dereal

Шея у Франа тонкая, как у висельника, — на таких обычно прекрасно смотрятся ошейники, шипованные внутрь, — а вечно холодные острые запястья будто бы созданы для грязных, покрытых спермой и кровью тюремных наручников. Когда парень улыбается, — кротко, точно монашка или шлюха, представшая пред судом божьим, даже не оголяя верхний ряд зубов, — живот почему-то сводит и хочется то ли трахнуть его, то ли убить. В данном случае разница не особо ощутима, поэтому смерть, наверное, должна казаться более привлекательным вариантом для возможной — мысленной — жертвы. Будет хотя бы не настолько мучительно и больно. Картонный принц тоже так считает, поэтому спёртый воздух съемной комнаты рассекает высокоградусный снаряд. Мелкий засранец ловит его, но Белу почему-то похуй: если Фран не сдох от проёбанного удара бутылки по дурной голове, то наверняка умрет от цирроза печени немногим позже. Если всё-таки повезет, вместо этанола в составе этого дешёвого говна окажется метиловый спирт, и пиздюк захлебнётся собственной рвотой или попросту ослепнет, заляпавшись ей же. Фран шепчет что-то, лишь отдалённо напоминающее благодарность, словно домашние сексуальные практики сорокалеток, пытающихся воспроизвести в реальности чудеса актеров из последнего просмотренного порно с жуткими тэгами в описании, и это кажется таким смешным. — В следующий раз сам пойдешь за бухлом, малявка. Где твои манеры? Выражение его лица похоже на предрассудки консерваторов или зверскую людскую натуру, потому что оно ни черта не меняется, остаётся статичным и до ужаса раздражающим. Флегматичный взгляд школьника сверлит дыру в стене, но парень молчит и даже не выёбывается, ведь для покупки спиртного нужно как минимум две вещи: совершеннолетие и деньги. Ни первым, ни вторым из этого ебучего списка Фран не обладает, поэтому у принца остаётся хоть какая-то сфера влияния. Хоть какое-то сраное преимущество. Бережно смакуя эту мысль, Бельфегор поправляет вырезанную из тетрадных листов и скрепленную степлером бумажную корону на своей голове и скользит ладонью вниз по мягкому заросшему затылку. И тут до него доходит. Вообще-то, наверное, пиздюк определённо любит его или что-то в этом роде. Слова такие бессмысленные и бестолковые, но других вариантов вроде бы нет — бог не позволил своим уёбищным творениям общаться телепатически, с помощью ощущений и образов, — поэтому пытаться точно сказать, что именно школьник к нему испытывает, — занятие довольно затруднительное. Фран позволяет кончать себе на лицо, кормит Минка и убирает дерьмо за ним же, а ещё парень даже проебал сегодняшний итоговый тест по физике, чтобы смастерить монаршеское подобие оригами. Это ведь о чём-то говорит, верно? Даже если и говорит — Бельфегор хуёво понимает. Слова такие бестолковые и бессмысленные, помните? Принц достаёт из кармана джинсовки нож и протягивает его на ладони, словно целый мир. — Ебошь, — когда вес холодного оружия перестаёт тянуть конечность вниз, к земле, блондин продолжает: — Не ссы, ну. Бел нервно и быстро стягивает с себя одежду вместе с короной, ложится — полностью нагой — на пол и расставляет руки в стороны, точно Иисус, прибитый к паркетному полу. Он смотрит в сторону: таблетки, в поиске которых этот ебанат находился третьи сутки, валяются под кроватью вместе с пустыми пачками от гандонов. Забавно. Его бы не крыло так сильно в данный момент, если бы приём препаратов не был прерван обстоятельствами, но кого это ёбет? Тем более — сейчас. Жизнь становится адом, когда состояние, близкое к аффекту, длится семьдесят два часа. Школьник садится ему на бёдра, трётся ягодицами, обтянутыми плотными брюками, об эрегированный член, водит холодным острием по торсу и целует, целует, целует шею и ключицы. Иисуса распяли и забросали камнями. Тонкие руки тянутся к ещё не распечатанному пойлу и пытаются справиться с упаковкой, но костлявая задница всё ещё мнётся о твёрдый, как «тройка» в четверти или камень, пах, и Бел закатывает глаза, полностью растворяясь в этом блядском чувстве. Кажется, это его трахают, а не он. Хотя без таблеток, может быть, всё кажется иначе, чем есть на самом деле. Фран делает пару глотков прямо из горла, смачивает узкий рот, — блядь, он идеально подходит для кляпа, как шея для ошейника или запястья для наручников, — и щедро сдабривает — остатки разбиваются дождём о кожу принца — алкоголем острие ножа. — Ебошь, — в который раз хрипит блондин. Но вместо того, чтобы изрезать чужую плоть, Фран рассекает свою и без того потрескавшуюся нижнюю губу и топит блондина в отвратительном кровавом поцелуе. Иисус воскресает на третий день. От мерзкого металлического вкуса его тошнит, и Бельфегор кончает, наверное, скорее из-за этой самой тошноты, чем из-за стимуляции члена, как отбитый извращенец. Ему определённо хочется придушить этого засранца, но ясно одно: пиздюк его, кажется, всё-таки на самом деле любит, даже если слова бессмысленны и бестолковы и даже если картонный принц фактически одержим без своих ёбаных таблеток.