы. Из-за неаккуратности он слегка царапает то, что прятал целый день. Салли отбросил его куда-то на пол, не желая видеть. Появилось навязчивое желание сломать этот чёртов «аксессуар», о котором каждый считает своим долгом спросить.       Пальцы прячутся в волосах. Колени стремятся согнуться. Происходит что-то плохое. Стоит ли говорить о противных чувствах в животе и груди? Думаю, ясно, как сильно ему хочется прорваться. — Их слишком много, — Салли-Кромсали опирается руками на стол, сжимая его пальцами, и смотрит на себя в зеркало. Он говорит о чувствах и ощущениях. Их слишком много, — Как же меня… От себя тошнит. Блять…       Он говорит тихо, чувствуя, как теряет ощущение своих конечностей. Перед глазами две картинки: первая — вечер с лучшим другом, приятные ощущения и расслабленное состояние, и вторая — портрет, лицо из зеркала. Уродливое лицо уродливого человека, который всё это не заслужил.       Он смотрит на себя минуту, вторую… Время застывает. Мысли тоже. А потом срывается. — Сука! — он орёт это так громко, как только может. Его трясёт, шатает из стороны в сторону, лёгкие напрягаются, пытаясь выдерживать ритм, но сбиваются снова и снова. Больно это. Салли хватает себя пальцами за лицо, и без того повреждённое, и стонет, кромсая его ногтями. Он знает, что ни к чему хорошему это не приведёт. Он просто пытается перекрыть, иногда задевая концами выкрашенных в чёрный цвет ногтей швы. Больно это. Но позволяет отвлечься. — Перестань истерить! Перестань истерить, мразь! — мальчик орёт на себя, глядя в зеркало, и с каждым предложением слова наполняются слезами. Жгучими, солёными слезами. Они текут по незажившему лицу. Больно это. Руки уже давно тянут хвосты из голубых волос к низу, — Ты сам виноват! Ты ничего не сделал для того, чтобы быть счастливым! Ты просто жрёшь это счастье! Ты не заслужил! Как же я тебя ненавижу, онанист чёртов…       Крик переходил в стоны, ноги подгибались всё сильнее, пока не опустили юношу на пол. Салли прижался спиной к стене, пытаясь ловить ртом воздух. Грудная клетка рваным темпом поднималась и опускалась, изнывая. Он глотает. Всё глотает: слёзы, дрожь, отвращение, боль, тошноту… Всё заталкивает в горло, раздирая его изнутри. Постепенно пытается выравнивать дыхание. В голову лезут мысли о навязчивом маленьком желании. — Не надо, — Сал шепчет сам себе, чувствуя, как в ногах начинает тянуть от этой мысли, — Не надо. Это не поможет, не надо…       Мальчик отрицательно качает головой, пытаясь отговорить себя, одними губами повторяя это «не надо». Однако, он встаёт, на ватных ногах подходит к комоду и выдвигает ящик, несколько секунд водит рукой под вещами, в итоге нащупывая тонкую ленту из очень плотной ткани, завязанную определённым способом.       Свет уличных фонарей проникал в комнату в тот вечер, переплетаясь с сиянием гирлянд и вечерней темнотой. Воздух в комнате был застоявшийся, тишина пугала.       Салли Фишер просто хотел забыть об этом мире на несколько минут, отречься от него на пару мгновений, отправить свои мысли куда-то прочь из тела. Он так хотел перекрыть, что был готов немного поиграть с асфиксией.       Вдох, выдох. Вдох, выдох. Чаще. Сильнее. Вдох, напряжение, выдох. Быстрее. Вдох, выдох, вдох, выдох. Темп увеличивался с каждой секундой. Вдох, выдох. Грудная клетка просит о пощаде. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох, выдох… Последний вдох. Он резко сел. Удавка затянулась. В животе больно, но перед глазами… так ярко!       Картинка зрения помутнилась. В тёмной комнате теперь цветут розовые цветы. Солнце, оно похоже на золото. Нет, светлее. Уши закладывает. Звон — единственный звук. Только дверь открылась. Кто зашёл? Нужно встать. Слишком резко. Кто там? Нет, не надо. — Сал?.. Голос растворился.

***

      Кромешная темнота очень медленно стала разбавляться тусклыми вспышками света от мигающей гирлянды. Звон в ушах был таким сильным, что мог перекрыть все окружающие звуки. Голова болезненно пульсирует в правой части лба. Дыхание наконец-то выровнялось, стало спокойным и тихим. — Чувак, ты в порядке? — хрипловатый голос пробивается сквозь белый шум. Так душно становится, будто дышать нечем теперь, а не пару минут назад. А веки такие тяжёлые… Соображать плохо получается. Запахи сигарет и красок стоят над головой.       Что видит Салли, очнувшись после нескольких минут обморока? Размазанная картинка, потолок комнаты, разноцветные вспышки и чьё-то нависшее сверху лицо. Спина чувствует под собой мягкую кровать, хотя последнее, что помнит юноша, — это то, что он сидел на полу, прижавшись к стене. А потом резко встал, потому что кто-то вошёл в комнату.       Болезненный стон. Осознание, что на Сала смотрит обеспокоенным взглядом металлист и по совместительству лучший друг, заполняет мозг.       Сука. Этого не должно было случиться. Его не должны были видеть. Не должны были знать. Ларри не должен был знать. Чёрт. Чёрт. Чёрт.       Говорить тяжело, голова изнывает, словно по ней ударили молотком, глаза так и норовят закрыться веками, но пытливый взгляд Ларри не даёт спокойно отключиться снова. Что он спрашивал? — Сал, ты как? — сильные руки держат его за плечи. Когда Фишер успел сесть на кровати? — Что ты видел? — тихо спрашивает Салли, зная ответ, но надеясь, что правда будет другой. Чем меньше увидел Ларри из этой постановки, тем лучше, — Извини, но… Что ты тут делаешь? — Ты забыл у меня свой телефон, я пришёл вернуть, — ответил Джонсон, нахмурив брови. Его лицо было полно серьёзности, — Я зашёл к тебе и увидел, как ты странно дышишь… Как собака. Ещё язык высунул. Что ты делал, бро? — Что было дальше? — тихо спросил Салли, чувствуя, как внутри всё падает. У него нет объяснений. Он не хотел оправдываться. Он не знает, как. Стыд накрывает, в горле застрял ком, глаза пытаются спрятаться, но от взгляда Ларри не укрыться. Он смотрит прямо в душу. — Я подумал, что тебе плохо, хотел подойти. Но ты так быстро вскочил, что, кажется, потерял равновесие и ударился башкой о стенку, когда падал, — голос Ларри наполовину растворялся в белом шуму, в беспорядке ощущений. Если это не сон, не бред, не галлюцинации, то Салли остаётся надеяться, что Джонсон не станет задавать лишних вопросов. Но он задал. — Объясни мне, Сал, что это за хуйня, что она делала у тебя на шее, и почему ты сидел как будто в припадке? — с каждым словом в голосе появлялось всё больше и больше напряжения. Он становился громче, яростнее, суровее. Это пугало юного Фишера, который молча смотрел в лицо своему другу и не осознавал, что это действительно происходит с ним.       Глаза снова щиплет. Ком в животе увеличился в несколько раз. Руки Ларри всё ещё сжимают плечи синеволосого мальчика. Он начал дышать немного рванее, опуская взгляд вниз. Лицо болит. Жутко болит. Лицо?       Блять.       Протез. Протез валяется где-то в углу комнаты. Фишер сидит без протеза прямо перед Ларри. Ларри смотрит. Ларри видит. Ларри молчит.       В памяти всплывает момент, когда Сал смотрел на себя в зеркало. Сразу ему представляется, что сейчас видит Ларри. От такого можно вывернуться наизнанку и рвать до смерти. Осознав это, Фишер резко опускает голову и закрывает слегка кровоточащее то, что осталось от лица, волосами. Он распускает хвостики, чтобы прикрыться слабыми синими прядями. — Что ты творишь? — пальцы Джонсона под подбородком у мальчика, они приподнимают его, заправляют прядь волос за ухо, а Ларри внимательно смотрит в глаза. Не в лицо. В глаза. — Чел, не смотри, умоляю, — голос дрожит, губы дрожат, хочется снова побиться головой об стену, чтобы лоб кровоточил сильнее, чтобы голова пульсировала, чтобы перед глазами снова померкло.       Снег за окном тихо падает, ложится на землю и засыпает. Засыпает спокойно, ожидая момента, когда он молча и без напряжения растает. Этого же хотел и Салли. — Сал, — сильные руки художника теперь крепко держат голову Фишера, которая раскалывается, как стеклянная ваза, медленно, трещина за трещиной, — Всё нормально?       В ответ тишина. Глаза закрыты. Он всё ещё пытается спрятать это за волосами. Всё ещё нервно подрагивает и отрицательно качает головой на вопрос. — Оставь меня, — голос сильно понизился, стал ещё более хриплым. Салли не осознает всей ситуации. Сознание сильно затуманено, как осенние улицы. Через этот густой туман проступают лишь угрызения совести.       Кровать скрипнула. Ларри, видимо, встал и направился к выходу, слегка опустив голову вниз. Его походка сегодня какая-то тяжёлая, пальцы сжимаются, волосы заплетены в тугой хвост. Он остановился в двух шагах от двери, медленно повернул голову к Салли и внимательно посмотрел на него. — Нет, так не пойдёт, — громко сказал он, уверенно возвращаясь назад, к кровати, — С моим лучшим другом творится какой-то пиздец, а у меня в голове нет ни единого объяснения этому! И как ты прикажешь тебе помогать, если я не знаю, что с тобой, а ты молчишь в тряпочку? Сал! Посмотри на меня! Посмотри!       Ларри упёрся руками в колени Фишера и внимательно смотрел на него. Во взгляде его карих глаз можно было прочитать искреннее беспокойство и недоумение, но при этом дружеское тепло. — Я не знаю, чел, я правда не знаю, — в горле у юноши пересохло, грудная клетка всё ещё болела, и шея тоже. — Давай начнем по-другому, — стараясь успокоиться, проговорил металлист, сжимая пальцы на коленях Салли. Он начинал раздражаться, — На кой чёрт тебе потребовалось заниматься… Этим? Чего… Я просто не понял, может, я тупой, объясни, чего ты хотел этим добиться, брат? — Я не знаю… Дай, я возьму протез, — попытка встать была провалена, Ларри взглядом и руками пригвоздил его к месту. — Он тебе не нужен. Как тебе пришло в голову это? То есть… Ты же не случайно обвязал шею и… Вот это делал? — Мысли. Я просто хотел на несколько минут лишиться мыслей… Ни о чём не думать, чтобы в голову ничего не лезло… Я просто хотел немного отдохнуть… Я не знаю, Ларри, не знаю, как это объяснить. Не смотри на меня.       Напряжение выросло до невыносимых размеров. Это было слишком хорошо ощутимо. Джонсон видел, как трудно Салли говорить с ним, как он выдавливает из себя слова. Кажется, Ларри напугал его. — Слушай, братишка, — сменив тон и громкость голоса, тихо сказал художник, подсев ещё ближе и взяв похолодевшие руки Фишера в свои, — Я вижу, что с тобой что-то не так. Ты скажи, что происходит. От чего ты хотел отдохнуть? От меня? От школы? От жизни? Что тебя гнетёт?       Пока Ларри перебирал варианты, Салли, зажмурив глаза, отрицательно качал головой. — Нет. Нет… — тихо начал хрипеть Сал, вцепившись пальцами в предплечья Ларри и крепко держа их, — Я просто… н е з а с л у ж и в а ю…       Последнее слово было произнесено неслышно, но Ларри прочитал по губам, побитым, покусанным, дрожащим губам. Он не стал поспешно уверять Салли в обратном. Нужно было сначала понять его. — Бро… Я тебя слышу, но я тебя не понимаю, прости, — Ларри прислонился лбом к синей чёлке, дышал так близко к лицу Салли и через несколько секунд почувствовал, что руки, крепко держащие его за предплечья, бессильно опустились. Он тает. Джонсон осторожно обнял подростка, сидящего рядом с ним. Между ними было тепло. Разные сердца бились в разном темпе, в разные моменты, с разной силой, но словно стремились услышать друг друга. — Я не понимаю, почему это всё есть у меня, — тихо начал Салли. Его голос выровнялся, перестал так сильно хрипеть. Мальчик дышал спокойно, зная, что сейчас его услышат, — Такое сильное ощущение, будто я не заслужил всё это… Эту классную школу. Этот уютный город. Будто не заслуживаю спокойного общения с папой. Не заслуживаю ребят. Не заслуживаю кота. Не заслуживаю есть вкусную еду и смотреть классные фильмы. Не заслуживаю слушать вместе с тобой «Смысловую Фальсификацию». Не заслуживаю… тебя.       Ларри молчал. Он не мог этого понять. Не мог сопоставить все эти, как ему казалось, незначительные вещи и то, что делал Салли на полу, когда он зашёл в комнату. — Сал… Ты можешь показать мне руки? — тихо и осторожно спросил Джонсон, ослабив хватку объятий. Он слегка отстранился и посмотрел на друга. — Не бойся, я их не режу. И сигареты об них не тушу. Это было бы… заметно. — Я — первый, кто спалил тебя?       Салли кивнул, приподнимая глаза к лицу металлиста. Теперь стало как-то спокойно. В глазах друга Фишер не видел ни капли осуждения и ни намёка на презрение. Он понимал, что, если бы тогда Ларри вышел за дверь, Сал снова бы стал орать на себя в зеркало, бить кулаком в стену, рвать волосы и плакать. Очень сильно и надрывисто плакать. — Что теперь делать, Сал… Я не знаю, я ведь не психолог, — тихо говорил Джонсон, почесав затылок. Теперь пришёл его черёд опускать глаза вниз, — Я не хочу оставлять тебя в таком подвешенном состоянии. Вот, что я скажу тебе, братан, — взгляд глубоких карих глаз снова мягко лёг на глаза Салли, — Жизнь — это не то, что нужно заслужить. Любовь — тоже. Дружба? Чёрт, ты имеешь на это право, Сал, потому что ты человек. Ты думаешь, что не сделал ничего хорошего, чтобы наслаждаться всем этим. А я скажу тебе, что ты не сделал ничего такого, чтобы кто-то мог отнять у тебя это. И ты тоже не должен это у себя отнимать. Я не умею говорить, Сал, но я пытаюсь. Просто… Мне кажется, в один день ты загнал в себя эту проблему, и потом всё сильнее капаешься в себе и ищешь способы себя унизить. Это… Это так не работает. Ты создаёшь их сам. Я думаю, тебе просто нужно быть… проще, что-ли… Я не знаю, насколько я прав. Может, я сам что-то путаю. Может, я сам не заслужил ничего такого. Я ведь тоже ничего не сделал, Сал, чтобы быть счастливым. Но я рад тому, что у меня есть. Я рад тебе. И я знаю, что мы друг друга стоим.       Речь Джонсона оборвалась слегка неаккуратно. Он не сидел на психологических форумах, не читал книжек про эмоциональное состояние людей, поэтому боялся сказать что-то не так. Единственное, в чём можно было быть уверенным, — это то, что слова его исходили от сердца.       Салли слушал своего лучшего друга внимательно, слегка приоткрыв губы, он не моргал, впитывая в себя его голос и взгляд. — Ларри, — Фишер начал было что-то говорить, но в горле резко пересохло. На лице осталось выражение недосказанности. Слова просто не появлялись на губах. Он хотел попросить, но всё равно завис. — Что, чел? Я могу тебе помочь? — осторожно спросил Джонсон, сидя прямо перед Салли на его кровати.       Фишер слегка кивнул. Его взгляд снова был устремлён вникуда. Словно он смотрел в несуществующее пространство. — Я не знаю, как избавиться от этих мыслей. Это всё из-за них… Да. Когда я остаюсь один, они всегда приходят, — голос подростка звучал очень тихо, почти переходил на шепот. — Слушай, — Ларри положил тяжёлую руку на плечо Кромсали, — Звони мне. В любое время суток. Знаю, звучит как реклама проститутки, но я серьёзно. Как только почувствуешь что-то дерьмовое, какой-то подвох, сразу набирай. Если я буду спать, буди. Если я буду в толчке, вытаскивай. Если я буду слушать металл, ори в трубку так, чтобы перекрыть его. Мы выбьем из твоей красивой головы всю эту хрень, чувак. Будь уверен.       Уголки губ Салли слегка приподнялись. Его взгляд всё ещё был направлен куда-то вниз. Когда он снова посмотрел на Ларри, ему представился довольно странный портрет. Джонсон смотрел на него, приоткрыв рот, тоже не моргая, словно увидел что-то из ряда вон выходящее. — Что? — Ничего. Ничего, просто… Впервые в жизни вижу, как ты улыбаешься, чел, — после этих слов губы Ларри тоже растянулись в улыбке. Эти двое смотрели друг на друга молча, напряжение спало к чертям.       Они заговорили о чём-то. О чём-то нейтральном: обо всём, что приходило в голову в тот момент, но что не касалось той ситуации. Теперь Сал лежал головой на подушке, смотря в потолок, на котором танцевали огоньки гирлянды, а Ларри сидел рядом, прислонившись спиной к стене, и поддерживал диалог.       Салли чувствовал, как его лицо отдыхает. Он и не вспоминал про протез. Сейчас ему было максимально комфортно, пока в голове снова не появилось маленькое, но жутко навязчивое желание. Салли сглотнул, поднимаясь и садясь очень близко к Ларри. Он сомневался. Очень сильно сомневался. Лицо снова приняло озабоченный вид. Пульс глухими ударами стал отдавать в голове. — Братан, ты в порядке? — Ларри заглядывает в лицо, снова с нотками беспокойства во взгляде. — Ты можешь кое-что сделать для меня? — эти слова кажутся горькими, потому что вызывают жуткое волнение. Салли произносит их очень тихо, словно боясь. — Конечно, бро, всё, что захочешь, — слишком поспешно отвечает Джонсон, садясь перед ним, но очень близко. — Дай руку, — Кромсали прислоняется спиной к прохладной стене, берёт в свою руку кисть Ларри и приставляет к шее, к горлу. Большой палец правой руки оказывается прямо на сгибе под подбородком, — Ты можешь немного надавить вот здесь?       Ларри смотрит на него глазами, полными недоумения и неодобрения. — Зачем, Сал? — Пожалуйста.       Он надавливает. Довольно слабо, но достаточно для первого эффекта.       Салли слегка прогибается в спине. Он чувствует, как по ногам расливается знакомое ощущение. Глаза наполовину прикрываются веками. — Сал, я не хочу, — Ларри пытается убрать руку, но пальцы Фишера крепко держат его кисть у горла. Концы пальцев на правой конечности надавливают на ямочку между шеей и ключицей. Ступни выгибаются, потому что их здорово начинает тянуть. Он и не замечает, что лицо Джонсона уже так близко. Он отпускает руки, воздух неспешно сочится по дыхательным путям. Так хорошо Салли не чувствовал себя никогда. Он не видит ярких картинок, он не избавился от своих мыслей, он не прибывает в бессознательном состоянии. Но так приятно.       Тёплое дыхание Ларри обжигает лицо. Можно что-то сказать, но говорить совсем не хочется. Тишина помогает. Она не нашёптывает больше неприятные ощущения. Они все теперь заодно.       Салли не заметил, что рука художника уже у него под кофтой. Он не заметил, как длинные пальцы массируют нижнюю часть живота и лобок. Ему сейчас важно только лицо, которое так близко.       Салли тянется к нему. Салли касается его. Салли чувствует его. Салли думает о нём. Салли гладит слегка грубоватые губы Джонсона, едва касаясь их языком. То, что он чувствует сейчас — никогда не сравнится с тем фальшивым удовольствием от передавливания сонной артерии. Именно сейчас он ощущает истинное спокойствие и истинное счастье.       И это не больно.