То, о чем стоит молчать

      Лоренцо шепчет ему "брат", а сам путается рукой в отросших локонах и тянет — ближе, к себе. Вслепую тычется носом в висок, в щеку, в губы. Дышит загнанно, как после хорошей охоты.       И упрямо не открывает глаз.       Джулиано ловит его пальцы своими, подносит ко рту:       — Просто посмотри на меня, — "ведь ты первый все затеял".       Лоренцо, словно в бреду, повторяет волнующее "брат", и тревожно прыгают кудри, и щетина на подбородке такая, что хочется коснуться. Ласково провести по ней ладонью, а после оставить той же тропкой поцелуи-укусы. Прихватить осторожно зубами кадык и впитать в себя гортанный стон, немую дрожь, тремор длинных пальцев.       Но Лоренцо на него не смотрит. В чем тогда толк?       — Посмотри, — "тебе самому это нужно".       У Лоренцо кожа холодная при касании, и под ней, кажется Джулиано, стынет кровь, леденеет прямо в жилах. Может, даже покрывается синим инеем. На нее хочется подышать, чтобы согреть, поднести к теплому носу и прижаться всем телом. Сказать ломким ключицам тихое "не замерзай".       Не замерзай, Лоренцо. Мы же оба знаем, ты совсем не любишь зиму.       — Брат...       — Я прошу тебя лишь открыть глаза, Лоренцо.       — Брат...       Он городит слепое "брат" как каменную стену, думая наивно, что она его спасет. А руки против воли пляшут у Джулиано на лопатках, и после них, совершенно точно, останутся полосы-следы.       Это не страшно. Это чуточку самую смешно: у Лоренцо в руках гнется Флоренция, крошится мир и сам Джулиано грациозно выгибается в пояснице, а он, глупый, так чертовски сильно боится смотреть. Только лепечет побелевшими губами неосторожное "брат".       Какие они теперь братья? Разве им, родным по крови, следует тогда делить одну постель?       — Ты заблудший слепец, — "я ведь перед тобой открываю все двери".       Лоренцо вздрагивает под руками, когда он расшнуровывает завязки на штанах, тянет грубую ткань вниз. Когда прикипает, сразу, всем, чем может: глазами, руками, губами. Судорожно дышит и цепляется пальцами за позвонки, скребется будто.       Куда пустить тебя, несмышленый? Давно уж прямо у сердца.       Я сам выжег рядом с ним твое имя.       — Открой глаза, — "мне это очень надо".       Сжимает зубы, и губы — узкая полоска, в них тянет до боли вгрызться, но нельзя, ведь завтра, вот правда, какая-нибудь важная дама обязательно спросит. И Лоренцо виновато спрячет взгляд, недостойно совсем для великого правителя Флоренции.       Джулиано к ним потому только ласково льнет, овивая шею руками. Скользит носом вдоль носа, в по-детски нелепой ласке, но кровь стучит в висках. И все другое уходит на второй план.       Остается лишь он, Лоренцо и застывшее над огоньком свечи несуразное "брат".       — Пожалуйста, — "я так хочу увидеть свое отражение в твоих глазах".       Пожалуйста. У нас ведь в запасе сегодняшняя ночь, а утром... кто знает, что случится утром, Лоренцо?       Может, я бесповоротно потеряю тебя уже на рассвете.       — Посмотри, — "посмотри на меня".       Джулиано его целует, будто пробуя влить сил через нежность, через тихое-тихое касание. Раскрывает беспрепятственно губы, толкается языком к небу, а после, вниз, по щекам. И Лоренцо ему отвечает: руки зарываются в волосы, а под кожей разгорается жар. Медленный, от крохотной искры, он вливается в жилы. И Джулиано чувствует его под пальцами, там, где раньше холодела мрамором кожа.       Ты теперь теплеешь, Лоренцо. Никак, в груди пожар?       Мне так это знакомо.       — Брат.       — Не зови меня сегодня братом, ты можешь?       — А как?..       — Джулиано. Меня зовут Джулиано, если ты не знал.       Лоренцо смеется по-особенному хрипло, почти что счастливо, и это так здорово — ощущать его улыбку щекой. Путаться в кудрях и тянуть под себя, на заправленную недавно кровать. Тонуть в ярко-рыжем пламени вместе, не желая даже спастись.       У нас ведь все пути отрезаны, правда?       Ты сам сказал так, однажды, впервые кладя руку мне на колено.       И я поверил тебе. А ты?.. Ты веришь мне сейчас?       — Могу ли я вновь поцеловать тебя, Джулиано?       Он ровняет под ними подушки, взбивает до мягкости и ласково укладывает макушкой на белоснежные ткани. Нависает сверху — такой знакомый, родной вплоть до каждой ниточки застарелых шрамов, что получил еще будучи мальчишкой. И — наконец — смотрит.       Глаза в глаза. Джулиано видит свое отражение в потемневшей радужке. Видит огонь и свое лицо. И улыбающиеся губы.       Выдыхает из последних сил:       — Да, — "ты можешь делать со мной все, что захочешь", — Лоренцо.       Раскрывает объятия, отчаянно желая сгинуть, сгореть в эту ночь дотла. Потому что завтра проснется солнце, а вместе с ним — совесть, непрошенная ясность ума.       И Лоренцо снова крепко зажмурится — и на общем совете бросит ему обжигающе-холодное "брат".       Господи боже, дай забыть себя, пока этого не случилось.